Искатель. 1969. Выпуск №4 - Поляков Борис - Страница 42

Он взглянул на часы — смена заканчивалась через несколько минут.

Ричард РОСС

КОФЕЙНАЯ ЧАШКА[7]

— Как будто все ясно, сэр?

— Думаю, что так, сержант.

Инспектор сыскной полиции Бертон поднес кофейную чашку к лицу.

— Надо бы послать на анализ. Впрочем, сомнений почти нет.

Он внимательно посмотрел на молодого человека, блондина лет тридцати, что лежал скорчившись на диване.

— Еще один изгнанник из страны фашизма, — сочувственно пробормотал Бертон.

— Да, и, видимо, это действовало на его рассудок, — добавил сержант. — Посмотрите на эту промокательную бумагу, сэр. По ней видно, в каком он был состоянии.

Бертон подошел к письменному столу. Помимо обычных чернильных отпечатков и пятен, на бумаге виднелись три знака свастики разных размеров, нарисованные как бы невзначай.

— Интересно, — сказал Бертон. — И две кофейные чашки. Но из второй не пили.

— Может быть, он ждал кого-нибудь, сэр?

— А устав дожидаться, выпил кофе и покончил с собой! — усмехнулся Бертон.

В это время раздался звонок. Сыщики переглянулись.

Бертон вышел в маленькую прихожую и распахнул дверь. Перед ним стояла обворожительная девушка.

Она была одета в простенькое платье. На ее белокурой головке не было шляпы. При виде сыщика она вздрогнула.

— Эрих?! — прошептала она с испугом.

— Вы желали видеть мистера Шмидта?

— Э-э… да, мистера Шмидта. Он здесь или вы его?..

Бертон ввел девушку в прихожую.

— Ваш друг заболел, — сказал он.

Она вцепилась в его рукав и пристально посмотрела в глаза.

— Он убит?

— Нет, нет! — Бертон внимательно взглянул на девушку и после некоторой паузы добавил: — Боюсь, что он сам лишил себя жизни.

Она энергично покачала головой.

— Эрих не сделал бы этого! Могу я видеть его?

— Потом. Сейчас я хочу задать вам несколько вопросов. Вы тоже немка? — спросил он, открывая записную книжку.

Она молча протянула ему паспорт.

— «Анна-Роза Маннгейм», — прочел он. — Мистер Шмидт ждал вас сегодня?

— Разумеется. — Ее тонко очерченные брови приподнялись. — Он позвонил мне часа три назад. Попросил зайти поговорить о нашем… нашем будущем.

— Значит, вы решили пожениться?

— Да. Эрих давно хотел этого.

Брови Бертона сдвинулись.

— И через три часа после того, как вы дали свое согласие, он принял яд? Странно. Были у него враги?

Она горько улыбнулась.

— У каждого немца-антифашиста есть враги.

— Так. Скажите, мисс Маннгейм, кто вел хозяйство мистера Шмидта, кто мыл его посуду?

— У него была прекрасная приходящая прислуга. В его комнате все блестело.

— Спасибо. Теперь я только запишу ваш адрес.

— Но позвольте, — сказал Бертон, не веря своим ушам. — Вы хотите сказать, что мы должны прекратить это дело?

Его шеф посмотрел на свои ногти.

— Начальство убеждено, что это самоубийство, и по каким-то соображениям не желает поднимать шума. Этот Шмидт был антифашист, да еще иностранец.

Бертон тяжело задышал.

— Если начальство так чертовски много знает об этом деле, то зачем оно заставляет бедного сыщика терять попусту время на расследование?

— Ну, вы немногое узнали. Мне дело представляется совсем простым. Это не первый случай. Отчаявшийся эмигрант…

— Вы правы, — медленно произнес молодой сыщик. — За последние полтора года покончило самоубийством трое немцев, и во всех трех случаях фигурировали свастики.

— Вполне естественно. Свастика — эмблема фашизма. Не удивительно, что она им вспоминалась.

— Но это не объясняет одного: почему чистая кофейная чашка была грязной?

— Чистая — грязная. Что вы хотите сказать, Бертон?

— А вот что. Вторая чашка на первый взгляд была чистой, но для такой женщины, как прислуга Шмидта, она была грязной. Ее выполоскали, видимо, холодной водой, но на дне остался едва заметный осадок, а на краю я нашел коричневое кофейное пятно: с этого края пил убийца.

— Вы начитались Конан-Дойла, дорогой мой! На какие еще мысли натолкнула вас запачканная чашка?

— Убийца был знаком со своей жертвой и пользовался ее доверием. Когда он явился к Шмидту, тот угостил его кофе, который приготовил для себя и для невесты. Убийца подсыпал ему порошок в чашку и подождал, пока яд оказал свое действие. Затем выполоскал чашку, из которой пил сам, и ушел.

— Здорово, Бертон! — И очень убедительно.

— Ваше решение окончательно, шеф?

Тот кивнул утвердительно.

— Вы очень изнервничались, Бертон, — добавил он, — почему бы вам не поехать в отпуск?

— Спасибо, я возьму отпуск, и очень продолжительный. — Голос Бертона прерывался от негодования. — Я напишу прошение об отставке. Но я докопаюсь до сути этого дела!

Бертон позвонил у подъезда мрачного дома, в котором жила мисс Маннгейм. Где-то высоко над ним открылось окно. Он отступил назад и задрал голову кверху.

— Ах, это вы, — послышался оттуда голос мисс Маннгейм.

Что-то просвистело мимо Бертона и звякнуло о тротуар. Он наклонился и поднял французский ключ. Отперев дверь, Бертон стал подниматься по лестнице, которая, казалось, никогда не кончится. На самой последней площадке открылась дверь, и в ней появилась мисс Маннгейм, Ее маленькая квартирка оказалась очень чисто убранной. Запыхавшийся Бертон с благодарностью опустился в предложенное ему кресло.

— Прелестные цветы, — сказал он, взглянув на большой букет, стоявший в вазе на столе.

Она улыбнулась.

— У нас много друзей в Лондоне.

— И врагов?

— Возможно!

— Вы меня испугались, когда я вам открыл дверь в тот вечер. Почему?

Мисс Маннгейм несколько смутилась.

— Я увидела, что вы полицейский. А я не очень доверяю им. Видите ли, я ничего плохого в Англии не сделала, но ваше министерство внутренних дел ведет себя порою довольно странно. А мне не хотелось бы отсюда уезжать.

— Я уже больше не полицейский, — сказал Бертон, — если это может вас успокоить.

Он рассказал ей все, что считал нужным.

Девушка серьезно посмотрела на него.

— Вы очень честный человек, мистер Бертон.

— Меня смущает только одно, — признался он. — Откуда эти свастики на промокательной бумаге? Зачем их нарисовал Эрих или кто-либо другой? Только в романах злодеи оставляют «подписи», совершая преступления. Эти знаки, — продолжал Бертон, — за последнее время фигурировали еще в двух случаях: один раз на конверте, найденном в кармане умершего, во втором случае три свастики были начертаны на столе, покрытом пылью.

Девушка быстро закивала.

— Я знала и Вассермана и Ринглера, — сказала она.

— И в обоих случаях следствие велось скоропалительно и было признано самоубийство. Верит ли этому немецкая колония в Лондоне?

— В каждой стране есть фашистские агенты, которые пытаются либо заманить эмигрантов обратно в Германию, либо устранить их в случае неудачи. Вассерман, Ринглер и Эрих были видными деятелями рабочего движения. Мы знаем, почему они умерли.

— Но зачем же убийцам выдавать себя, оставляя знак свастики?

— Я думаю… — Мисс Маннгейм выпрямилась на стуле и придвинулась к Бертону. — А если это сигнал кому-то, как вести следствие?

— Нет, нет, в Англии таких вещей не бывает, — запротестовал он.