Порою блажь великая - Кизи Кен Элтон - Страница 124

Уиллард вскочил со стула, уже сочиняя телефонный монолог, и направился обратно в гараж, оставив капающий плащ. Уже не заботясь о тишине, он задрал гаражные ворота и громко хлопнул дверью машины, едва сев за руль. От волнения его руки так тряслись, что он, заводя машину, порвал цепочку от ключей и, сдавая задом, смял женины пираканты. Он горел от волнения, предвкушая исповедь, бурлил азартом от своих планов. Притормозив на улице, он увидел, как в окне спальни вспыхнул свет — хорошо, что он решил позвонить из будки, а не со своего телефона — включив дальний свет, он бросил машину впереди, проносясь под переполошенным окном спальни жены в двуствольную дождевую дробь, не удержался от нахального, прощального, протяжного клаксонного привета старому фламинго… «Тум-тутутум-тум». Может, и не ослепительно ясное прощание, как хотелось бы, но вкупе с письмом из гроссбуха — довольно будет, чтоб оставить ее озадаченной. И даже — чтоб до конца дней поселить в ней червячка сомнения относительно газетно-плоской картинки человечка, которого, как ей думалось, она знала девятнадцать карикатурных лет. И, пожалуй, даже достаточно, чтоб намекнуть ей, что, в свою очередь, он сам о ней думал.

«…тум-тум»

А в своем письме в своем гроссбухе Ли в лесу не щадит корявого карандаша в попытках ослепительно ясно отобразить для кого-то другого свою частную реальность — «Перед тем как приступить к дальнейшим объяснениям, Питерс…» — втайне надеясь, что это занятие и в его глазах прольет свет на сумрачную загадку его жизни:

Грифельный кончик истерся почти до самого деревянного огрызка. Я прервался и перечитал последние строки письма. Затем вымарал их остатками грифеля со стыдом и гневом, говоря себе, что даже Питерса — при всем заявленном безразличии к расовым расколам и приколам — все же лучше уберечь от подобных безвкусных дегтярных метафор: «К чему этот риск поранить чувства друга?» — сказал я себе, но знал, что перечеркнул последний абзац больше из соображений честности, нежели дипломатии. Во-первых, я знал: просто святотатственный грех против правды даже представлять Вив этакой дамочкой-липучкой, да и мысль о возможных наших узах, что черных, что нерушимых, внушала мне чувство прямо-таки противоположное ужасу.

Я еще немного обгрыз карандаш, высвобождая грифель, перевернул страницу в своем разящем плесенью гроссбухе, и снова приступил:

Я снова прекратил писанину, бросил карандаш в гроссбух и захлопнул ее так, что обломил грифель; хотя замечание про ее родителей было вполне верным, оно оказалось безмерно далеко от всей или хоть какой-то правды о девушке, которую я познал. Оно все равно было из разряда интеллектуально-дымовых завес, призванных скрыть истинную картину, подлинные мои чувства, растущие с той ночи, когда обстоятельства — и СОС от каких-то злосчастных речных диверсантов — позволили нам с Вив остаться наедине впервые с памятной лисьей охоты.

Возможно, я один не спал в убаюканном дождем старом доме, когда зазвонил телефон. Не в силах уснуть после чересчур многих чашек чая с лимоном, целебного снадобья для моей изможденной гортани, я коротал накофеиненные часы, полулежа под одеялом при свете ночника и пытаясь извлечь новые смыслы из старой поэзии Уолласа Стивенса [76], для коллекции (мне представляется, что по мере личного образования мы взрослеем умом в своих коллекционерских пристрастиях, и от инфантильной филателии, вкладышей жвачек да бабочек на иголочках переходим к вещам более зрелым, вроде «глубоких смыслов»), когда услышал звонок внизу. После дюжины бормашинных звонков я безошибочно распознал тяжкую босопятую поступь Хэнка, протопавшего по коридору и по лестнице. Вскоре поступь вернулась по ступенькам, проследовала мимо моей двери к комнате Джо и Джен, затем отправилась обратно в сопровождении хаотичной — прыг-шаг-топ — походки Джо Бена. Ноги сбежали по лестнице и загромыхали башмаками. Я прислушивался, гадая, что за темные полуночные дела подняли их на ноги и — когда с реки донесся рокот моторки, — спустили на воду.

Вся эта странная и внезапная деятельность казалась чреватой еще более глубокими смыслами, нежели поэзия Стивенса, поэтому я выключил ночник и откинулся на подушку, макая свой лот в глубину сих полуночных событий. Что стояло за этим босоногим разгулом? Куда держали путь эти ноги в лодке в такой час? И, притонув в своей дреме, я зашнуровывал ботинки собственных фантазий — «Возможно, сообщили о большом лесном пожаре, и Хэнк с Джо Беном… нет: слишком сыро;…наводнение — вот в чем дело. Энди позвонил и поведал, что ужасный трехдюймовый град обрушился на землю, и треск стоит в дубравах, и в клочья рвутся железяки!» — как вдруг негромкий щелчок включил мои глаза обратно, и тонкая иголка света пронзила мою постель, намекнув, что Вив зажгла лампу в соседней комнате… Решила почитать, дожидаясь его возвращения, сообразил я. А это значит, что либо он отбыл ненадолго и беспокоиться не о чем, либо надолго — и ей надо непременно дождаться.