Огонь, гори! - Карр Джон Диксон - Страница 7

— Она не хуже многих. Она, конечно, очень стара; должно быть, ей давно перевалило за восемьдесят. И у нее свои причуды. Леди Корк будет в сотый раз рассказывать тебе, что говорил ей доктор Джонсон, когда она была девочкой, и что она ему ответила. Расскажет, как бедный Босуэлл напился пьяным с лордом Грэмом и, шатаясь, завалился на вечер, который устраивала ее мать, и отпускал самые неприличные замечания о дамах; а потом ему было так стыдно, что он посвятил ей целый сборник покаянных стихов. Она до сих пор хранит их в шкатулке сандалового дерева.

— Правда, правда! — воскликнул Чевиот, живо вспомнивший книгу Босуэлла. — Значит, в девичестве леди Корк звали мисс Мария Монктон?

— Да… Джек!

— Что, дорогая?

— Зачем ты притворялся, будто в жизни о ней не слыхал, ведь тебе известно ее имя? И ты стал таким нервным и напряженным, как будто… как будто ты отправляешься на казнь.

— Извини, Флора. Скажи, леди Корк держит в доме крупные суммы денег?

Флора отпрянула:

— Господи помилуй, нет! Да и зачем?

— У нее есть драгоценности?

— По-моему, есть немного. Но они хранятся в большой железной шкатулке в ее будуаре — розовом будуаре; и ключ от шкатулки только у нее одной. Но при чем здесь?…

— Погоди, погоди! Дай подумать! Ты знаешь ее горничную?

— Джек, перестань! С какой стати мне знать горничных моих знакомых?

Взгляд Чевиота оставался настолько требовательным, он так барабанил пальцами по колену, что Флора уступила.

— Правда, — сказала она, вскинув круглый подбородок, — я немного знакома с Соланж… Ну да, с ее горничной! Соланж часто ставит меня в неловкое положение, но она меня определенно обожает.

— Отлично, отлично! Она может нам пригодиться. И наконец, есть ли у леди Корк родственники? Дети? Племянники, племянницы? Близкие друзья?

— Ее муж, — отвечала Флора, — скончался более тридцати лет назад. Дети выросли и умерли. — Вдруг Флора порывисто схватила его за руку. — Не смейся над ней! — тихо попросила она. — Я знаю, другие хозяйки модных салонов высмеивают ее громкий голос и старомодные замашки. Но у кого еще хватит доброты устраивать бал для молодежи, когда сама она предпочитает чаепитие и тихую беседу о книгах? Молодые гости только бьют ее фарфор, пачкают ковры и царапают мебель. Не смейся над ней, Джек, прошу тебя, не надо.

— Обещаю, что не буду, Флора…

Во время поездки он часто бросал пытливые взгляды в окно кареты. Они уже некоторое время ехали в гору; дорога стала как будто шире и была лучше вымощена. Чевиот отодвинулся от Флоры, с громким стуком опустил правое окошко и высунул голову наружу. Но тут же влез обратно и обнял Флору за плечи.

— Послушай! — сказал он с напускной беззаботностью. — Я знаю, еще не существует ни Трафальгарской площади, ни колонны Нельсона, ни Национальной галереи. Но скажи на милость, где мы сейчас? Что это?

— Милый! Всего-навсего Риджент-стрит!

— Риджент-стрит. — Чевиот прижал ладони ко лбу и рассеянно продолжал: — Ах да. Значит, ее… уже проложили?

Карета круто повернула налево, на Нью-Берлингтон-стрит, и Чевиот увидел газовый свет, струящийся из окон, лишь наполовину закрытых шторами.

Он услышал пиликанье скрипок, надрывающихся в быстром танце. Спросил, что за танец исполняют гости. Флора сжалась в комок и забилась в угол. А когда карета остановилась, Чевиот беззвучно выругался.

Прежде всего он должен следить за тем, что и как говорит. Но близость Флоры была настолько привычна и даже в некотором смысле настолько уместна и правильна (интересно, почему?), что в ее присутствии он не трудился задумываться. Без нее он пропал.

— Флора, послушай, — проговорил Чевиот, переведя дух. — Я обещал не пугать тебя. Кажется, больше я ничего не сделал. — Тут в голосе Чевиота проступили вся его искренность и вся серьезность, на которые он только был способен. — Но все дело в том, что ты пока ничего не понимаешь. Когда я объясню то, что должен объяснить, ты поймешь меня и, уверен, посочувствуешь мне. А пока, дорогая моя, ты можешь меня простить? Можешь?

Флора смотрела на него, и выражение ее лица изменилось. Она нерешительно потянулась к нему. Он схватил ее, страстно поцеловал в губы… Над ними плясали и исчезали тени танцующих.

— Ты простишь меня? — снова спросил он. — Простишь?

— П-простить? — изумленно переспросила Флора. — Джек, но за что? Не мучай меня. Пожалуйста! Я этого не вынесу.

Не разглядев, а скорее угадав в темноте фигуру терпеливого кучера, готового распахнуть дверцу, Чевиот отпустил ее.

Флора поправила прическу, одернула платье, как будто находилась в карете одна. Однако щеки у нее порозовели, веки опустились, когда Чевиот спрыгнул на землю и помог ей выйти из кареты. Флора сунула ему в руку два пригласительных билета.

— Ты не во фраке, — укоризненно прошептала она. — Но… ничего! Многие джентльмены столько пьют перед балом, что забывают переодеться.

— Значит, будет уместно изобразить легкую степень опьянения?

— Джек! — В ее голосе послышались новые нотки.

— Я только спросил.

На самом деле Чевиот удивлялся: неужели пьяные джентльмены способны отплясывать кадриль в таком темпе, не падая и не натыкаясь на других танцующих? Парадная дверь дома номер шесть по-прежнему была закрыта, несмотря на то что к ней по тротуару вела красная ковровая дорожка.

Однако их приезд не остался незамеченным. Когда они с Флорой поднялись на один лестничный пролет, дверь открыл лакей в оранжево-зеленой ливрее. И тут же им в уши ударил оглушительный шум.

Они вошли в довольно узкую прихожую, обшитую панелями, которые расписывал неизвестный подражатель Ватто или Буше; пол был натерт воском и отполирован до блеска. Справа уходила наверх красивая лестница, застеленная безобразным ковром.

Двери слева и справа вели в просторные залы, в которых по случаю званого вечера был накрыт ужин а-ля фуршет. От грохочущей музыки и топота танцующих пар сотрясался потолок, а газовые канделябры мелко подрагивали. Откуда-то, скорее всего из малой гостиной, где, по всей видимости, стояла чаша для пунша, слышался рев более дюжины мужских голосов, горланивших старинную песню:

Посваталась лягушка — Ух ты, вот это да!

— Ух! — воскликнули разом обладатели мощных глоток и бурно зааплодировали самим себе. С шумом вылетела пробка. Кто-то разбил стакан.

Флора скинула на руки бесстрастного лакея кашемировую шаль; однако, к удивлению Чевиота, оставила при себе большую меховую муфту. Она начала было говорить: «Мы ужасно опоздали», но шум заглушил ее голос. Во всяком случае, Чевиот ее не услышал.

Чевиот вспомнил, что он полицейский. И приехал сюда не развлекаться. Не важно, какой сейчас век. Ему предстоит работа; он доведет дело до конца, хотя и должен приспособиться к чуждой манере говорить, иначе выдаст себя через десять минут.

Лакею Чевиот вручил цилиндр и пригласительные билеты.

— Я… — начал было он.

Вдруг шум затих. Скрипки и арфа, бравурно взыграв, смолкли, несмотря на крики протеста. Над головой слышалось шарканье многих ног. Певцы в малой гостиной тоже замолчали. Лишь несколько выкриков нарушили общий невнятный гул. В ноздри бил едкий запах светильного газа; от него было душно даже в роскошном вестибюле.

— Я приехал не совсем на бал, — сообщил Чевиот лакею. — Будьте добры, отведите меня к леди Корк.

Лакей в оранжево-зеленой ливрее смерил его слегка презрительным взглядом:

— Боюсь, сэр, ее светлость…

Чевиот, ожидавший увидеть множество птичьих клеток и не увидевший ни одной, круто развернулся на каблуках.

— Ведите меня к леди Корк! — приказал он.

Надо отдать ему справедливость — он не осознавал, какую силу и властность излучал, когда смотрел лакею в глаза. Лакей облизал пересохшие губы.

— Слушаюсь, сэр. Я доложу ее светлости…

Тут одновременно случились две вещи.

Из-под лестницы вышел Алан Хенли с толстой узловатой палкой в одной руке и бюваром в другой. Там он прятался от посторонних глаз. А вниз по лестнице медленно сошла стройная женщина в белом платье.