Очевидцы бессмертия - Киросон Пантес - Страница 40

«Сегодня в Баку идёт пароход, на нём и поедешь». Он позвал служащего, и тот принёс жирного рисового супу, чтобы меня подкрепить, но суп не пошёл мне в рот.

Потом пришли двое солдат ГПУ с винтовками — мой конвой, с которым я должен идти за вещами.

Мы отправились в контору рыболовных промыслов. Когда я увидел свободу и свет, мне стало вдруг так радостно, я почувствовал себя так легко, что, казалось, ещё мгновение, и я полечу или побегу стремглав, как заяц! Всё тело моё дрожало, почуяв движение воли…

И я решил бежать от конвоя.

Решение было такое: если ускользну и меня не достигнет пуля — я спасён; если достигнет — тоже спасён, ибо я избавлюсь от ужаса и мучений. А позволить гнать, себя этапом из тюрьмы в тюрьму, отдать себя на муки допросов, пыток и истязаний в ГПУ на моей родине… всё равно — в конце всех страданий я обрету смерть в ГПУ, Лучше умереть теперь или быть свободным.

Молча, всем нутром своим я молился Богу, чтобы Он меня избавил. Я молился одним духом, но всё тело, все кости мои дрожали от волнения. И я ясно услышал голос Старца: «Беги… Беги… Спасёшься…»

Но бежать было нельзя, потому что конвойные шли совсем близко, почти касаясь меня плечами.

Мы пришли к конторе. Это был особняк в саду, и не в центре города, а на окраине, у самого леса…

Подле дома стояло много людей в ожидании получки. Они толпились у окна, из которого выдавали деньги. Один из конвойных, солдат в будёновской шапке, пошёл в контору получать мои деньги. Другой, отойдя немного от толпы, стерёг моё бренное тело.

Я не в силах высказать моей молитвы и моего состояния в ту минуту, когда решил, что наконец настал момент для бегства… Я молил Бога, чтобы конвойный хотя бы на секунду отвёл от меня взор! Но., он в упор смотрел на меня и стоял так близко, что и шелохнуться было нельзя.

Я трепетал, как лист, а он спросил: «Что с тобой? Тебе худо? Трясёт?» Я ничего не мог ответить, я был в каком-то полузабытьи и в экстазе моей неистовой молитвы к небу.

И вдруг из толпы к моему телохранителю направился какой-то его знакомый. Окликнул его, поздоровался, разговорился, Конвойный протянул ему махорку, отвёл от меня глаза, и в ту же секунду… я юркнул, как быстроногий заяц, в самую гущу толпы… а там мгновенно через плетень… и в густой сад, заросший колючками, Я ничего не слышал, кроме свиста ветра в ушах.

Из сада я кинулся через дорогу в лес. Густые заросли сплелись над болотистым местом. Они тянулись до самых гор, где начинался дикий непролазный лес.

Я забрался в такие дебри, куда человеку опасно было и лезть. Не пробраться в них, и, того гляди, засосёт болото. Я продирался и проползал всё дальше вглубь…

Наконец я выбрался на какую-то маленькую полянку. Я остановился, чтобы отдышаться и успокоить бешено бившееся сердце.

Здесь никто меня не найдёт! Был горячий полдень, в лесу тихо…

С того мгновения, как я прянул от телохранителя, я ничего не слышал. Ни крика, ни звука выстрела. Увидел ли он моё бегство тотчас или заговорился и спохватился не сразу? Или увидел, но не мог стрелять в толпу? Если бы заметил, был бы слышен крик.

Никто не преследовал меня… В лесу была тишина. Я успокоился и отдышался.

Боже мой, Боже мой! Да не сон ли это?

Всё внутри меня трепетало от счастья и радости, но я боялся, что это не явь, а одно из моих сновидений. Я хотел проверить… Взял ветку в руки, переломил… и услышал хруст. Стал трогать пальцами сучки, листья, кору… Нет, я в самом деле сбежал! Это была явь.

Я весь дрожал от бесконечной радости, что ускользнул из этого ада. Хотел кого-то благодарить, кого-то обнимать. Но слов у меня не было, кроме: «Более мой… Боже мой… Я спасён!»

И тогда я пал лицом наземь, как бы желая обнять её, и поцеловал пахучую лесную землю.

Я ходил по поляне, дрожа от радости, и хотел поделиться счастьем своей свободы со всем, что меня окружало, со всем миром.

Мне казалось, что всё живущее в лесу: деревья, птицы, мотыльки, цветы и мох — всё понимало меня и разделяло мою радость. Я готов был обнять весь мир и пожелать ему добра и любви.

У меня не было мыслей ни о будущем, ни о прошлом, ни о том, что мне делать в лесу без пищи и крова. Радостный трепет и чувство любви, мира и свободы наполнили мою душу настоящим, вытеснив и прошлое, и будущее. И тем, кто меня мучил и терзал, — я простил всё. В тот момент казалось, что и они стали мне братьями и примирились со мной. Мне казалось, что они тоже меня простили, и можно к ним идти, и они меня накормят и напоят, что им тоже жалко меня, и они ищут меня, зовут, чтобы помочь.

Я бродил по лесу и в тот день ничего не ел. О пище не было и мысли. Я был исполнен духом счастья.

Солнце стало спускаться, а я глядел на него и хотел удержать его, чтобы полюбоваться красотою солнечного света. Он как бы поддерживал мою сердечную радость и само биение сердца…

Солнце пошло на закат, погружая лес в сумерки, и чувство радости стало мне изменять. Мне стало грустно, что солнце оставляет меня в лесу одного.

Темнело, и тьма становилась всё гуще. Послышался вой шакала… за ним другой. Затем рычание какого-то зверя… Птицы притихли, клекотали только ночные совы. Их крик навевал на меня тоску.

Я выбрал ветвистое дерево и вскарабкался на него. Наломал веток и намастил себе нечто вроде гнезда. Внизу меня могли напугать или растерзать звери, ибо говорят: волкам не верь…

Была уже ночь. Я сидел на дереве. То погружался в дремоту, то тоскливо глядел на звёзды, вспоминая всё, что я видел в заоблачных мирах… и как был выброшен на землю страдания и скорби.

Я спрашивал себя: «Где же преходящее и где вечное?» И как вспомню о том царстве добра и радости — так больно сожмётся в груди сердце.

Я утешал себя так: «Слава Тебе, Господи, что есть смерть! Благодарю Тебя за мудрое устройство моего бытия, за то, что жизнь, которая теплится во мне, — временна, преходяща и конечна; за то, что я оставлю эту землю и плен немощного тела!»

Ночь прошла очень для меня тяжело, и не потому, что ночлег был в шатком гнезде на дереве, а потому, что звёзды на тёмном небе томили душу тоской по далёким мирам…

Так я блуждал по лесу, как выброшенный с неба на землю, запутавшийся в чувствах своего земного тела, и не мог разрешить мучивший меня вопрос: где действительность и где сон?

Чувства мои то взлетали ввысь, когда я вспоминал, где я был; то обрушивались в бездну безысходного горя и печали, когда я снова оказывался в слабом, больном и смертном теле на земле.

Так менялись чувства мои, волнуя сердце и ум тревогой, что я не в силах решить вопрос: существует ли что-то вне окружающей меня природы и есть ли духовный мир?

Не доверяя своему сознанию и разуму, я опять подумал с недоверием: «Да не сон ли этот лес? Может быть, лес — видение, от которого можно улететь, как я уже не однажды улетал?» И я взмахнул руками, как крыльями, побежал вперёд, чтобы взлететь. Увы, это была явь, и крыльев у меня больше не было.

Я видел птиц и зверей, с лаской и любовью простирал к ним руки, вспоминая небесный мир и их любовь и дружбу со мной… но они боязливо бежали от меня. И я опускался на землю, закрыв лицо руками, и горько плакал.

Я не знал, как мне избавиться от своего тела и стать таким, каким я был в духовном мире. Я чувствовал себя словно скованным и заточённым за решётку моего скелета.

Разум мой был ещё очень слаб, и я не мог здраво и остро судить о себе. Как малое дитя, брошенное матерью в ночном лесу, молил я спасения не у себя одного, а у окружающей природы. Но она молчала.

Когда я был заточён в подвале, я мучился сердцем и умом, страшась переступить порог смерти, ибо не знал, что со мной будет. А теперь, как кошмарный и мучительный сон, меня страшила действительность…

В лесу я нашёл ручеёк чистой воды, бежавшей с гор, Я обрадовался ему. Увидел небольшой бочажок с тихо стоящей водой, принялся смывать со своей одежды кровь.

Выстирав и расстелив сушиться на солнце одежду, я стал отмывать и слабое тело моё, Когда увидел в воде отражение моего тела, жуть и ужас овладели мною. Я был худой, как скелет…