Звенья одной цепи - Иванова Вероника Евгеньевна - Страница 66

— И при чём тут влечение?

Скулы мужчины покраснели, что в сочетании с мёртвенно-бледной кожей остального лица создало впечатление карнавальной маски.

— Мне нужно думать о моих делах, а вовсе не о…

Кажется, догадываюсь, в чём беда.

— Вы не можете не смотреть на каждую женщину, случайно оказавшуюся рядом?

— Да. И добро бы только смотрел…

Пришлось подавить усмешку. Хотя что во всём этом смешного? Человек же мучается.

— Почему вы не обратились к лекарям? Уверен, они смогли бы вам помочь.

— К городским? Увольте! Чтобы потом все вокруг узнали, что я согласился себя оскопить? Мне пришлось бы перебираться в другой город. И чем бы я там занимался? Рынок — это моя жизнь.

Страннее всего было то, что его слова звучали убедительно, причём он сам не прилагал к этому никаких усилий. А просьба вполне понятная. И причина веская.

— Вы могли бы найти лекаря на стороне. Подальше от города.

Мужчина всплеснул руками:

— Я бы так и поступил, но, увы, эта похоть овладела мною так некстати! До начала игры остаётся несколько часов, до ближайшего места, где можно найти хорошего лекаря, не менее суток пути, а если я не буду присутствовать здесь с самого начала, всё будет потеряно!

Да, нырку нельзя терять ни минуты. А временем его сейчас распоряжаюсь я, как это ни смешно.

— Повторюсь: я не лекарь.

— Это неважно! Поздней ночью я встретил в трактире того человека… Насильника, как вы сказали. Да, мне не спалось. Мне уже несколько дней не спится, и всё из-за этих проклятущих женщин! Он был пьян. Сильно пьян. И говорил много глупостей. Но он сказал главное: его больше не мучит желание.

Если учесть, что это и являлось моей целью, можно считать, я исполнил своё намерение выше всяких похвал. Теперь можно не опасаться за честь особ женского пола, что могут встретиться на пути неудавшегося насильника. Любую человеческую страсть, если только она не слишком сильно укоренилась в голове, можно выкорчевать, воздействовав на определённую часть тела. Беда лишь в том, что на месте корчёвки больше ничего и никогда не вырастет.

— Если я что-то сделаю с… с вами, это нельзя будет исправить.

— Я готов рискнуть.

— Вы хорошо понимаете, о чём просите?

Он утвердительно затряс головой, стряхивая на мостовую капельки пота.

— У вас никогда не появятся дети.

— Разве это беда? Это сущее счастье!

— Женщины больше не будут пробуждать в вас чувства.

— Да глаза бы мои на них не глядели!

А ведь он с каждой минутой дрожит всё больше и больше. Того и гляди, упадёт и забьётся в корчах. Нам показывали нечто подобное ещё во время обучения, правда, тогда предметом рассмотрения было влияние на плоть и дух определённых настоек, завозимых и продаваемых со строжайшей секретностью, но результат весьма похож. Стало быть, любимое занятие настолько дорого для нырка? Это объясняет решимость просителя. И предполагает, что он не откажется заплатить назначенную мною цену.

— Хорошо, я сделаю то, о чём вы просите. Но не за благодарственное слово, разумеется.

Мужчина покорно кивнул.

— Мне нужно узнать цены, с которых начнутся торги. Это посильная задача?

— Да. Конечно, сейчас я сам ещё их не знаю, но уже совсем скоро…

— Вы согласны?

— Да, — ответил он и посмотрел на меня с надеждой, к которой, правда, примешивалось ещё что-то, удачно замаскированное нетерпением.

Для заключения сделки следовало бы позвать стряпчего, но если уж проситель не желает никому рассказывать о своей нужде, то придётся верить на слово. Чем я рискую? Свидетелей вокруг нет. Вообще ни единой души. Стоим мы как раз между двумя поворотами переулка, скрытые от глаз возможных прохожих стенами домов. Да и уж так слёзно просит человек. Просит — получит.

— Встаньте сюда. И постарайтесь расслабиться, насколько сможете. Будет больно, но я постараюсь сделать всё возможное, чтобы боль прошла быстро.

Он сглотнул, стараясь исполнить мои указания в точности.

Конечно, можно было попробовать сначала ударить в узел чувствования, а только потом в причинное место, но наставник всегда советовал поступать наоборот. «Вы должны видеть, достиг ли удар цели. Позже можно проявить милосердие и облегчить чужие страдания, но помните, что в вашем распоряжении всего один шаг, и именно он должен доставить вас к желаемому результату».

Я покачал в руке посох, находя ось балансировки и, не делая паузы в движениях, ударил. Мужчина согнулся пополам, как и следовало, но, поскольку удар не нужно было держать, я успел ещё раз качнуть своё оружие в нужном направлении. Проситель рухнул на мостовую, но, уже падая, не должен был ничего почувствовать.

Он и не почувствовал: об этом заявил удивлённый взгляд. И всё же крик раздался. С явно ощутимой задержкой, которая свидетельствовала, что намерения нырка в моём отношении были отнюдь не самыми добрыми и невинными.

Патруль местной городской стражи вырос будто из-под земли, и мужчина, указывая на меня, тут же заголосил что-то о нападении и избиении. Натти попробовал было возразить, но, как только стало ясно, что он не является местным жителем, стража перестала обращать на рыжего внимание.

Суть случившегося была понятна и проста. Да, нырок нуждался в моей помощи. Но платить вовсе не собирался. В какой-то мере даже хорошо, что я не взял плату вперёд, а то мне вменили бы в вину ещё и ограбление. Правда, второе обвинение не смогло бы ни убавить, ни прибавить наказания, полагающегося в вольном городе Гренте за причинение вреда его жителю.

Итак, виселица? Посмотрим, чьё слово перевесит, простого горожанина или Смотрителя. Я потянулся к поле накидки, собираясь показать стражникам жука, но тут мужское общество в переулке оказалось разбавлено явлением женщины. Причём хорошо знакомой всем стражникам, поскольку те чуть ли не вытянулись по стойке «смирно».

Молодая, весьма привлекательная, она двигалась с грацией хозяйки то ли всего города разом, то ли хотя бы этого квартала, и мела мостовую за собой длинным бархатным подолом платья, явно не предназначенного для прогулок. Да и судя по тому, что на ткани не виднелось следов весенней уличной грязи, незнакомка только что либо вышла из дома, либо покинула карету.

— Чем можем служить, эрте? — угодливо поклонился начальник патруля.

— Тем, что вернёте тишину и покой на эту улицу, — ответила женщина.

Голос у неё был чуть хрипловатый, но оттого придававший всему облику ещё большее очарование.

— Мы так и собирались поступить, эрте! Не извольте беспокоиться, сейчас задержим нарушителей порядка и препроводим в…

— Нарушителей? — Женщина посмотрела на меня, как на пустое место. — Я не вижу здесь таковых.

— Но этот человек нанёс увечья и…

Она подошла ближе, смерила брезгливым взглядом лежащего на земле нырка и посмотрела на стражников со скукой, уже где-то виденной мною.

— Он всего лишь выполнил просьбу.

— Но как такое возможно?

— Я слышала их разговор и могу засвидетельствовать: ничего дурного в случившемся не было. Умысел появился когда кое-кто позвал на помощь.

Стражник понятливо перевёл взгляд в указанном направлении:

— Не извольте беспокоиться, эрте! Сделаем всё в лучшем вцде!

Нырка подхватили за шкирку и потащили прочь, не обращая внимания на его отчаянные оправдания, а женщина повернулась, посмотрела мне в глаза со всей возможной серьёзностью и сказала:

— Моя просьба нижайшей не будет.

Вот теперь я поверил тому, что она слышала весь разговор от начала и до конца. Но на улице, где меня нагнал нырок, женщин не было. Тем более затянутых в нежно-лиловый бархат. Хотя… Припоминаю, что в самом начале разговора неподалёку от нас покачивался паланкин, который несли двое дюжих мужчин в костюмах, очень похожих на ливреи какого-нибудь богатого дома. Вполне возможно, что в закрытых носилках находилась как раз моя новая собеседница. Но что ей могло понадобиться от меня? Уж явно не повторить действо с причинными местами в третий раз!