Мальтийские рыцари в России - Карнович Евгений Петрович - Страница 24

Началась деловая беседа. В соседней комнате можно было бы слышать решительный и твердый голос государя, говорившего с сознанием своей могущественной власти, но голос этот был порою покрываем звучным и смелым голосом прелата, а в промежутках изредка слышался тихий и вкрадчивым голос иезуита.

Беседа длилась около часа, после чего митрополит вышел из кабинета государя, раскрасневшись и сильно взволнованный. Он отдал легкий поклон встретившемуся ему в приемной графу Кутайсову. Следом за митрополитом вышел из кабинета с обычным спокойным выражением лица аббат Грубер. Увидев Кутайсова, он подошел к нему с почтительным поклоном и, проводив глазами выходившего из приемной Сестренцевича, завел с любимцем государя шепотом речь о только что кончившейся аудиенции…

XV

Возвращаясь в Петербург из Гатчины, аббат во время пути тщательно обдумывал, как бы передать графу Литте о беседе, происходившей в кабинете государя. Он находил неудобным сообщать об этом с полною откровенностию, так как тогда пришлось бы, между прочим, упомянуть и о тех не слишком благоприятных для иезуитского ордена отзывах, которые в продолжение беседы высказывались императором, хотя как будто и без всякого с его стороны желания опорочить иезуитов. Аббат догадывался по некоторым намекам, вырвавшимся у Павла Петровича, что около императора находятся лица, не слишком благосклонные к обществу Иисуса, и что они стараются внушить государю недоверие к этому учреждению, выставляя те опасности, какие могут угрожать России вследствие участия иезуитов в воспитании русского юношества. Грубер понимал, что если рассказать Литте решительно все, как было, без утайки, переиначки и без некоторых прибавлений и прикрас, то Литта может прийти к заключению, что главный представитель ордена иезуитов в России далеко не пользуется у императора тем значением, какое приписывают ему в общественной молве, и что положение его довольно шатко. Между тем искательному иезуиту нужно было прежде всего убедить бальи как представителя Мальтийского ордена в той силе, какую имеет у государя представитель общества Иисуса. Грубер после своей побывки вместе с Сестренцевичем в Гатчине должен был окончательно убедиться, что самые злейшие и опаснейшие враги иезуитского ордена могут находиться среди римско-католического духовенства и что во главе таких врагов должно считать архиепископа Могилевского и митрополита всех римско-католических церквей в России Станислава Сестренцевича. В ушах аббата явственно слышалась смелая речь прямодушного прелата, который, не стесняясь нисколько присутствием одного из первенствующих представителей иезуитизма, решился указывать государю на тот страшный вред, который последователи Игнатия Лойолы наносят всегда и всюду своими подпольными кознями и государству, и обществу. Сестренцевич, побуждаемый непримиримую ненавистью к иезуитам, говорил обо всем этом с такою беспощадною резкостью и неумеренною запальчивостью, что государь несколько раз то ласково, то строго сдерживал чересчур расходившегося сановника римской церкви. Несмотря на такую благосклонность государя, Груберу нельзя было не опасаться того влияния, какое могли произвести доводы митрополита на впечатлительного Павла Петровича. Хотя при посредстве императора, или, вернее сказать, по его требованию, противники в знак примирения подали друг другу руки и поцеловались, но вследствие этого взаимная вражда их не уменьшилась нисколько, и в то время, когда облеченный в кардинальский пурпур бывший гусар и улан надеялся расправиться когда-нибудь с своим противником по-военному, без всяких интриг и пролазничества, тонкий иезуит находил более удобным пускать в ход и ловкую уступчивость, и притворство, чтобы тем легче запутать, а потом и погубить своего противника, рубившего, по старой привычке, сплеча, без всякой оглядки. Когда император выразил желание, чтобы распря между митрополитом и иезуитским орденом кончилась, Грубер с смиренным видом поспешил высказать, что он помнит всегда ту громадную разницу, какая, по уставам церкви, существует между им, простым священником, и главенствующим в стране епископом, что если он порою позволяет себе не соглашаться с мнением его эминенции, то это происходит единственно оттого, что он, Грубер, по крайнему своему разумению, понимает несколько иначе папские буллы и считает нужным охранять их неприкосновенность и что, наконец, он с сокрушенным сердцем готов просить у митрополита прощения, если он чем-либо, без всякого, впрочем, с своей стороны умысла, мог прогневить достойного архиепископа.

При дворе и в высшем петербургском обществе пронырливый и искательный Грубер приобрел огромное влияние, и он пользовался этим для того, чтобы всюду, где только было можно, расставлять тайные сети, ловя ими добычу и захватывая прибыль для своего ордена. Находившиеся в Петербурге иностранные дипломаты, видя то положение, какое успел занять Грубер в России, заискивали его расположения, считая его одним из пригодных орудий для достижения своих целей. Австрийский посланник граф Кобенцель, представитель королевской Франции граф Эстергази и посланник короля неаполитанского герцог де Серра-Каприоли постоянно были готовы к услугам скромного аббата, который, кроме того, успел завести обширные сношения и тесные связи с влиятельными людьми и вне Петербурга, почти во всех государствах Европы.

Следуя издавна принятой иезуитским орденом системе, Грубер прежде всего захотел установить влияние ордена на воспитание молодого поколения. Пользуясь дозволением императора Павла Петровича жить в Петербурге, иезуиты учредили здесь свой капитул и открыли при нем училище и пансион, о которых вскоре распространилась в высшем обществе столицы самая лестная молва и главным начальником которых был сделан Грубер. Обстоятельства чрезвычайно благоприятствовали ему: по присоединении Западного края к России, польские магнаты приезжали беспрестанно в Петербург; одни из них для того, чтобы, представившись новому своему государю, обратить на себя его милостивое внимание, другие являлись сюда с политическими целями, домогаясь удержать в присоединенном крае прежние порядки; третьи приезжали хлопотать по своим частным делам и тяжбам и, наконец, четвертые навещали Петербург с тою целью, чтобы приискать для себя в России богатых и знатных невест. Император Павел чрезвычайно благосклонно принял поляков, и из числа их граф Илинский был одним из самых близких к нему людей. Приехавшие в Петербург богатые паны очень охотно отдавали своих сыновей на воспитание к Груберу, в заведуемый им иезуитский пансион; примеру их стали подражать и русские баре, так что вскоре заведение это наполнилось мальчиками из самых знатных в ту пору русских фамилий. Аббат воспитывал своих питомцев в строгом католическом духе, желая более всего подготовить в них будущих деятельных пособников иезуитского ордена.

Материальные средства иезуитского ордена в России в ту пору были громадны. В присоединенных от Польши областях он в общей сложности владел на праве помещика 14 000 крестьян и, кроме того, располагая собственными капиталами более чем на полтора миллиона тогдашних серебряных рублей, независимо от разных доходов, пожертвований и приношений, постоянно присылавшихся в его кассу в огромном количестве. Большая часть всего этого назначалась жертвователями на устройство учебных и воспитательных заведений под попечением иезуитского ордена. Вообще положение общества Иисуса в России во время управления им аббата Грубера было чрезвычайно блестяще, и орден благодаря ловкости и энергии аббата стал приобретать силу. Мало-помалу аббат вошел во все знатные русские дома в Петербурге: в одном он являлся умным и занимательным гостем, в другом – мудрым советником по разным делам, в третьем – другом семейства, в четвертом – врачом, в пятом – красноречивым проповедником, глаголам которого русские барыни внимали с особым благоговением. Короче, в царствование императора Павла Петровича иезуит Грубер был одною из самых заметных личностей в высшем петербургском обществе.