Алые погоны - Изюмский Борис Васильевич - Страница 33

— Может быть, ты ошибся, только похож? — приблизил лицо Боканов, делая вид, что продолжает осматривать руку Семена.

— Я ошибиться не могу… Я его среди миллиона узнаю.

— Хорошо, успокойся… Я сам все сделаю… Ребятам сейчас ничего не говори, пойдем к ним.

Семен пошел, прихрамывая, слегка опираясь на плечо Боканова, и капитан почувствовал, что Гербов овладел собой. Товарищи бежали навстречу. Побледневший Ковалев соскочил с коня, спросил тревожно:

— Сема, ушибся?

— Все в порядке, — успокоил Гербов, виновато улыбаясь, — легонькое сальто.

Его окружили товарищи, заговорили все сразу:

— Что ж это ты?

— Носки надо глубже в стремя…

— Наоборот, только чуть…

— А лошадь рядом стала, как вкопанная!

— Ло-ошадь… Кто же боевого коня лошадью называет!.

Боканов в это время о чем-то негромко говорил с лейтенантом-кавалеристом, отведя его в сторону, и можно было подумать, что он благодарит за любезный прием.

ГЛАВА XX

Артему Каменюке оказывают доверие

В субботу, после обеда, Каменюке сказали, что его вызывает к себе начальник политотдела. «Ну, ясно, поучение читать… перевоспитывать…» — подумал Артем и недовольно поморщился, словно в рот попало что-то кислое. Тем не менее он тотчас отправился к полковнику. Поднялся на второй этаж, сунулся в дверь кабинета, но там было полным-полно офицеров, и Артем решил переждать внизу, в комнате посетителей.

Полковник Зорин в это время в своем кабинете говорил офицерам:

— Вы спрашиваете, как воспитывать в детях чувство советского патриотизма и национальной гордости? Конечно, успех определится не тем, сколько раз вы произнесете «патриотизм», «любовь к родине», а тем, как сумеете вы привить ребятам товарищество, дружбу… Несколько месяцев назад Михаил Иванович Калинин собрал в Кремле начальников политотделов Суворовских военных училищ и говорил нам;

— Вы суворовцев обучайте любви к своей родине конкретно — к своему классу, училищу, городу, людям… Если вы им станете говорить, что нужно любить родину, то это будет для них только пустой звук, а вы их приучите любить то, что их окружает, и не словами, не лозунгами… Ведь для детей «народ», «социалистический строй» — понятия сложные, а надо их сделать близкими, понятными. Обобщения же придут с возрастом.

Зорин помолчал, словно вспоминал слышанное. — Надо, товарищи, — проникновенно сказал он, — во всем избегать трафарета… Рассказывать поярче, покрасочней, хорошо готовиться к беседам политическим, обогащать свой язык. Уверяю вас, время, которое мы затратим, полностью окупится.

Отпустив воспитателей, начальник политотдела приоткрыл дверь в коридор, но Каменюки там не оказалось, и Зорин с сожалением подумал: «Неужели ушел?» В это время вдалеке раздался торопливый стук каблуков — кто-то бежал.

…К большому удивлению Каменюки, полковник Зорин на официальный доклад как-то по-домашнему улыбнулся, показал на глубокое кресло около своего стола:

— Садись поближе… Да я вовсе не приказывал являться, а просил передать тебе, — мол, если хочет, пусть зайдет, есть одна интересная вещь.

Каменюка подозрительно подумал: «с подходом», но в кресло сел, и оно ему очень понравилось — спинка высокая, а сиденье пружинит — как в кабине у шофера.

Полковник не спешил показывать «интересную вещь», и его все время отвлекали от Артема: то звонок по телефону, и Зорин отвечал, что на пленум приедет, то майор Веденкин, с которым он минуть пять говорил о лекции.

Каменюке все более нравилось вот так сидеть у начальника. Мальчишеским чутьем Артем чувствовал, что находится сейчас в штабе, откуда, как от сердца, растекается энергия по всему училищу, и ему приятно было, что такой большой командир, перед которым другие стоят, вытянувшись, который, как на поле боя, отдает приказания, принимает доклады, кивком головы отпускает людей, просматривает бумаги, звонит по телефону — что вот такой большой командир разрешил ему, Каменюке, запросто сидеть рядом и в этой кипучей жизни какое-то место отвел и ему. Артем однажды был у начальника политотдела, но тогда он чувствовал себя иначе и даже «нюни распустил», чего не мог себе потом долго простить. Интересно, начнет ли вспоминать полковник о том случае? Каменюка решил, что если это произойдет, он будет отмалчиваться и тогда вообще ни о чем не станет говорить.

Вошла женщина, начала просить полковника принять ее сына в училище. Достала из большой черной сумки бумаги о том, что она жена погибшего Героя Советского Союза, что ее сын хорошо учится в пятом классе, и все приговаривала — Я вас очень прошу… Он так мечтает…

Зорин внимательно выслушал ее и, сожалея, развел руками.

— Должен вас огорчить, у нас еще три года, до первого выпуска из училища, приема не будет. Единственное, что я могу посоветовать, наведайтесь к началу учебного года, воз можно, мы кого-нибудь отчислим за лень или недисциплинированность.

— Ну, на это надежда плохая, — печально сказала женщина, — не думаю, чтобы у вас такие нашлись…

— Бывает, — неопределенно ответил полковник, — всяко бывает. — И Артем, боясь пошевельнуться, напомнить о своем присутствии, притаился в кресле. Но женщина все же посмотрела в его сторону, как ему показалось, подозрительно и, горестно вздохнув, ушла.

Наконец, полковник запер дверь своего кабинета, возвратился к столу, прибрал на нем какие-то бумаги, папки и, подойдя к креслу Артема, спросил так, словно они уже век были знакомы:

— Ну, как жизнь, Тема?

У Артема вдруг, неожиданно для него самого, задрожала губы:

— Ничего…

Темой его называла только мать. Еще тогда… давно. А здесь все: «Воспитанник Каменюка, выйдите из строя», «Воспитанник Каменюка, вам в наряд». Сейчас это обращение, от которого он отвык, которое, казалось, ушло навсегда, застигло его врасплох и как-то сразу размягчило. И потом — у полковника были такие же густые, перекрученные брови, как у погибшего отца Артема.

Зорин сделал вид, что ничего не заметил, порылся в ящике стола, достал журнал «Пионер».

— Ты этот номер журнала читал?

— Н-нет, — тихо ответил Артем.

— Вот я тебе его и припас! — обрадованно воскликнул Зорин. — Здесь в конце есть объяснение, как сделать самоходный танк. Иди сюда, давай вместе посмотрим, потолкуем.

И, сблизив головы, они стали читать описание игрушки, прикидывать, какие материалы понадобятся.

История с исчезнувшими часами хотя и не переставала мучить Беседу неразрешенным вопросом: «Кто же?», но имела для него и то значение, что, обдумывая ее, он пришел к выводу: нельзя идти на поводу у событий, должна быть система воспитания. Слепые, инстинктивные действия от случая к случаю могут породить лишь чувство беспомощности.

Он решил каждый вечер намечать план на завтра. Почему учитель физики или математики обязан идти на урок с детально разработанным планом, продумывать, какие задачи решит, навыки привьет, а воспитатель может уклоняться от такой осмысленности труда? Сохраняя эти планы, легко будет в любое время восстановить, чем занимался месяц, год назад, увидеть, сбылись ли надежды и предсказания, последователен ли был в своих требованиях…

В небольшой книжке Алексея Николаевича появились записи:

10 марта. Принести Павлику книгу «Советский офицер» (особенно обратить его внимание на боевое товарищество). Спросить у Илюши, как здоровье тети. Написал ли он ей. Поручить ему и Дадико сделать скворешники. Показать Сене, как следует правильно подходить к начальнику. С Артемом — о его родителях, их честности. Проверить, выполнил ли он обещание не курить. На карте показать движение наших войск (последняя сводка).

11 марта. Побеседовать с Павликом, как он понимает слова Суворова: «Сам погибай, а товарища выручай». Принести в класс альбом Верещагина «1812 год». Артему дать поручение — сохранять запасные тетради, карандаши, ручки класса. Позаниматься на шведской лестнице с Дадико. Почему угрюм Максим? Спросить у отделения: «Что вы прочитали в последнем номере „Пионерской правды“?»