Искатель. 1970. Выпуск №1 - Меньшиков В. - Страница 12

Эльза, проходя мимо колонны, всегда с суеверным страхом смотрела на символику мраморных барельефов обелиска, обращенную в глубокое прошлое. «Карающий меч божества» целится в коленопреклоненных грешников. Четыре раскрытых рта обдувают «земную обитель», ниспосылая, свыше кару, чумное поветрие. И согбенные под своей ношей могильщики у самого подножия обелиска.

Когда Эльза шла в «Аиду» из собора святого Стефана, она старалась не смотреть на фигуры скрюченных в конвульсиях адских мук чумных больных-грешников. Теперь же ей показалось, будто разинутые рты кричат ей вслед, вдогонку…

Густав несколько раз останавливался. Обнимая девушку, оглядывал длинные мрачные коридоры переулков и улиц. Но, кажется, за ними никто не следил. Предательская ночная мгла! Они не заметили, как, прячась в нишах и подъездах, за Густавом и Эльзой неотступно следовал какой-то человек.

Рассказ Эльзы ошеломил Густава. Он винил не свою невесту, а себя за свое насмешливо-легкомысленное отношение к глубокому религиозному чувству девушки. Он никогда не принимал его всерьез. А ведь он хорошо знал, как цепко католическая церковь Австрии держала в своих сетях души и сердца миллионов людей. И угораздило же его спрятать эту листовку именно в евангелие! Листовку он должен был вообще уничтожить либо использовать как боевое оружие, как он это сделал с остальными, Но ему жалко было расставаться с самой первой листовкой, написанной им самим после долгих и мучительных раздумий, когда Густав искал единственно верные, идущие к самому сердцу его соотечественников слова. Теперь он расплачивается за недопустимое нарушение правил конспирации.

Крепко сжимая худенький локоть девушки, Густав напряжен но искал выхода из ловушки, созданной его неосторожностью. Через двадцать минут он должен встретиться на мосту Шведенбрюкке с Альбатросом, передать руководству подпольной организации очень важное сообщение. Отменить это свидание уже поздно. Но ведь если священник, у которого исповедовалась Эльза, донес в гестапо, то за ним наверняка уже следят. Хотя нет. Так быстро из Стефансдома до гестапо не доберешься. Но, быть может, у гестапо есть свои шпики в самом соборе? И они уже пошли по следу Эльзы сразу же, как только она покинула собор?

Впереди едва заметно засветилась электрическая надпись, у входа в метро. У Густава мелькнула мысль использовать единственный появившийся шанс, чтобы проверить, повисли у них «на хвосте» гестаповцы или нет.

Он как мог успокоил Эльзу, посадил ее в поезд подземной железной дороги, направлявшийся в ту сторону, где она жила с матерью, а сам быстро перешел на противоположную платформу.

Густав пропустил еще один поезд и остался на платформе один. Был уже поздний час, и поезда ходили с большими интервалами.

Но вот от касс метро по железной лестнице начали спускаться на платформу редкие пассажиры «подземки». Густав каждого прощупывал-настороженным взглядом. Его мускулы были напряжены, как сдавленная пружина.

Из черного зева тоннеля послышался отдаленный грохот колес. Густав рассчитал место на платформе так, чтобы вскочить на ходу в последний вагон поезда, когда он отойдет от станции, забрав всех пассажиров. Если бы за ним велась слежка, полицейский шпик обязательно выдал бы себя.

Когда длинный состав из ветхих, конца прошлого века, вагонов, напоминавших фургоны конок, с шумом и скрежетом вырвался из тоннеля, притормаживая у платформы, Густав заметил священника, торопливо спускавшегося по лестнице. Ему пришлось даже поднять полы рясы, чтобы не споткнуться и не упасть. Густав и священник почти одновременно вскочили на площадку последнего вагона отходившего поезда.

Мимо проплыли серые, закопченные стены станции, облепленные пестрыми плакатами. Загорелые женщины в разноцветных купальниках нежились под смеющимся солнцем, и надпись на рекламе приглашала купить «самый модный костюм Евы». А рядом угрюмый мужской профиль, угрожающе подняв указательный палец, предупреждал: «Дер файнд херт мит!»[9]

Густав облегченно вздохнул. Опасность миновала. По крайней мере здесь, в «подземке». Он спокойно прислушивался к дробному постукиванью колес и вдыхал тоннельный воздух, еще остававшийся для него воздухом свободы.

Поезд то стремительно нырял в узкие и длинные траншеи, похожие на русла высохших рек с высокими и крутыми берегами, по дну которых проложили рельсовую колею, а «стены» облицевали гранитом, то грохотал по фермам мостов, перекинутых через перекрестки улиц. Старенькие вагоны метало из стороны в сторону, и пассажиры то и дело сталкивались спинами, плечами, чертыхаясь в темноте или торопливо извиняясь. Большей частью это были рабочие, возвращавшиеся домой с заводов либо спешившие в ночную смену.

До остановки «Шведенбрюкке» оставались считанные минуты. Поезд снова влетел в сырой тоннель. Жидкий свет вагонных фонарей едва-едва разгонял темноту.

Внезапно Густав почувствовал на своей щеке чье-то горячее дыхание, и незнакомый голос быстро прошептал: «Ваша невеста исповедовалась у меня. Она ни в чем не виновата. Бедное дитя! Ее признание я унесу с собой в могилу. Поберегите себя и Эльзу. Желаю вам обоим счастья. Только прошу вас никому, в особенности вашей невесте, не говорить об этом. Ведь я нарушил тайну исповеди. Прощайте…»

Густав не успел ни ответить, ни поблагодарить незнакомца. Когда состав вынырнул из тоннеля и сбоку засветились огни станции, священника рядом уже не было.

Возле моста Шведенбрюкке на набережной Венского канала расположился небольшой колесный фургон с откидным прилавком. У фургона толпилось несколько проголодавшихся прохожих. Они ели горячие сосиски «хундевурст»,[10] запивая их пивом.

Еще издали Густав заметил среди них сутулую фигуру Альбатроса. Он стоял спиной к мосту и неторопливо ел сосиски, обмакивая их в сладкую горчицу, выдавленную прямо на бумажную тарелку.

Густав подошел к ночной закусочной, взял двойную порцию «хундевурста» с красным маринованным перцем и кружку пива. Потом встал к прилавку рядом с Альбатросом.

Густав подождал, пока они остались у фургона одни, и пересказал слово в слово все, что узнал о бюсте Ленина от унтер-офицера Фегля и что он услышал из разговора между кладовщиком и машинистом крана, который лишь под утро вернулся в Вену с места крушения того самого состава, в котором находился вагон с бронзовыми скульптурами.

— …Машинист клянется, что собственноручно поднял из-под насыпи бюст Ленина и погрузил его в грузовик. Аварийный состав, с которым груз взорванного эшелона пойдет дальше, уже прибыл в Вену. Он стоит в тупике, на Восточном вокзале. Унтер-офицер Фегль утверждает, что в адрес концерна «Герман Геринг» в Линц или в Бриглец следует несколько тонн металлических статуй. Среди них и ленинский бюст. На переплавку.

— Когда вагон с этим грузом будет отправлен в Линц? — тихо спросил Альбатрос.

— Еще не знаю, но боюсь — скоро. В накладных эшелона номер сорок семь было помечено: «Срочно! Стратегическое сырье». Задерживать не будут.

— Гестапо у тебя на складе было?

— Все перерыли.

— Кого-нибудь подозревают?

— Допрашивали всех дежуривших прошлой ночью… Да, совсем забыл: у меня взяли отпечатки пальцев и подписку о невыезде. До особого распоряжения…

Оба помолчали. Аккуратно намазали горчицей оставшиеся ломти хлеба и допили пиво. Сперва Альбатрос, а потом Густав возвратили фургонщику свои кружки.

— Узнай точно, когда отправляют вагон с металлом, и сообщи через Анну. Только как можно скорее! Это очень важно. Ну, прощай, смотри не подцепи за собой «хвост».

И тут Густав совершил непростительную ошибку. Он умолчал и об истории с листовкой, случайно найденной Эльзой, и о ее исповеди. Постеснялся бросить тень подозрения на свою невесту. Густав был почему-то уверен: все обошлось, ведь священник специально плутал за ним, таясь и скрываясь, чтобы успокоить и его, и Эльзу. Доносчики так не поступают.