Russendisko. Рассказы - Каминер Владимир - Страница 4

После этого отец снова впал в депрессию и пребывал в ней, пока не отыскал в Вайсензее кабаре «Трещетки», художественную самодеятельность тамошних пенсионеров. Так мой отец стал актером. В новой программе «Нам спокойно не сидится» — сатире на злободневные темы, «зажигательной, но едкой» — он играет иностранца. Я не пропускаю ни одного представления и всегда приношу ему букет цветов.

Перевод Н. Клименюка

Мама в пути

Первые 60 лет своей жизни моя мама провела в Советском Союзе. За границей она не была ни разу. И это несмотря на то, что ее лучшая подруга вышла в 1982 году замуж за немца, который работал в Москве, уехала с ним в Карл-Маркс-Штадт и постоянно приглашала ее в гости. Чтобы поехать к подруге, нужно было получить характеристику в парткоме по месту работы, но парторг института машиностроения характеристику не давал. «Поездка за границу — ответственное мероприятие, — поучал он, — а вы никак не проявили себя в сфере общественно полезной деятельности. Вы, гражданка Каминер, к такой поездке морально еще не готовы».

Необходимой степени готовности мама достигла в 1991 году после упразднения СССР. Она эмигрировала в Германию и обнаружила там почти ничем не ограниченную свободу передвижения. И тут ей пришлось решать совершенно другие вопросы — а куда, собственно говоря, можно ехать и насколько бесконечен мир на самом деле? Ответ нашелся практически сам собой — в рекламном проспекте Роланд-райзен, специализирующегося на дешевых автобусных поездках. На автобусе, разумеется, в Америку, Индию или Австралию не уедешь. Зато в пути проводишь столько времени, что кажется, будто заехал на край света. И в то же время знаешь, что дом совсем рядом. Удобно, практично и занимательно. И хотя популярные туры Роланд-райзен часто отменяются из-за недостатка участников, мама совершила уже добрую дюжину таких поездок и осмотрела по пути многочисленные достопримечательности Европы, от Дании и до Испании. В Копенгагене мама фотографировала русалку, которой в очередной раз отпилили голову. В Вене гид рассказал ей, что венские сосиски называются франкфуртскими, что настоящий кофе бывает только в ресторане у ратуши и что местная полиция сокращенно называется «штапо». В Париже водитель автобуса не смог припарковаться и целый день кружил вокруг Эйфелевой башни. На озере Вольфгангзее мама попробовала настоящих «Моцарткугельн», самых круглых в мире конфет, и с тех пор каждый год одаривает меня ими на Рождество. В Праге, на Карловом мосту, их автобус едва не столкнулся с другим. А когда автобус Роланд-райзен с моей мамой на борту прибыл в Амстердам, там как раз отмечали день рождения королевы и на улицах танцевали ликующие чернокожие граждане. В Вероне мама посетила памятник Джульетте, у которой туристы так залапали левую грудь, что та сделалась маленькой и блестящей. А вот в Лондон мама не попала — в Кале выяснилось, что Англия не входит в шенгенскую зону. Визы у мамы не было, поэтому она провела ночь в Кале и сфотографировала каждое второе здание в городе. А уже на следующее утро автобус вернулся и отвез ее обратно в Берлин.

То, что она так и не посмотрела на Биг-Бен, нимало ее не огорчает. Для опытного автобусного туриста дорога превыше всего.

Перевод Н. Клименюка

Родина далекая и милая

Моя жена Ольга родилась в городе Оха на острове Сахалин. Это в 1000 км от Токио, в 10 ООО км от Москвы и в 12 000 км от Берлина. На ее родине имелись три средних школы, 15, 14 и 12. Куда делась школа 13 никто не знал, но старожилы поговаривали, что лет тридцать назад ее смыло цунами — а все потому, что она была на этаж выше, чем положено. В непосредственной близости от школ располагались исправительно-воспитательные учреждения: рядом со школой 15 — суд, рядом с четвертой — дурдом, а рядом со второй — тюрьма. Соседство оказывало на учащихся школ самое благотворное воспитательное воздействие и существенно облегчало охинским педагогам нелегкую работу по обузданию молодежи. Одно едва заметное движение рукой, один многозначительный взгляд в окно недвусмысленно указывали подрастающему поколению на пагубные последствия невыполненных домашних заданий.

Когда на острове бушевала пурга или температура падала ниже 35 градусов, уроки отменяли. Радости детей не было предела. Все сидели дома и ждали, когда же наступят осенние каникулы. На Сахалине, если кто не знает, только два времени года — долгая зима и осень, которая наступает в конце июля, после того как растает последний снег. Осенью на Сахалин приходили корабли и привозили разные вкусности, например сушеные арбузные корки. Потом их раздавали детям в детских садиках, чтобы тем было что погрызть. Из Китая привозили вяленые бананы и замороженные сливы. Песчаные бури тоже приходили из Китая, но своим ходом. Из Японии везли японские джинсы Big John. Они были малы, но сахалинцы все равно выстраивались за ними в длинные очереди. А потом возмущались, почему это у японцев такие короткие ноги и такая толстая задница. В каждой семье имелась швейная машинка, и все сахалинские биг-джоны перешивались потом на местный манер.

Развлечений на острове было немного. Зиму моя жена и прочие дети проводили в единственном кинотеатре острова, который назывался «Нефтяник». Смотрели русские и немецкие фильмы с названиями наподобие «Трое в снегу», «Затерянные во льдах» или «Дружба в открытом море». Дети были единственным коренным населением острова. Если, конечно, не считать нивхов — аборигенов, постепенно вымиравших в резервации на юге Сахалина. Родители коренного населения были геологи или бурильщики и происходили из всех пятнадцати республик необъятной Советской страны. Летом дети ходили купаться. В городе имелось аж два озера, Комсомольское и Пионерское. Пионерское было мелкое, убогое и грязное. Комсомольское — глубокое и чистое. Даже слишком глубокое. Поэтому детей иногда не досчитывались. Было еще одно озеро, Медвежье, километрах в двух от города, радом с мысом Погибь. Но туда предпочитали не соваться — боялись енотов-мутантов, которые под воздействием ужасных китайских песчаных бурь стали водоплавающими и завоевали прочную репутацию сахалинского крокодила. Кроме енотов имелась и другая живность: бурые медведи, лисы и зайцы, которые обитали в поле за больницей. А волков больше не было. Последний сахалинский волк погиб в 1905 году на мысе Погибь. Ему поставили бетонный памятник, который во время одной из бурь перевернулся и рухнул в воду. Между прочим, мыс Погибь назывался так вовсе не из-за волков. Просто здесь кончался земной путь беглых каторжников, которые пытались перебраться на Большую землю. Если они не проваливались под лед, то их отстреливали солдаты.

Взрослым, которые жили на Сахалине, платили надбавку за Крайний Север. Таким образом их зарплата практически удваивалась. А еще они имели право раньше уйти на пенсию. А вот сахалинским детям не платили ничего. Первый раз в жизни Ольга увидела воробья, когда ей было двенадцать лет. Случилось это в аэропорту в Хабаровске. «Смотри, мама, какие соловьи», — закричала она. «Э-э-э, каторжанка! Это во-ро-бьи, во-ро-бьи, а вовсе никакие не соловьи», — разбушевался какой-то мужик, который, судя по его внешности, только что освободился из мест лишения свободы и теперь дожидался самолета в южном направлении. Он все время смеялся, курил и матерился: «Такие-то воробьи, такие-то дети, такая-то страна, такая-то тайга!»

Когда Ольге исполнилось шестнадцать, она закончила школу и отправилась в Ленинград учиться чему-нибудь полезному. А потом переехала в Германию и поселилась в Берлине. От родины, конечно, далековато. Но ей все равно нравится…

Перевод Н. Клименюка