Алые погоны - Изюмский Борис Васильевич - Страница 39

— Н-нет.

— А надо, Сергей Павлович! Надо потребовать прямого ответа, до каких пор будет продолжаться эта безответственность? И, как взрослым, сказать: сейчас, когда весь народ напрягает силы для уничтожения врага, наша помощь фронту в том, чтобы на нас-то самих хоть поменьше тратились. В общем, вы меня, понимаете, Сергей Павлович, бережливость — дело всего коллектива, а не только ваше, и этой борьбе следует придать политический характер.

«А ведь прав! — подумал о Зорине Боканов. — Я все к штрафам свел».

— А все же ребята у вас хорошие! — воскликнул полковник.

Сергей Павлович, соглашаясь, кивнул головой.

— Вчера с Пашковым разговаривал — усмехнулся он. — «Почему редко в училищную газету пишете?» — спрашиваю. Пашков побагровел от возмущения: «Мою статью забраковал редактор Ковалев, приписывает мне подхалимаж!» Больше ничего у Геннадия я узнать не смог. Спрашиваю у Ковалева: «В чем дело, Володя, почему ты не поместил заметку Пашкова?» «Да посудите сами, товарищ капитан, он ее начинает словами: „К нам приехала для инспекторской поверки московская комиссия, и мы поэтому должны подтянуться“. Это ведь получается „потемкинская деревня“.»

— Редактор, пожалуй, прав, — засмеялся Зорин. — Мне нравится в Ковалеве, что он имеет собственное мнение… В конце прошлого учебного года — вы тогда еще не были у нас — отделение ваше заартачилось: отказалось писать контрольную по английскому языку; «Нас не предупредили!». Так Ковалев пошел против всех и переборол их. Я тогда еще подумал: «Надо им внушить: быть хорошим товарищем — это вовсе не значит идти всегда на поводу у коллектива». В человеке приятно, когда он говорит: «Я глубоко убежден, я думаю так» — и умеет противиться течению, если оно сносит в сторону.

Зорин помолчал, пригладил рукой петельные вьющиеся волосы и пытливо спросил у Боканова:

— Не кажется ли вам, Сергей Павлович, что Ковалев за последнее время стал сдержаннее?

— Да, пожалуй, вспышки бывают гораздо реже прежнего, — согласился капитан, — но до настоящей сдержанности еще далеко… Недавно заходит он вечером в отделение капитана Беседы книгу свою взять, у Максима Гурыбы. Вошел в класс шумно, не заметил, что капитан у окна стоит.

— Гура, — кричит Максиму, — ко мне!

Капитана Беседу покоробила эта бесцеремонность:

— Кто вам здесь нужен? Почему горланите?

Ковалев вместо того, чтобы извиниться, объяснить, что не заметил офицера, самолюбиво бросил:

— Только не вы! Я не горланю, а говорю!

Алексей Николаевич с трудом сдержал себя:

— Выйдите из класса! Вы позорите честь мундира…

Я заметил в тот вечер, когда произошел этот случай, что Володя чем-то очень расстроен. После ужина ходит один по коридору — бледный, покусывает губы. Спрашиваю у него:

— Что-нибудь произошло?

— Голова болит…

Ночь он, видно, плохо спал. Утром приходит к Беседе (мне потом об этом сам Алексей Николаевич рассказывал), дождался его Володи у дверей класса:

— Товарищ капитан, разрешите в присутствии отделения извиниться перед вами за грубость?

Беседа помедлил с ответом:

— Разрешаю… Но не потому, что мне нужно ваше извинение… все должны услышать, что вы осуждаете свой поступок.

… Боканов и Зорин остановились около перил на площадке — фойе.

— Сергей Павлович! Мы ведь из них знаешь каких коммунистов воспитаем! — мечтательно произнес Зорин, и некрасивое лицо его преобразилось. — Ленин о таких в двадцатом году говорил.

Они помолчали, думая об одном и том же — о будущем… Потом Зорин, словно одергивая себя, не желая поддаться размягчающей мечтательности, добавил:

— Но для этого надо работать очень много и очень вдумчиво…

ГЛАВА XXIII

Беглецы

Майор Тутукин легким шагом спускался по лестнице училища. Труба возвестила окончание первого урока. Двери классов распахнулись, и коридоры наполнились топотом ног, детскими голосами, проворным мельканием алых погон.

Увидев офицера, воспитанники на полном ходу приостанавливали бег, прижимали локти к туловищу и, поворачивая голову в сторону майора, так отбивали шаг по кафелям гулкого коридора, будто носки ботинок были полые. Это они называли «рубить строевым» и считали особым военным шиком. Миновав офицера, ребята опять мчались стремглав. Тутукин, отвечая на приветствия, думал удовлетворенно: «У Русанова нет такой четкости…».

Один малыш поздно заметил майора и в растерянности невольно воскликнул:

— Он, здравия желаю!

Тутукин неодобрительно посмотрел на него сквозь очки и прошел дальше, не ответив. В зале своей роты Тутукин вошел в плотное кольцо почтительно расступившихся ребят. Он внимательно оглядел их и, хмурясь, заметил:

— Я вижу, некоторые из вас уже успели сбить каблуки.

Те, кто чувствовали за собой вину, на всякий случай отступили в задний ряд.

— Вы посмотрите, — сделал офицер руками движение, словно раздвигал круг детей, — посмотрите, как аккуратно я вещи ношу. Этот китель мне в армии сшили два года назад, а он новехонький, не то, что гимнастерка у некоторых, — майор покосился на Авилкина.

Ребята оглядели китель, плотно облегающий выпуклую грудь командира роты и, видно, остались довольны осмотром.

— Или вот сапоги — мне их выдали в армии тоже два года назад, а они целехоньки…

— Да еще как блестят! — восхищенно воскликнул Дадико, стоявший ближе других к майору.

— Да еще и блестят, — подтвердил майор.

Тогда ребята стали медленно, словно котята у мышиной норы, ходить вокруг Тутукина, выискивая хоть какой-нибудь изъян в его костюме.

— Разрешите обратиться, товарищ майор, — сказал, наконец, Павлик Авилкин.

— Пожалуйста…

Указывая на очки майора с надломленным, но старательно перевязанным ушком, Павлик спросил током, каким обычно произносят: «Ага, попался!».

— А очки вам в каком году выдали?

Майор не успел ответить, потому что в это время подошел старшина роты и, к удивлению ребят, нарушив субординацию, прошептал что-то на ухо Тутукину, Командир роты побледнел и тихо спросил:

— Когда?

— После завтрака… — ответил старшина, и они вместе ушли в ротную канцелярию. Там старшина виновато сказал:

— Не ожидал от них этого, товарищ майор…

— Так Гурыба и Самсонов?

— Так точно, Гурыба и Самсонов. И куда они могли сбежать?

Тутукину почему-то припомнилась сцена, которую он видел в коридоре училища на днях. Максим стоял на спине Самсонова и, демонстрируя свою образованность, старательно вписывал запятую в плакат, хотя никакой запятой там и не нужда было.

Офицер посмотрел в окно. На плацу училища старшие воспитанники обучались верховой езде.

Тутукин хотел вызвать из дома Беседу, который сегодня был выходным, но раздумал и резко повернулся к старшине.

— Немедленно возьмите коня и отправляйтесь на поиски, без детей не возвращайтесь, — жестко приказал он.

Старшина ушел. Майор, нервничая, стал ходить по комнате. Начинался острый приступ угрызений совести. Может быть, он действительно погорячился позавчера и поступай необдуманно?

Малыши отделения Беседы в воскресенье затеяли игру «в Сталинград». Они забаррикадировали класс и в течение целого часа отбивали атаки трех остальных отделений роты. Бумажки, пущенные резинками, жужжали, как шмели, бой часто переходил в рукопашную схватку. Но все атаки были отбиты и «войска» Каменюки, даже перешли в наступление.

Начальником штаба Артема был Максим, а Самсонов ординарцем. Когда наступило затишье, Каменюка выстроил «батальон». К своей фуражке он прикрепил ветку из бронзы от какого-то старого канделябра. Через плечо Артем перебросил полотенце, завязал его на бедре и стал выдавать картонные медали «За оборону 4-го отделения». Каждому награжденному Артем проникновенно пожимал руку. Особые знаки «За исключительную храбрость» были вручены Самсонову и Гурыбе, у которого на носу красовалась свежая ссадина. В это время и появился гневный Тутукин.