Его среди нас нет - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 2

— Что ты делаешь, Крамс? — говорит отец, за небрежным вопросом скрывая легкую тревогу и удивление.

А картиночка действительно глупейшая: пациент, спасаясь от зубного врача, выпрыгнул из окна небоскреба. Ну и произвел при этом соответствующий беспорядок, который надо установить. Называется «Психологический практикум».

Сын закрывает газетную страницу и отвечает, что он решил развивать наблюдательность.

Еще через несколько дней мать застает его за разучиванием приемов каратэ. А поскольку приемы ему приходится изучать по воспоминаниям известного фильма о самураях, то все он делает с удвоенной жестикуляцией, и утроенной громкостью боевого клича: «Кья!», и учетверенной зверскостью лица.

Родители и бабушка абсолютно твердо знают, что каждый поступок ребенка, каждый день и час оставляют след в его душе. Так утверждает знаменитый заграничный педагог, по системе которого воспитывается тот, кто однажды был здесь назван Крамсом.

На тайном семейном совете взрослых бабушка сознается, что она замечала за Крамсом и другие странности.

Ей горько сознаваться, но она… подсматривала, увы!

И она видела однажды, как мальчик полз по дорожке — столь тщательно и аккуратно, словно от этого зависело все его будущее! Бабушка пыталась понять, что же такое он выслеживает. Оказалось — ничего! Оказалось, он тренируется. И от этого бабушке стало особенно не по себе.

Еще об одном факте она не решается и говорить. Она видела, как ее внук учился бросать камни. Ставит, понимаете ли, на спинку садовой скамьи чурбак и… с таким остервенением, с такой опять старательностью…

Мама, слушая ее, сидела с горестно распахнутыми глазами. Она ведь слишком хорошо помнила, как Крамс занимался каратэ.

— И все это, понимаете, он делает скрытно. Словно к чему-то готовится! А если к нему приходят мальчики (так ученая-бабушка называла приятелей своего внука), если приходят мальчики, он держится с ними как прежде — такой же будто бы книжник и аккуратист. А мальчики (они ведь более подвижные) продолжают ему покровительствовать. Хотя и по-прежнему с большим удовольствием выслушивают его рассказы.

— Подумайте! Что все это может значить?! — воскликнула мама.

— Мне почему-то на ум пришла история о Моцарте и Черном человеке, — тихо сказала бабушка.

Она была филологом, то есть изучала литературу не только в школе, но и всю жизнь после. Кому-то, возможно, это могло бы показаться полной каторгой, но бабушке очень нравилось.

Мама, услышав про Черного человека, вздрогнула:

— Что вы говорите такое, Елизавета Петровна! — И посмотрела укоризненно… Однако не на бабушку, а на папу, поскольку именно папе бабушка была мамой, а маме — лишь свекровью.

— Мама! — сказал папа с грустью и обидой.

— Но мою аналогию не следует понимать буквально! — воскликнула бабушка.

И пока она объясняет, как ее надо понимать, стоило бы вспомнить, что это был за Черный человек, который пришел однажды к великому композитору Вольфгангу Амадею Моцарту.

Вообще говоря, все это легенда… Будто бы за несколько недель до смерти к Моцарту пришел некто, весь закутанный в черное, и попросил сочинить реквием.

Чтоб было все ясно, реквиемы исполняют на похоронах. Это очень торжественная, но обязательно траурная музыка.

Моцарт сочинял-сочинял да и умер. Даже будто несколько последних нот вообще не успел дописать. То ли его отравил злодей и завистник Сальери, то ли он сам умер от чахотки. Но факт, что Черный человек так за реквиемом и не явился. А явилась за ним сама Моцартова смерть…

Бабушка продолжала еще объяснять, что она имела в виду и чего не имела, а ученый-химик мама в ответ ей нервно пожимала плечами, а папа с тоской думал, зачем он только дал маме слово бросить курить, — короче говоря, в это весьма напряженное мгновенье на террасу вошел тот самый, которого в этой книжке почему-то называют скрипучим именем Крамс.

Он заметно хромал, и на щеке его яркой загогулиной сияла свежая царапина.

— Что… это? — медленно спросила мама.

— Не беспокойся, пожалуйста… С дерева неудачно спрыгнул.

За его спиной взрослые переглянулись. Что им было делать? Задавать прямые вопросы? Тогда пришлось бы сознаться, что они за Крамсом подглядывали. Но это было совершенно невозможно в их свободолюбивой семье.

— И все же я уверен: с ним ничего плохого случиться не может! — сказал папа.

Однако фраза эта никого не убедила — уж слишком она была вычитанная из книг.

Это пароль!

А ведь бабушка, между прочим, оказалась не так уж и не права насчет Черного человека. Сережа (он же Крамс), можно сказать, ни на минуту не забывал о той встрече.

Хотя, конечно, забывал — это ведь только так говорится: «Ни на минуту». И чем дальше, тем воспоминания и волнения делались бледнее и туманней. И даже иной раз он думал: да неправда это все. Девчонки ведь любят быть артистками — не откажется ни одна… Да, артистками. А проще говоря, вруньями.

Но эта была совсем не похожа на врунью!

Значит, все правда? Значит, что-то еще произойдет с ним? Самое главное!

Словно вихрь кружился над ним, разметая в душе простое и привычное. В такие дни он плохо ел. Он и вообще-то не отличался богатырским аппетитом. Но в такие дни он особенно плохо ел. Нервничал… Это ему бабушка сообщала — сам человек ничего подобного обычно не замечает.

Но продолжал упорно делать зарядку! Уже почти два месяца он ее делал и не знал, на пользу это идет или впустую.

Вдруг однажды он додумался, что не будет толку от такой зарядки! Ведь если считается, что все болезни от нервов, то и здоровье должно быть от нервов — только от хороших нервов. Так-то! Недаром у него родня была сплошь научные работники.

И приказал себе успокоиться.

Оказывается, он теперь умел это — держать себя в руках. А может, просто раньше не знал, что умеет. Ведь она ему не требовалась в его прежней осторожной жизни — такая сила воли.

А первое сентября надвигалось, как туча на солнышко. Стали готовиться к отъезду в Москву. И тогда он все-таки понял, что ничего не произойдет уже: не появится девчонка. Наврала!

И он даже сам захотел поскорее уехать, чтобы прекратить свое позорное ожидание.

Вихрь, видите ли… А может, буря в стакане воды?

Ученая семья давала себя знать, и потому частенько он выражался несколько вычурно и книжно.

До первого сентября оставалось лишь несколько дней — таких пустых и в то же время наполненных суетными делами. Таких и радостных и тревожно-томительных, как в очереди на укол.

Несомненно, ему хотелось в школу: интересно всех увидеть, как бы заново признавая свой класс в этих загорелых незнакомцах и… незнакомках. Ну и вообще хотелось жизненных перемен — каникулы к концу всегда успевают поднадоесть.

И в то же время сердце вдруг неожиданно и тоскливо останавливалось. Ведь человек, проучившийся пять лет, уже весьма опытен и знает, сколько впереди труда предстоит, и невзгод, и даже горестей, пока опять доберешься до того мая, до той середины июня, когда наконец все будет кончено и снова тебе разрешат нырнуть в долгожданное лето.

Странно! Всегда мы чего-то ищем, каких-то перемен. И это, кстати, не только в школьной, но и во всей нашей дальнейшей жизни. И сколько ни уверяем себя, что остановись, мол, от добра добра не ищут! А сами все ищем, ищем…

Итак, Сережа дожил до первого сентября. Уже несколько дней он не делал зарядки — словно забыл про нее. Но в это как раз утро проснулся он рано. И подумалось: да неужели какая-то случайная девчонка то может приказывать ему делать зарядку, то может отменить (причем даже ничего на самом деле не приказывая и не отменяя!).

Нелепость, стыд!

Он поднялся и начал разные там подтягивания, рывки руками и прочее. За окном шумели зеленые деревья. Шумели и думали, что они вечнозеленые!

А между тем уже наступила осень…

Когда не поделаешь зарядку несколько дней, то взяться за нее снова бывает очень здорово. Таким себя спортивным чувствуешь.