Хлеб и снег - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 24

А весенний день уже клонится к вечеру. Сразу похолодало, под ногами хрустит молодой ледок. Далеко на западе, там, где раскинулся лесистый холм, горит-разгорается закат. И тёмно-зелёный ельник, в который ушло солнце, кажется на красном небе почти чёрным. Еловые пики построились красивыми и неровными зубцами.

Я смотрю на эту картину и никак не могу насмотреться!.. Однако проходит ещё несколько минут, и меня начинает пробирать холодок. Едва я вхожу в дом, как меня сразу обнимает тепло. Печка полна золотых и ослепительно-белых углей, они похожи на куски сахара, что медленно тают в стакане. Пройдёт ещё полчаса, и печка будет вытоплена. К тому времени и чайник поспеет — зашумит, зафыркает. В полутёмной комнате станет совсем уютно. Я налью себе стакан крепкого горячего чаю и не стану пока включать лампу, чтобы увидеть, как в окне между голыми ветками перемигиваются, пересмеиваются чистые апрельские звёзды.

Джулькино детство

Щенка назвали грозно — Джульбарс. Но пока он ростом был, пожалуй, меньше кошки, лапы под ним качались, и только два дня назад у него открылись глаза. Пока он мог различать только темноту и свет: темноту будки, где он жил с матерью и двумя сёстрами, и какую-то белую зияющую пропасть, которая на самом деле была выходом из конуры. Но всё это его не очень пока интересовало. Первые недели своей жизни он и так всегда был счастлив и спокоен. Ему вдоволь было молока, вдоволь мягкого шерстистого бока, под который он так удобно залезал всем своим крохотным тельцем, и вдоволь тёплого материнского языка, который так хорошо, щекотно и ласково вылизывал его.

Когда щенку исполнился месяц, за ним явился Лесник, который уже обо всём уговорился с хозяйкой его матери.

Лесник взял щенка из конуры, поднял его на вытянутых руках и стал рассматривать.

— Ну хорош! — сказал он. — Хорош!

— Джульбарс! — сказала Хозяйка.

— Ну уж Джульбарс, — усмехнулся Лесник. — Дружок — вот это подходит!..

— А вырастет? — не соглашалась Хозяйка. — Так и будет со щенячьим именем всю жизнь бегать?

— Значит, даёшь ему имя на вырост? — опять усмехнулся Лесник. — Ладно, пусть так.

— Слушай, Лесник, — строго спросила Хозяйка, — ты берёшь собаку или нет?

— А как же, беру! — Лесник сунул щенка за пазуху овчинного тулупа. — Ну поехали, Джулька!

Джулькина мать всё это время вертелась вокруг Лесника, громко лаяла и смотрела жалкими глазами то на Лесника, то на Хозяйку. А Джулька ничего не понимал, и поэтому ни о чём не жалел, он только чувствовал, что ему хочется молока.

Под тулупом он согрелся. Слепота от яркого декабрьского снега, которая сначала ударила ему в глаза, постепенно прошла. Он с удовольствием и тревогой вдыхал новые запахи: тулупа, свежего снега, саней. Особенно ему нравился один — резкий и сильный, смутно знакомый запах лошади. Джулька смотрел на её тёмно-коричневый круп, на переступающие вразвалку нескладные задние ноги и сухо пощёлкивающий хвост. Потом Джулька стал смотреть на деревья, которые неизвестно почему отплывали всё время назад. Он не понимал, что сани едут. А деревья были то высокие, то низкие, то зелёные, то чёрные, и снег был белый-белый, и поляны вдруг проглядывали из чащи, и вообще на свете всего было так много, что Джулька не выдержал этого и уснул.

Прошла неделя, потом ещё одна и ещё. Джулька рос не по дням, а по часам. Это на самом деле было так: люди растут не по дням, а по часам только в сказках, а собаки в самой обыкновенной жизни. Джульке не так давно перевалило на второй месяц, а он уже был довольно взрослым щенком. В доме Лесника он знал все закоулки и каждую половицу глазастого соснового пола. Он уже умел хорошо бегать. Особенно передними ногами, а вот задние были пока словно от другой собаки: они всё время старались обогнать передние и забегали куда-то вбок. От этого Джулька шлёпался со всего маху. Потом лежал удивлённый, прислушиваясь к стуку сердца и всему своему телу…

Всё это время Джулька жил в доме. Лишь несколько раз в день Лесник выпускал его прогуляться в маленький палисадник перед домом. Всё-таки Джулька был ещё очень мал — мог замёрзнуть, заблудиться. Да и мало ли что!.. Лесник жил один в своём доме. И другой собаки, кроме Джульки, у него не было: другая собака умерла осенью…

А Джульке страсть как хотелось на улицу! В доме ему стало уже совсем скучно, он то и дело шумно принюхивался к острому ветерку, который струился от двери, скулил и трогал дверь лапой. А ведь и в самом деле — Джулька окреп, повзрослел. Теперь уж его нельзя было причислить к той неопределённой породе, к которой относятся все маленькие щенки. Нет, всякий сведущий человек сейчас же сказал бы, что Джулька — пёс породистый. Густая недлинная шерсть, ровные клинушки ушей, хвост бубликом, по-особому симпатичная и улыбчивая физиономия — всё выдавало в нём чистокровную охотничью лайку. Леснику — а он, слава тебе господи, знал толк в собаках — смышлёный щенок с каждым днём нравился всё больше. Лесник был уже далеко не молод. На своём веку он перевидал много собак. Но Джулька, который мог стать последним псом в его жизни, был, пожалуй, одним из лучших за все годы.

— Джулька, Джуля! — говорил Лесник, оглаживая крепкое Джулькино тельце. — Молодец, охотник!..

Джулька прижимал уши, улыбался и неистово махал хвостом. Хвост был ему пока слишком тяжёл, и каждый раз уволакивал Джульку то в одну сторону, то в другую…

Прошло ещё недели две, и Лесник наконец решил: псу пора жить на улице.

Было не обычное для прогулки время, поэтому Джулька обрадовался и удивился, когда Лесник свистнул его и распахнул дверь. Джулька выбежал на крыльцо и хотел, как обычно, спрыгнуть в унылый и знакомый свой палисадничек. Но Лесник, опять неожиданно, подтолкнул его в другую сторону, и Джулька с восторгом прыгнул в настоящий живой сугроб — окунулся с головой, вынырнул, фыркнул и принялся носиться, бороздя носом пологие снежные увалы. Скоро Джульке стало жарко, он поел снегу и выбрался на тропинку, протоптанную от крыльца к проруби.

Дорожка эта была похожа на узенькую мелкую канавку, по дну которой слабо текли запахи. Джулька побежал против течения — против ветра. Главный запах был ему знаком и сильно нравился: это был запах Лесника. Вдруг Джулька, сам не понимая, в чём дело, затормозил всеми четырьмя лапами, остановился как вкопанный. Прямо под ним зияла страшная чёрная дыра. Джулька не знал, что это, но понял: попади он сюда — обратно ему не выбраться! В Джулькином сердце кипели страх и ненависть, он хотел зарычать и не смог…

Лесник, увидев, что щенок стоит над самой прорубью, резко крикнул:

— Нельзя, Джулька, нельзя!

Джулька вздрогнул и попятился от чёрной дыры… Теперь слово «нельзя» соединилось в его сердце с чем-то страшным, чёрным. «Нельзя!» — и Джулька не дотронется до лакомой колбасы. «Нельзя!» — и не растерзает кошку… Но это всё будет потом, не скоро!.. А пока Джулька с удовольствием бежал прочь от дыры, принюхиваясь к тропе. Вот поперёк проскользнул длинный и невкусный запах смолёных лыж. Джулька остановился на миг, нюхнул — как посмотрел! — в обе стороны по лыжне. Нет, этот запах ему совсем не нравился. Джулька пробежал ещё немного, и тут сердце его вдруг забилось громко, радостно, по-охотничьи: тропинку пересекал прекрасный запах. Он стоял в маленьких круглых ямках — на самом-самом их дне, как вода в пересыхающих лужицах. Это был старый заячий след. Забыв обо всём на свете, Джулька бросился по нему. Но сейчас же за домом, где начиналось метельное царство, след исчезал — замело!.. То же было и на другом конце следа.

Джулька попробовал найти след под снегом, но только заморозил себе нос.

Тогда он стал обследовать, обнюхивать утоптанные пятачки снега перед домом, неказистую, как бы прихрамывающую на одну сторону, сараюшку и сам дом. Невдалеке, через широкую поляну, стоял заманчивый зимний лес. Джулька был совершенно свободен и мог бы туда побежать, но словно какая-то цепь удерживала его у дома. То был самый обычный страх! Джулька побаивался далеко уходить от хозяина.