Его среди нас нет - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 12

На следующее утро, волнуясь, Сережа Крамской вошел в класс. И застал за партами чуть не половину народа. Что особенно поразило Сережу — именно за партами!

Таня стояла перед учительским столом.

— Я им сказала, что мы знаем, кто украл журнал! — тихо сказала она.

— Как это сказала?

— Позвонила.

И Сережа проглотил следующий вопрос — узнать телефоны всего шестого «А» была для Тани Садовничьей не задача!

— Ты сядь пока, я тебя вызову.

Сережа послушно сел. А Таня, к слову сказать, так его к себе и не приблизила, на почетное место.

Ребята собирались удивительно дружно. Еще минут пять, и «полна горница людей». История с журналом, оказывается, всех трясла и раздирала!

Ну, само собой, не приплелись три или четыре скучницы, которых ничем, кроме тряпок, не заинтересуешь.

— Тихо! — сказала Таня, хотя и так было тихо. — Я начинаю!

Наступила такая тишина, какой не всегда умеет добиться и сам директор школы.

— Я не знаю, кто украл журнал. Но заявляю, что наша группа будет вести расследование!

Вы думаете, они стали метать в Садовничью громы, молнии, столы и стулья? Увы, нет! Теперь ведь никого и ничем не удивишь. Теперь удивление вообще стало считаться чем-то почти неприличным. Да, их обманули. Обещали сказать интересное, а предлагают детскую игру. Однако что же делать? Хотел сесть в кресло, а сел в лужу… Остается только сидеть где сидишь и слушать. Ну и острить по возможности.

— Тоже мне «наша группа» — два трупа! — крикнул Игорь Тренин.

Сережа хотел положить на глупое Игоряшкино плечо железную длань. Таня взглядом остановила его. Затем твердо продолжала:

— И предлагаю нам помогать!

Она все еще стояла за учительским столом, и никому как-то не приходило в голову прогнать ее оттуда.

— С какой это стати вам должны помогать?..

Многие с подчеркнутым презрением оборачивались на Сережу, и он, кажется, впервые испытал на себе справедливость выражения: «не знал, куда девать глаза».

— Будете слушать не перебивая — и я вам все объясню!

Хотя ее никто и не думал перебивать. Ее вообще не собирались слушать!

Однако они не на того напали.

— Известно вам, что такое мимикрия?

И тут же стала рассказывать то, что рассказала вчера Сереже. А потом про закон, по которому преступник обязательно должен быть пойман.

И шестой «А» сам не заметил, как снова притих. Наверное, имелись персоны, которые рады были бы съязвить, да онемели — потому что интересно было!

А Таня сразу вдруг про Годенко: первое — имеет зуб на Алену, второе — ему выгодно, чтобы журнал исчез. И наконец третье — самое сильное — ни с каким Слюдовым он не встречался!

Ух ты, вот она какая на самом деле, гробовая тишина! Слышно, как муха пролетит — ну, это, оказывается, ерунда. Тут чуть ли не слышно было, как микроб проползает.

Замер шестой «А». Впервые на его глазах было раскрыто преступление. Но главное, что с этим двое учеников — Садовничья и Крамской — не к учительнице побежали, не к завучу, а все рассказали им. И именно они теперь, шестой «А», должны стать судьями своему… ну, пусть не товарищу, а все ж человеку, которого знают как облупленного с первого класса.

— Так… А чего ж тогда? — спросил Алешка Воскресенский, чуть заикаясь и оттого краснея. — Сами все узнали. А говорите, что н-не знаете?

Таня только того и ждала:

— К сожалению… или к счастью, есть еще одно обстоятельство! Я хочу задать вопрос: как вы думаете, Алена Робертовна была перед тем уроком в учительской? Или нет?

Что-то мелькнуло по лицам шестого «А», какое-то сомнение, не то даже страх. Ведь Садовничья не за здорово живешь спросила. Она, видно, ничего просто так не делает! Такой компьютер!

— Была. Она же сама сказала, что была, — с трудом вспомнил кто-то. Огарев это был — лучший бегун, но по сообразительности далеко не чемпион мира.

Другие предпочли из осторожности промолчать. И правильно сделали.

Таня холодно улыбнулась Огареву:

— Да, Алена Робертовна так сказала. И это особенно странно! Все помнят, что она в тот день опоздала?

С удивлением, даже с огромным удивлением Сережа заметил, что многие этого вовсе не помнят: ну, было и было — подумаешь!

Потом, конечно, вспомнили.

— Опоздала минут на пять, — отчеканила Таня. — Так зачем же ей было идти в учительскую?

— За журналом! — крикнул Тренер и сам на себя удивился, как бывает, когда приходишь в комнату смеха, где кривые зеркала. Иным смешно, а ты глядишь — и странно видеть себя с такой дикой рожей. Вот и Тренеру-Гарьке стало странно, что он сморозил этакую глупость.

Но Садовничья для наглядности не стала издеваться над ним. А сказала — опять всему классу:

— А ведь за журналом специально был послан Годенко! Так зачем же она в учительскую бегала? Представьте: сперва на четвертый этаж, потом обратно на третий. А время урока идет. И любой ее может спросить: вы почему не с классом?

Ух, как она говорила! Словно Алена Робертовна была уже не учительницей, а просто как все они — как Годенко, как любой. Сереже неловко стало. Так нам всегда бывает неловко, если человека ругают за глаза… Ну так встань, чего же ты! Не решился против Тани…

— Но ведь Алена же сказала: «Я видела журнал в учительской», — звонко и повелительно произнесла Серова.

— Прибежала, посмотрела на журнал и опять бегом в класс? — Таня засмеялась. И жутковатый это получился смех — холодный, безжалостный. Наступила тишина.

Вдруг поднялась Самсонова. Сережа обратил внимание на то, как она бледна.

— Ты что хочешь сказать-то?!

— Ничего… Только одно. Вину Годенко нельзя считать полностью доказанной.

Так эти двое почему-то и остались у Сережи в памяти. Весь класс сидит. А они стоят — прямые, каменные и смотрят друг другу в глаза. Самсонова здоровенная, почти настоящая тетя. А Таня хотя и поменьше, но зато решительность — как у летящей в цель пули.

Не долго прожила эта странная сцена. Опомнившись, Серова вскочила — чтоб и ей тоже оказаться позаметней:

— В таком случае, я предлагаю…

Договорить ей не дали. Или, может, ей и нечего было договаривать. Потому что уж очень легко она уступила Годенке.

Сперва Гришка рванулся выйти к доске — для торжественности, что ли? Но вдруг почувствовал, что это нелепо. И остановился посреди класса в проходе — пугало пугалом.

И, поняв, что через секунду он вообще ни на что не решится или кто-нибудь что-нибудь брякнет — и тогда придется орать, а то и драться, Гришка заговорил, обрывая свою речь на каждом слове, будто стрелял из пистолета:

— Я сам докажу свою невиновность. И кончайте… развлечения!

В эту секунду Сережа отчетливо понят, что Годенко здесь совершенно ни при чем, что их наблюдения, обыски чужих портфелей, разные умные выводы — действительно всего лишь развлечение, не больно-то хорошая игра.

Первой это, конечно, должна была почувствовать Таня. И Сережа опять промолчал: чего говорить, если на свете существует такой человек.

Но Таня вдруг сказала совсем другое — будто и не было Тришкиных стреляющих слов. Вернее, слова она, конечно, услышала. А вот самого главного — правдивого голоса — нет. И будто совсем не увидела, как он правдиво остановился посреди класса.

— Не надо! — сказала Таня очень спокойно. И синими глазами подтвердила это свое спокойствие. — Он докажет, видите ли… Здесь никакой самодеятельности быть не может! Расследование должна вести наша группа.

— Чушь!

— Нет, не чушь, Годенко. Во-первых, все видели, что мы это умеем. А ты… Тебя вообще никто не знает!

В споре, бывает, не главное сказать истину, главное сказать метко. И глупый Гришка не сообразил, что надо немедленно возмутиться, что он в этом классе с пеленок, а Садовничья — всего лишь пришлая марсианка.

Вместо этого Годенко начал доказывать, что он не верблюд:

— Да ты пойми — это меня касается, дура ты набитая! Меня, а не тебя!

— За такие слова ты можешь и получить, Годенко. Но я тебя прощаю — пока. И не перебивай людей, когда они говорят… Я сказала «во-первых». А во-вторых, это касается не только тебя. Из-за журнала пострадают очень многие: раз отметки пропали — значит, опять будут спрашивать — всех подряд, по всем предметам!