Тринадцатый год жизни - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 29

Сказать бы им всем: до свидания, больше меня не ищите. И уехать… в Свердловск. Там Урал, горы. Поступить в ПТУ. Недавний сон теперь казался ей настоящим планом. Общежитие выделят, будут кормить. Даже деньги платят!

По крайней мере, ни от кого не зависеть. Пусть государство её прокормит, воспитает. А потом она всё отработает. Она тоже в долгу не останется.

Это была далеко не самая лёгкая минута в её жизни. А всё-таки решение принято! И она веселей зашагала вниз по Большой Грузинской. Веселей? Да, представьте себе. Потому что до конца несчастливы бывают только жалкие трусы, как и до конца счастливы бывают только круглые дураки. Жизнь в принципе очень трудное дело, и она предоставлена нам вовсе не для развлечения.

Тут, конечно, можно заметить, что каждый хоть раз в жизни хотел навсегда уйти из дому. И это несерьёзно — что уж там говорить.

Но это и серьёзно! Ведь уходишь, когда тебе, пусть на одно мгновение, а по-настоящему плохо.

Таким «по-настоящему плохо» во взрослой жизни бывают иногда заполнены целые месяцы, годы. И эти мгновения твоего сегодняшнего короткого горя как бы зарницы грозных молний, которые прилетели из будущего. Прислушайся к ним, расти, мужайся…

Между тем всё с тою же бессознательной сознательностью Стелла приближалась к своему дому. Наконец у Зоопарка она поняла это и остановилась. За высокой оградой лежал пруд, полный всяких водоплавающих чудес. Она постояла немного, мысленно представляя, как прошла бы к слоновнику и к павильону «Хищные звери». Она хорошо знала Зоопарк. Раз в год бывала здесь обязательно. То одна, то Ванька упросит.

Вспомнив про Ваню, про дом, она поняла, что если сейчас пойдёт туда, уж ни о каком горном ПТУ не может быть и речи. И ещё… Вот странно всё-таки. Она приняла решение, стала самостоятельным человеком, но… Но при этом тайно и радостно помнила, что у неё есть свободные полдня, ночь и ещё завтрашний день: ведь Нина думает, что дочь вернётся только в воскресенье к вечеру!

Так мыслями она уехала в Свердловск, а сердцем осталась дома. А на самом деле стояла в телефонной будке и сквозь стеклянную стену смотрела на столь знакомый зоопарковый пруд. И чудесное чувство вольной свободы овладело ею. Что бы там ни было, а вольной свободы на целые сутки! Далее же поглядим! И стала набирать Машкин номер.

Может, не так уж серьёзно она решила уходить? Да не стоит загадывать!

Что-то обрадованно и облегчённо в ней трепыхнулось. Но со всей строгостью к себе и к жизни она сказала, услышав Машкин голос:

— Будьте любезны, Машу можно?

Новое дело!

Так бывает на троллейбусной остановке в часы «пик». Радио объявляет: «Осторожно! Машина отправлена!» Но автоматические двери давно уже заклинило десятками плечей. И сколько ни сердится, сколько ни шумит водитель у своего микрофона, в троллейбус лезут всё новые люди. Даже есть такая шутка. Говорят, что сколько бы пассажиров ни вошло в московский троллейбус, всегда войдёт и ещё один.

Что-то подобное происходило сейчас со Стеллиной жизнью.

События входили, не спрашиваясь и толкаясь. Троллейбусу от такого обращения, может, и не больно, а человек сделан совсем не из железа, терпеть ему трудно.

Однако именно сейчас, в данную минуту, терпеливая Стеллина жизнь получила передышку.

Была тишина. Была уютная Машкина ванная. И было одно из самых простых, но самых приятных удовольствий на свете — тёплая вода, в которой ты лежишь, опущенная по самую шейку. Хорошо! А из всех звуков, что существуют в природе, остался единственный — музыкальный звук падающей воды.

Кран в этом доме, как и во всяком, где нет мужчины, хорошо закрываться не умел. Стелла от души, хотя и немного сонно, пожалела Машку… совсем не подумав, что и сама она теперь точно в таком же положении!

В ванную она пошла, чтобы «смыть загородные грехи». Это так было сказано во всеуслышание. На самом деле она залезла туда отдышаться от стремительности своей жизни. А на самом-самом деле принимать по каждому поводу ванну являлось не только признаком взрослости, но и определённым шиком. О том, что так делают изысканные женщины, Стелла узнала из двух или трёх заграничных фильмов.

И когда она, войдя к Машке, сказала:

— У тебя нельзя ванну с дороги принять? — это было понято и воспринято. А у Стеллы были причины произвести шикарное впечатление.

До чего всё-таки странно устроена наша жизнь! Или вернее будет сказать до чего странно устроена наша душа. Стелла звонила Машке проститься, быть может, на долгие годы. А вышло…

Едва Машка услышала в трубке Стеллин торжественный и мрачноватый голос: «Будьте любезны, Машу можно?», она заорала:

— Романова! Это правда ты?!. — и зашептала змеиным, но не в смысле злобности, а в смысле придушенности и секретности голосом: — Твой этот приехал… Лёня!

— Чего, Маш?

— Ну Лёня! — уже громче прошипела Машка. — Который… Сын лесника!

Господи боже мой! Вот уж о ком она в жизни подумать не могла. Нервно начала улыбаться — хорошо, что Машка этого не видела.

— Ну ты едешь?! — нетерпеливо шипела Машка. — Он сперва по своим делам ходил, а теперь у меня сидит, он тебя по дневнику нашёл. Прямо входит в класс, а тут уж меня учуял, что мы подруги.

По дневнику?.. Странная какая-то история… Хотя на даче действительно валялся её троечно-четвёрочный дневник, примерно так за позапрошлый год.

— И он мне говорит: «Она, говорит, сегодня приедет!» А я-то знаю, что ты не приедешь. А он говорит: «Слыхала, кто такие экстрасенсы?» Ну это, оказывается, телепаты, по-русски говоря. И он как раз такой. Я думаю: во свистит. Даже на него внимания не обратила. А он говорит: «Можно, у тебя посижу, уроки поделаю?» И сидит. Я подумала: если ты приедешь, то именно мне позвонишь.

Вот уж нет! Если бы, допустим, всё было нормально, и они бы приехали с отцом… да в жизни бы Стелла не позвонила. Она подумала об отце, который сидит сейчас среди «железных ребят» — землянин, продавшийся пришельцам.

— Ну что ты молчишь-то? Едешь или нет?

И вот уже Стелла бежит от Зоопарка к Садовому кольцу. И хотя бежать недалеко, но там горка крутая. И Стелла дышит, как паровоз.

Выскочила на Садовое, увидела троллейбус «Б», обогнала его у светофора. И пока неповоротливая усатая коробка на колёсах подбиралась к остановке, успела даже несколько отдышаться… Может, её оживлённость и запыханность были несколько преувеличенными, но ей хотелось подальше отодвинуть всё, что произошло в первой половине дня, — чтобы не вспоминать.

И чтобы своего поведения не вспоминать!

Как при коммунизме

Она бежала по двору Машинного дома, и тут кто-то остановил её, шлагбаумом расставив большие руки. Машкина мама.

Они были совершенно не похожи — это сразу бросалось в глаза. Дело в том, что Машка довольно-таки симпатичная девочка, а мать у неё… вот бывают люди, про которых не постесняешься сказать: «Некрасивая до ужаса!» Это редкие люди. Но Машкина мама была как раз такая.

— Здравствуйте, Александра Николаевна.

У неё был здоровенный нос, и щёки приподняты куда-то к самым глазам, и губы красные, мясистые. Вообще всё лицо крупное, налитое. А глаза, наоборот, маленькие и глубокие, словно две круглые дырочки. Они были синего или какого-то близкого к этому цвета. Там как следует и не разглядишь.

Про таких людей стараются сказать, что, мол, «у них во взгляде светилась особая доброта». У Александры Николаевны ничего такого Стелла не замечала. Но точно, это была добрая женщина. И Стелла в жизни не видела, чтобы к людям так относились, как Машка относилась к ней.

— Ишь! Как мать за дверь, так мотыльки и полетели на огонёк! — Она к тому же ещё пришепётывала. Но с такими толстыми губами — не удивительно. И всё же Стелла расслышала, с каким удовольствием она произнесла слово «мать».

— Я, честное слово, ничего не знала про вас!

— Ладно-ладно! — Александра Николаевна улыбнулась. — Ступай, — но глазами ещё не отпускала Стеллу. — Мне-то с техникумом надо ехать. Раз договорились за грибами, значит, всё. И Маша хотела. Ну, а тут… Ладно, счастливо оставаться… — И она ушла, быстро переваливаясь на толстых ногах.