Тринадцатый год жизни - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 10

Первая мама

Какое-то время они молчали. Причём Машка сидела спокойно, дымила. А Стелле не сиделось! Так и думала, что сейчас кто-то их увидит и окликнет грозным окликом. Машка наконец пожалела её. Усмехнувшись, бросила окурок в воду — догонять уже пропавшие за горизонтом спички.

— Ну говоришь ты или нет?

— Говорю…

И с удивлением заметила, что ей как бы нечего говорить. «Наш отец уехал… в командировку». А больше — что ещё? Про всю семью рассказывать? Не расскажешь.

— Я, Маш, не знаю…

Машка не обиделась, не разозлилась:

— Да как хочешь, Стел. Потом расскажешь.

Часы опять сыграли свою песню без начала и конца — теперь в честь половины шестого. Были ещё не сумерки, но уже на той поре, и становилось прохладно.

— А я тебе расскажу! — Это Маша произнесла вдруг с особым ударением. — Я тебе, Стелка, доверяю, имей в виду!

Стелла не знала, то ли ей кивнуть, то ли пожать плечами…

— Я тебе, помнишь, говорила, что я попала сюда случайно, в этот детский дом, из которого меня мама взяла… помнишь? А раньше я была под Псковом.

— Да-а? — беззаботно обрадовалась Стелла. — А где? — Когда-то она провела в тех краях лето.

— Ну неважно…

И Стелла поняла, что у Машки есть причины скрывать точное место. Так оно и случилось.

— У нас есть ребята, понимаешь, у которых родители живы. А у меня умерли — это точно, — она всё выговорила спокойно, как давным-давно известное. — Но знаешь, так иногда бывает даже лучше… Если живы, никто тебя взять не может и никогда не возьмут. А таких, как я, могут.

Незнакомым, почти непостижимым и очень грустным повеяло на Стеллу от этих слов.

— И меня на самом деле взяли! Вот видишь, как бывает, Романова. А у другого, допустим, живы, да от них толку нет, поняла теперь?.. Я тогда училась в четвёртом классе.

Она посмотрела в гладкую воду. Там уже стояло в полном отражении огней строгое здание Киевского вокзала. Потом какая-то поздняя баржа прошла, вдребезги ломая всю картину.

— И что, Маш?

— Сейчас расскажу… И вот меня взяли, Стел. Не эта мама, у которой я сейчас, а другая… Я её, Стел, никогда не забуду. Я её, думала, до того люблю, что сильней вообще не бывает. Как Ромео и Джульетта — она мне так и сказала… ну, шутила, конечно. Я её всегда ждала, я её отовсюду встречала. Ты не представляешь!

— Там очень плохо, да?.. В детском доме?

Маша удивлённо посмотрела на неё:

— Да нет, Романова, ты не понимаешь. Там нормально. Но вот дело в том… ты как будто всю жизнь в школе. Уроки прошли, а ты осталась — такой продлённый день на всю жизнь. Спать легла, а кругом школа. Наутро проснулась — ты опять в школе… А домой-то хочется! Даже кто вообще никогда дома не был — ну, как я раньше, — всё равно знаешь, как хочется!

— А я думала, Маш, ты школу любишь. Ты там такая… ну… как рыба в воде.

— А я её и люблю! — кивнула Маша. — Я сейчас замечаю, особенно среди ваших москвичей, многие школу не любят, точно? А я-то её, конечно, люблю! Она же мне детский дом напоминает.

Переглянулись, и каждый переживал эти слова по-своему.

— Ну и вот, — тихо продолжала Маша. — Ты меня слушаешь, Стел?

— Конечно, Маш.

— Вдруг у ней появился муж. Он где-то был, оказывается, а потом хоп — и появился.

— Они поженились, что ли?

— Нет, наоборот. Они развелись… ну, когда-то. А теперь он пришёл и говорит: давай опять сойдёмся. И пошло дело! Поняла, к чему я клоню?

— Не-ет.

— Ну короче, он говорит… Зачем же, говорит, ты взяла чужого ребёнка? Меня, понимаешь?.. Что ж, говорит, у нас своих не может быть?

— Он такой был подлец? — ужаснулась Стелла.

— Подлец не подлец… — Машка махнула рукой, словно отбросила что-то ненужное. — Ты, Романова, так рассуждаешь — по кинофильмам.

— Ты ушла, да?

— Ой, ну что ты лезешь, как в свой кошелёк!

И потом снова тихо, тем же спокойным и тихим голосом:

— А моя мама… ну, та, из Пскова: ох, говорит, ну и подлец же! — когда он ушёл. И я обрадовалась… что ты! — Маша вдруг заплакала. — А потом слышу, она ночью плачет. Встретится с ним и снова плачет… Я быстро узнала, что они встречаются. Я такая чуткая стала!.. Она его любила, что ли…

— Ей сколько было лет?

— Тридцать семь… Я тогда собрала вещи и пошла в комнату милиции.

— В какую комнату милиции?

— Ну, была у меня одна знакомая там… в одной комнате…

Ничего себе, подумала Стелла, знакомая из комнаты милиции! Но не посмела ничего произнести.

— Пришла туда, наревелась, — продолжала Маша, то и дело вытирая глаза. — И тогда мне эта Галина Александровна говорит: я тебя не отдам в старый детский дом, а то все начнут… Я тебя в другой направлю. А маме всё расскажу. И если она спросит, где ты находишься, я ей дам адрес. Ты поняла меня? Я говорю: поняла. Но тогда я ещё не совсем хорошо поняла.

— А как же мама тебя сразу-то не стала искать, в тот же вечер?

— А она сказала, что в командировке на несколько дней. Я же самостоятельная была — ну, как сейчас.

— В командировке?

— Ну, я не знаю… Думаешь, мне очень узнавать хотелось! — Вдруг она достала из сумки консервный ключ, открыла пиво, протянула Стелле, та испуганно улыбнулась. Маша кивнула почти безразлично и стала лить пиво в Москву-реку. — Я его столько раз пробовала. Дрянь.

Бросила пустую бутылку в воду.

— Зря ты, Маш.

— Поймают, кому надо… В общем, я её ждала, Стел, два года. И потом меня взяла эта мама.

Она вдруг снова заплакала:

— А если кто-нибудь про это узнает, то смотри! — она по-мальчишески погрозила Стелле кулаком.

— Зачем же ты так говоришь, Маша?!

— А вот затем! — В её голосе были и угроза, и в то же время извинение.

Что-то начинается…

После пятого урока разнёсся волнующий слух: литература заболела, жми, ребятушки, домой, свобода!

Болезням учителя каждый радуется в меру своей испорченности. Впрочем, ликование своё они выражали вполне добропорядочно, то есть негромко. Просидели переменку, якобы ничего не подозревая. Потом Машка, которая была старостой, построила их в одну шеренгу. И аккуратно, по стеночке — одновременно и соблюдая тишину, и чтоб не нарваться на завуча, — они спустились на первый этаж.

И здесь Стеллу, прямо на лету, как лебедь белую, поймал Ванька. Сказал голосом бедного родственника:

— Пойдём со мной футбольчик посмотрим?

То ли он прослышал о подстреленной гриппом литературе, то ли интуиция сработала.

Братишек всегда принято нахваливать, но Ваня действительно был хороший мальчик. И добрый, и общительный, в друзьях никогда не нуждался. Но при всём при том домашний! Он любил ластиться к Нине, любил ссориться и спорить с Горой, любил рассказывать Стелле.

Всё же она бы ему отказала — мало ли, что он любит! Однако сейчас пришли не те времена. Стелла быстро переглянулась с Машкой… Было уговорено в темпе поесть и бежать в Парк Горького — кататься на лодках, пока солнышко не залило дождями. Машка туда весьма рвалась — естественно, не из-за солнышка. Она там надеялась встретиться кое с какими мальчишками. Как подозревала Стелла.

Теперь Машка лишь чуть заметно кивнула:

— Ладно, я зайду. Уроки делай, а в шесть будь свободна!

Распорядилась и ушла… руководящий товарищ.

И сразу Ванька потянул в свою сторону!

— Давай хотя бы портфели отнесём! — сказала Стелла недовольно.

— Наоборот, не надо! Пускай думают, как будто мы убежали! — Ванька улыбнулся.

Но Стелла вовсе не была расположена иметь хорошее настроение. Она всем своим видом показывала, как мужественно борется с раздражением и старается быть приветливой… Конечно, насколько это возможно.

Тогда и Ванька приутих — осознал, до чего ж у него хорошая, бескорыстная старшая сестра…

А ей вдруг смешно и весело сделалось. Она сдвинула Ване беретку с затылка на нос: есть такая у старших не очень умная шутка по отношению к младшим.