Полководец - Карпов Владимир Васильевич - Страница 2

Ничто человеческое ему не было чуждо, но обладал он еще и такими качествами, которые отпущены немногим.

А я, как говорит латинское изречение, feci, quod potui, faciant meliora potentes — сделал, что мог, и пусть, кто может, сделает лучше.

В. Карпов

В боях за Одессу

Июль 1941 года

Я познакомлю вас с Петровым в первые дни войны. Все, что было в его жизни до этого, вы узнаете из коротких отступлений в прошлое, которые я буду делать по мере надобности.

Хочу в самом же начале обратить внимание читателей на то, что во все периоды боевой деятельности и мирной жизни Ивана Ефимовича Петрова его окружали очень многие достойные люди, происходили важные события, полные не меньшего драматизма, чем те, в которых участвовал Иван Ефимович. Я порой опускаю очень напряженные схватки на соседних участках обороны или не описываю подвиги теперь широко известных героев. Поступаю так не потому, что мне об этом неведомо, и не потому, что намереваюсь заслонить Петровым других. Нет и нет! Постоянное присутствие Петрова на первом плане объясняется только тем, что книга эта — о нем, в поле моего зрения — события, в которых участвовал он. Я не пишу о всей героической эпопее обороны Одессы, Севастополя, Кавказа, задача моя гораздо скромнее и уже, а именно — воссоздать те эпизоды больших сражений, в которых участвовал и проявлял себя как личность генерал Петров.

Итак, ранним июльским утром пассажирский поезд приближался к Одессе. Светило солнце, навстречу поезду в голубом небе летели легкие белые облака. И совсем некстати для этого теплого солнечного утра гремел впереди какой-то непонятный гром. Бывает, конечно, грибной дождь, который идет и при солнышке, но это слышались не раскаты летней грозы — впереди бомбили Одессу. Поезд приближался к станции медленно, будто крадучись: железнодорожные пути могли быть разрушены.

Пассажиры, высовываясь из окон, вглядывались вперед. Когда стали видны поднимающиеся к небу шлейфы черного дыма и слышен гул самолетов, поезд остановился; самолетам, бомбившим город, ничего не стоило сделать вираж и сбросить свой смертоносный груз и на поезд.

В этом поезде среди других пассажиров ехал генерал-майор Иван Ефимович Петров. Некоторое время назад, еще до начала войны, его вызвали в Москву из Среднеазиатского военного округа, и он получил назначение в Одесский военный округ.

Петров носил на гимнастерке редкие для тех дней три ордена Красного Знамени (один общесоюзный, два других — Туркменской и Бухарской республик) и медаль «20 лет РККА». В дни назначения в Одессу ему сорок пять лет. Был он худощавый, среднего роста, загорелый, мягкие, чуть рыжеватые волосы расчесаны на пробор, портупеи через оба плеча, на кавалерийский манер, и при такой типичной командирской внешности — какой-то не строгий, а очень добрый, докторский взгляд из-за стеклышек пенсне.

Бомбежка утихла. Поезд медленно подошел к платформе вокзала. На перроне не было ни души. Еще дымилось несколько пробоин в здании вокзала, валялись обломки стен, кирпича, штукатурки, битое стекло. Никто не вышел навстречу поезду. Пассажиры быстро выбрались из вагонов, опасаясь, что бомбардировщики могут вернуться и продолжить бомбежку. Нагруженные чемоданами и узлами, люди торопливо расходились по улицам города.

Генерал. Петров в сопровождении двух военных, с которыми он познакомился в дороге, остановился на перроне и стал оглядывать повреждения, причиненные зданию.

— Где же дежурный? Где обслуживающий персонал вокзала? — спросил он, обращаясь к своим спутникам. — Не может быть, чтобы все они погибли.

Разыскали дежурного. Он был растерян, красную фуражку почему-то держал в руке, на расспросы генерала отвечал невпопад. Петров попросил найти начальника вокзала и, когда тот пришел, сказал ему:

— Бомбежка кончилась, жизнь продолжается. Именно в такое напряженное время должен работать телеграф, должно работать справочное бюро, надо объявить по радио людям, меняется ли расписание отправления и прибытия поездов, сказать что делать, успокоить их. В общем, ваш персонал именно в таких трудных и сложных обстоятельствах должен быть на месте, а не разбегаться.

Это был не начальственный разнос, а простой человеческий разговор. Иван Ефимович, сам никогда не терявшийся в сложной обстановке, как бы делился своей выдержкой, своей способностью думать и действовать спокойно.

Петров оставался еще некоторое время на перроне и, только убедившись, что работники вокзала начали выполнять его советы и все теперь сделают и без него, вышел в город.

Жители высыпали на улицы. Отовсюду слышался громкий говор — обсуждали бомбежку. Одесситы вообще народ энергичный, подвижный, они возбужденно говорили о происшедшем, бурно жестикулируя, рассказывали о том, кто что видел, с радостью сообщали, как несколько фашистских бомбардировщиков задымились, загорелись и упали где-то на окраине Одессы. Оказалось, что разрушений причинено не так уж много. Особенно сильно бомбили вокзал и железнодорожные пути.

Воспоминания. Годы 1939—1940

Начиная с сентября 1939 года я видел Петрова почти ежедневно, так как учился в Ташкентском военном пехотном училище имени В. И. Ленина, начальником которого был он, комдив, а после введения генеральских званий — генерал-майор Петров.

Ивана Ефимовича мы видели начиная с утренней зарядки. Нет, он не участвовал в ней и не приходил понаблюдать, как мы ее делали, этим занимались физрук училища и дежурные командиры. Генерал Петров к тому времени, когда мы покидали теплые постели и выбегали на стадион, уже возвращался с конной верховой прогулки. Жена его, Зоя Павловна, заканчивала к возвращению мужа уборку, мыла ступени небольшого крыльца в особнячке, который стоял в тени деревьев у самой проходной в училище. Она была болезненно чистоплотна, порой даже изнуряла этой своей чистоплотностью не только домочадцев, но и всех, кто приходил в дом. Школьником, забегая иногда с Юрой в дом по каким-то нашим мальчишеским делам, я тут же попадал под строгий взгляд Зои Павловны. Так она встречала всех, кто приходил, причем смотрела она не в лицо человека, а на его ноги, на следы, которые он мог оставить на сверкающих чистотой крашеных досках пола.

Иван Ефимович относился к мальчишкам по-доброму, школе нашей всячески помогал. Однажды, когда ы подросли и были в девятом классе (я уже боксом занимался), Иван Ефимович похлопал меня по спине и сказал:

— Крепкий ты, Володя, парень, из тебя может хороший командир получиться. Не думал об этом? А ты подумай.

Я не только думал — мечтал стать курсантом. Тогда очень многие юноши стремились в училища, была не то что мода, а всеобщий порыв влюбленности в военные профессии. Мечтой мальчишек было стать лейтенантом — артиллеристом, танкистом, а особенно летчиком: эти небожители были тогда популярны не меньше, чем в наши дни космонавты.

Военные в те годы пользовались огромным уважением, может быть, народ предчувствовал то лихолетье, в котором людям в военной форме предстояло выполнить труднейшую миссию по защите Родины.

Вспоминается эпизод, вроде бы пустяковый, но теперь, через много лет, я понимаю, что в нем отражались именно любовь и уважение народа к армии. Я ехал в трамвае. И вдруг суматоха в вагоне — поймали воришку и подняли шум! Кричали, что залез в карман. Трамвай мчался, парнишке не выпрыгнуть, не убежать. Распалившиеся дядьки уже поднимали кулаки. Парень кричал, что он не вор, что произошла ошибка! Но его не слушали и, держа в крепких руках, мотали из стороны в сторону. Вдруг он увидел меня: «Дяденьки, вот спросите военного, военный врать не будет!» И все затихли, устремив на меня взгляды, ожидая, что я скажу. Я был рядовой, курсант, всего несколько месяцев как надел военную форму. Впервые в жизни мне предстояло вершить суд, которого с доверием ожидали окружающие. И я, ощущая значительность и право, которыми наделяет меня форма, уверенно сказал: «Отпустите его, он не вор. Не станет вор так переживать, смотрите, он уже весь в слезах. Да к тому же при нем нет и украденного, вы же обыскали его». Парня отпустили. Он потом еще целый квартал шел за мной, благодарил и уверял, что я не ошибся. Я тогда по молодости не придал значения случившемуся, а теперь вот думаю — как велики были авторитет и уважение к человеку в военной форме. Я сам был ненамного старше того парнишки, но люди послушали меня, никто не возражал. Слова: «Военный врать не будет!» — не вызывали ни у кого сомнений.