Звенья одной цепи - Иванова Вероника Евгеньевна - Страница 64

И всё же отправлять на поиски одной женщины другую слабую женщину как-то глупо, пусть обе они женщины лишь наполовину. Даже если Марис обнаружит пропажу, что дальше? Ей-ему всё равно придётся заручаться чьей-то поддержкой, либо отправлять депешу начальству и ждать подмоги, держа след. Ох уж мне эта таинственность! Понятно, что хранители кумирни не желают выносить сор из своего святого дома, но то, что они готовы рискнуть слишком многими жизнями, не менее драгоценными, чем жизнь сбежавшей, слишком странно. Если только…

Она-он ведь уже немолода. Для прибоженного, конечно. Сколько они живут? Около тридцати лет? Очень похоже, что Марис как раз приближается к окончанию этого срока, а значит, ничем не рискует. Выполнит поручение — хорошо. Не успеет выполнить? Тогда двуединое божество примет её душу и тайное знание о том, что из кумирни на белый свет выпускают только смертников, останется тайным. Тьфу.

Я хоть и рано поднялся с постели, устроенной прямо на полу, но, когда спустился в трапезный зал, многие столы уже были заняты отчаянно зевающими купцами, и уделять внимание завтраку оказалось некогда: только и успевай приглядываться к людям, собирающимся отправиться на рыночную площадь.

Слава Божу, искать что-то определённое не требовалось, достаточно было отметить, какие чувства обуревают каждого из купцов. Вон тот, к примеру, рассеянно постукивает кончиками пальцев по столу, значит, ждёт важных для себя известий, а свою окончательную цену устанавливать помедлит. Этот, наоборот, азартно потирает ладони, стало быть, намерен устроить большую игру. Глядящий на соседей спокойно и чуть высокомерно, скорее всего, настолько уверен в качестве своего товара, что не снизит цену ни на монету от уже заявленной. Правда, все эти наблюдения хороши только для черновика решения, а чтобы узнать подробности, каждого из завтракающих придётся сопроводить на рынок и увидеть уже в действии. Нудное занятие, нагоняющее зевоту надёжнее, чем недосмотренный сон, вот что такое наблюдение. Правда, и выслеживать — ненамного веселее.

К тому моменту, когда трапезный зал опустел, мои глаза отчаянно слезились и болели, ехидно напоминая, что теперь возможности плоти и духа стали намного ограниченнее. Поэтому пришлось прикрыть веки, дабы обеспечить зрению хотя бы маленькую передышку, а как только жжение наконец поутихло, оказалось, что за столом я нахожусь уже не в одиночестве.

Он и подошёл неслышно, и лавка под его весом не скрипнула, словно побоялась выдать пришельца. Молодой человек. Очень молодой, темноволосый, с печальным лицом и скучающим взглядом. Пока ещё не раздавшийся вширь и чуть угловатый, но если тело прямо-таки кричит о юности и неопытности, то выражение лица заявляет о совершенно противоположном. Так смотрят люди, обладающие силой, неважно откуда взявшейся и чем подкреплённой. И именно так они одеваются: неброско, небрежно, даже неряшливо. В конце концов, кто из мышей посмеет заявить коту, что тот недостаточно чисто умылся?

— Доброго дня, милейший.

— Доброго.

И заговорил он со мной, как с последним служкой, а подавальщиков из зала вдруг словно метлой повымело. Что ж, значит, мои предположения вполне верны.

— Как вам нравится город?

Не самый подходящий вопрос для раннего утра и беседы за столом. Впрочем, это ведь я пришёл завтракать, а не незнакомец.

— Такой же, как и все прочие. На первый взгляд.

— А на второй?

В другое время я бы с удовольствием поддержал предложенную игру, постаравшись выудить из собеседника сведения, которые он сам предпочёл бы сохранить в тайне, но заботы Блаженного Дола настойчиво звали меня на рыночную площадь.

— Я должен был увидеть нечто особенное, верно?

В светлых глазах юноши мелькнуло удивление. Эх, не надо было так сразу и прямо! Теперь он насторожится и будет прав.

— Грент — вольный город.

— Об этом мне уже рассказали.

— И видимо, рассказ был слишком короткий.

Находись мы в Веенте, на груди моего собеседника непременно сияло бы, по меньшей мере, серебряное звено, принадлежал бы он к Цепи надзора или миротворения и допрашивал бы меня, чтобы установить причастность к…

Хм. Кажется, я знаю, кто ты, парень.

— Надеюсь, вы окажетесь настолько любезны, что расскажете больше.

Если он и понял, что его раскусили, то не подал виду. А может быть, ему было искренне всё равно, как и что думает о нём заезжий чужак. И пожалуй, второе стояло намного ближе к истине.

— В вольном городе и люди живут вольно.

— Это я видел воочию. Ещё вчера. Прямо посреди улицы.

Он чуть приподнял брови, однако вместо расспросов продолжил:

— Но когда каждый свободен в своей воле, рано или поздно кто-то посягает на чужую свободу.

Верно. И я не представляю, парень, как ты и твои помощники со всем этим управляются. Это же полный разброд и шатание, а не город! Или здесь всё же действуют хоть какие-то правила?

— Да, такого поворота событий трудно избежать.

Незнакомец вздохнул, на сей раз с видом человека, по-настоящему измученного каждодневными делами:

— Поворотов слишком много. Потому их никто и не избегает.

Любопытно. Что-то новенькое в градоуправлении.

— И что же происходит, когда…

— Когда воли разных людей сталкиваются между собой? Как правило, кому-то приходится уступить.

Ну да, разумеется. Кому-то более трусливому, более слабому или менее удачливому. Как и везде, просто в прочего родах заранее известно, кто уступит. Известно и подробно записано в главном городском уложении. Золотыми буквами.

— И конечно, этот кто-то уступает неохотно?

— Когда как. Но один раз отступив, в другой всегда можно ударить первым и победить. Правда, для победы требуется кое-какое условие. Пустяшное, но всё же…

— Условие?

Он посмотрел на меня ещё скучнее, нежели раньше:

— В вольном городе Гренте можно всякий раз поступать как душе угодно. Но лучше позаботиться о том, чтобы у проявлений твоей воли не было свидетелей. Или чтобы свидетели подтверждали твою правоту.

Намёк ясен.

— А что случится в противном случае?

Юноша задумчиво перевёл взгляд на недоеденное содержимое моей тарелки:

— За причинение вреда приезжему — выдворение из города вместе с пострадавшим. За причинение вреда жителю города — виселица. — Он немного подумал и добавил, видимо, на тот случай, если собеседник вдруг оказался туповат: — Любого вреда.

Вот так, простенько и душевно. Что же получается? Прежде чем распускать руки, нужно узнавать, кем является твой обидчик, чтобы, не дай Бож, не распрощаться с жизнью за простую оплеуху? Сурово. Действенно ли? А кто их знает.

Но то, что все неприглядные дела здесь творятся подальше от любопытных глаз, ясно вполне.

— Спасибо за предупреждение.

Он равнодушно кивнул и поднялся на ноги.

— Надеюсь, на сём наше знакомство с вами окончено.

Да оно и не начиналось. Или я что-то упустил?

— Доброго дня.

Юноша повернулся, собираясь уходить, но застыл на месте, увидев приближающуюся к моему столу Марис. Волнения прошедшего дня никак не отразились на лице прибоженного, однако теперь я лучше понимал причину этого безграничного спокойствия. В самом деле, о чём тревожиться, если дни твоей жизни неумолимо иссякают и никакого спасения от смерти нет?

Она-он прошла мимо темноволосого незнакомца и остановилась так, что тот мог смотреть только на пепельно-русый затылок и узкую полоску шеи между воротником и прядями коротко стриженных волос. Впрочем, судя по взгляду юноши, даже это скудное зрелище оказалось весьма вдохновляющим. И обескураживающим, потому что разговор вроде бы был окончен и оставаться не существовало более ни одной причины. Кроме молодой женщины со странной причёской.

— Чем здесь кормят на завтрак? — спросила она-он, обращаясь ко мне, но ответить я не успел.

— Особенно хороши пшеничные лепёшки с мёдом, — пролепетал юноша, с которого вмиг слетела вся бесстрастная самоуверенность.

Марис медленно обернулась, смерила незнакомца взглядом, содержание которого осталось для меня тайной, и снова посмотрела на меня: