Вадимка - Алпатов Михаил Антонович - Страница 19

Вадимка сорвался с места и бегом помчался к заветной хате. Слышал, как сзади снова загудела сходка. Опомнился он и отдышался, когда села уже не было видно. «Нет, жильё надо обходить!.. Попёрся, дурило, через село… и вот, видишь, что получилось?»

Но и в чистом поле в этот день парнишку поджидала беда. Шлях пересекала дорога, а по ней ехала подвода. Доносилось знакомое цокотанье брички. Вадимка замедлил шаг, чтобы подвода успела проехать. Но подвода остановилась на перекрёстке и стала его дожидаться. Двое ехавших на бричке были в военной форме. Вадимка нехотя, нога за ногу, пошёл к ним.

— Шагай, шагай! Чего ты ползёшь, как три дня не ел… Далече ли ходил?

— Да посылали вот по одному делу…

— А кто посылал?

— Да отец с матерью.

— И куда посылали?

— Да тут, в одну слободу…

Вадимка поднял глаза. Сидевшие на бричке смотрели недоверчиво.

— А сам-то ты из каких краёв?.. Гундоровский?.. Каменский?.. Луганский?.. Или митякинский?

— Митякинский. Из Суходола, — признался парнишка, совсем смутившись.

— Из отступа, что ли?.. Думаешь, ты тут первый бредёшь?

Вадимка молчал.

— А что, если мы тебя сейчас заберём? Что ты на это скажешь?.. Мы — милиция из этих мест.

Вадимка опустил голову.

— Благодари, брат, господа бога, что нам некогда назад возвращаться… А ты как же идёшь?.. По карте, по компасу?

— По солнышку! — повеселел их собеседник. — Вот там восток, вот там запад, а мне туда, на сивер.

— Ну, ладно, валяй на свой «сивер». Только вот что… за тем бугром, — показал кнутом правивший лошадьми милиционер, — дорога будет расходиться на две. Так ты иди по левой отрожке, а то по правой в аккурат попадёшь на станцию… Лет-то тебе сколько?

— Уже четырнадцать.

— Ну, вот видишь. Тебе уже пора в поле работать, а ты все домой никак не попадёшь… Валяй!

И бричка поехала своей дорогой. Благодарными глазами парнишка посмотрел ей вслед.

…Прошло уже пять дней, как Вадимка перебрался через Дон. Дни эти были очень трудными. Каждый день — и по нескольку раз — его подстерегали неожиданности, он то и дело натыкался на людей. Каждая встреча начиналась с недоверчивых взглядов и строгих вопросов. Вадимка робел: «Ну, сейчас заберут!» Но после строгих вопросов люди начинали улыбаться, подшучивать над ним; особенно смешил его полушубок. Один дядька даже сказал, что в такую жару к шубе не хватает только валенок. Кончались эти встречи всегда одинаково. «Ну, иди!» — говорили ему. А некоторые и дорогу показывали, и харчами делились.

Вадимка перестал бояться этих встреч. Он уже ждал улыбок и сочувствия, вера в доброту, начавшая было угасать в его душе, снова стала возвращаться к мальчишке. «Да и брехать людям не надо, — решил он, — всё равно они правду видят, только над тобой смеются!»

Одного Вадимка не мог понять. До сих пор получалось так, что люди, которые ему попадались, были не казаки. Недалеко от Ростова встречались армянские села, а потом пошли села, где живут хохлы, не раз он набредал на городских людей, проезжавших по степи. Будь это казаки — удивляться было бы нечему: многие из них сами побывали в отступе. А то ведь не казаки! И его жалели. Никто не тронул, никто не загородил дорогу! Удивительное дело!

Потом сплошь пошли донские, казачьи хутора. Тут уже ничего не спрашивали. Вадимка совсем осмелел. На шестой день он подходил к Донцу, на берегу стоял большой казачий хутор. Без всякой опаски зашёл в крайний двор. Пожилая женщина — видать, хозяйка, — возилась под навесом у печки.

— Здорово дневали! — звонко поздоровался Вадимка.

— Слава богу! — казачка внимательно посмотрела на него. — Да ты, родимый, тоже оттудова?

— Ага! Оттудова, тётенька!

— Заходи, заходи, гостем будешь… Да овчину-то свою брось под плетень. В ней вшей-то небось видимо-невидимо.

— Не одна меня кусает, их тут много развелось! — весело ответил Вадимка. Это он не раз слышал от казаков.

— Снимай свой мешок да валяй на реку. На тебе грязи на целый вершок! Глянь на свои ноги — то ли ноги, то ли сапоги!.. Ты их как следует песочком протри… Быть на Донце и не искупаться! Наш Донец — река знаменитая! Ты-то каковский?

— Митякинский.

— Ну, вот. Значит, по Донцу нам родня… Ступай… После купанья приходи, обедать будем… Потом мой старик тебя на тот берег переправит.

Вадимка побежал на реку. На улице стояла пароконная бричка, вожжи держал мальчишка лет восьми. Бричка, видать, с другого хутора, потому что кучер и два его сверстника, стоявшие неподалёку, вели спор — чей хутор лучше?

Вадимка позавидовал ребятишкам. Они в отступ не ходили, как жили дома, так и живут, никакого горя не знают, когда захотят, ходят в Донец купаться… Правда, ему пришлось повидать и Донец, и Дон, и Кубань, он видал даже море, но сейчас Вадимка готов был отдать все это, лишь бы всегда жить дома.

Эта вновь ожившая тоска по дому не давала ему покоя. Когда он бросился в Донец, ему показалось, что он купается в своей Глубочке. Говорят — дома и стены помогают. Что там стены! Дома помогает все: помогают люди — они ждут его обедать, помогает вода — она так освежила его измученное тело. Помогает даже… песок — Вадимка принялся очищать им свои загрубелые ступни. Он с ненасытной жадностью плавал, нырял, барахтался в воде, пока не озяб так, что у него зуб на зуб не попадал.

Когда возвращался с Донца, спор между ребятишками — чей хутор лучше? — ещё продолжался. Вадимке очень хотелось ввязаться в спор, доказать, что эти ребята не знают самого главного — разве какой-нибудь хутор может быть лучше Суходола? И нет на свете человека лучше его матери.

Глава 8

«ЭХ, МИРУ БЫ НАМ ТЕПЕРЬ!»

За обедом хозяйка с улыбкой смотрела, с какой жадностью мальчик набросился на еду.

— Ешь, милый, поправляйся! — приговаривала она.

Хозяин — казак с поседевшим чубом и с рыжеватыми усами — сразу «пустился в политику».

— Ну что, казак-малолеток, отвоевались? Ну, и слава богу!

Заговорил он спокойно, но стал горячиться все больше и больше, — видно, не зря он сказал, что у него «уж дюже накипело на душе»; он пустился рассказывать, что было с ним в гражданскую войну «от самого начала до самого конца». Хозяйка, слышавшая уже, наверно, не раз его рассказы, ушла по своим делам. Яркий солнечный свет, бивший в окно и падавший на дверь, переместился на порог, потом на пол, потом достиг уже середины комнаты, а казак все говорил и говорил.

— Ну, а ты как в отступе оказался? — спросил он наконец.

Вадимке не хотелось ударить в грязь лицом, и он тоже «от начала и до конца» стал рассказывать о том, чему свидетелем ему довелось быть. А солнечное пятно с пола переместилось на стол, а потом и на самого рассказчика. Заметил он, как хозяйка вошла в курень и долго смотрела на беседовавших за столом.

— Один старый, другой малый… А погутарить у них нашлось о чём… Война-то никого не минула… ни старого, ни малого… Родные вы мои! И сколько ж вам пришлось хлебнуть горя! Господи, и за что ты на нас уж так разгневался?!

И хозяйка заплакала.

— Вот и всё! — поспешил закончить Вадимка.

— Эх, парнишша! — вздохнул старый казак. — Миру бы нам теперь! Хоть кричи!

— Возьми-ка, милый, на дорогу харчишек… чего бог послал, — подошла хозяйка, вытирая слезы.

— Растолковывал тут мальчишке, что к чему, — вздохнул казак. — Нехай наши сыны да внуки знают, на чём мы обожглись. У них шкура целее будет!

— Ну, спаси вас Христос за хлеб, за соль, за ласку, — поклонился хозяевам Вадимка.

…Во время переправы через Донец хозяин, сидевший на вёслах, не умолкал.

— Власть есть власть, без власти нельзя… Теперь, парнишша, и на Дону и во всей России утвердилась власть советская… другой не будет. Это надо понимать… А у нас что же получается? Вернулись некоторые из отступа и хотят переиграть всю гражданскую войну сначала. Опять похватали винтовки и засели в лесах, во-он там вдоль по Дону. И давай делать набеги на советскую власть. Война, мол, ишшо не кончилась! Мало им, обормотам, крови пролито… Ну, вот и приехали.