Тень Гегемона - Кард Орсон Скотт - Страница 33

— Я не сужу вас, — ответил Боб. — Честное слово. Как вы и сказали, я просто хочу понять Питера.

— Тогда знаешь что? — сказала миссис Виггин. — Ты просто задаешь не те вопросы. «Могу я ему верить?» — презрительно передразнила она. — Кому ты можешь и кому не можешь доверять, куда больше зависит от того, кто ты сам, чем от того, кто тот человек. А правильный вопрос был бы такой; «Хочу ли я, чтобы Питер Виггин правил миром?» Потому что, если ты ему поможешь и он выберется из этой передряги живым, то к тому и придет. Он не остановится, пока не достигнет этой цели. И он спалит твое будущее и чье угодно заодно, если это приведет его к цели. Так вот о чем спроси себя: станет ли мир лучше, если Гегемоном будет Питер Виггин? И не церемониальной фигурой, как та яйцеголовая жаба, что сейчас занимает этот пост. Я имею в виду Питера Виггина в роли Гегемона, который придаст миру ту форму, которую сочтет нужной.

— Вы исходите из допущения, что мне небезразлично, будет мир лучше или нет, — ответил Боб. — А если меня интересует лишь собственное выживание и собственная карьера? Тогда единственный важный вопрос будет такой: «Будет ли Питер полезен для моих планов?»

Она рассмеялась и покачала головой: — Ты сам веришь в то, что говоришь? Ведь ты действительно ребенок!

— Простите, но разве я притворялся кем-нибудь другим?

— Ты притворяешься, — сказала мать Эндера, — человеком такой неимоверной ценности, что говоришь о «союзе» с Питером Виггином, будто привел с собой армии.

— Я не привел армий, — ответил Боб, — но я принесу победу любой армии, которую он мне даст.

— Если бы Эндер вернулся домой, он был бы похож на тебя? Самодовольный и наглый?

— Совсем нет, — возразил Боб. — Но я никого не убил.

— Кроме жукеров.

— А зачем мы сейчас с вами воюем?

— Я тебе рассказала все о своем сыне, о своей семье, а в ответ не услышала ничего. Только… фырканье.

— Я не фыркаю, — сказал Боб. — Вы мне нравитесь.

— Ох, спасибо большое.

— Я вижу в вас мать Эндера Виггина. Вы понимаете Питера так, как Эндер понимал своих солдат. Как он понимал своих противников. И вы достаточно смелы, чтобы сразу действовать, когда предоставляется возможность. Я только появился у вас на пороге, и вы мне все это рассказали. Нет, мэм, я вас никак не презираю. И знаете, что я думаю? Я думаю, что вы, пусть даже сами не понимаете этого, в Питера верите до конца. Вы хотите ему успеха. Хотите, чтобы он правил миром. И мне вы все это рассказали не потому, что я хороший мальчик, а потому что этим, как вы думаете, помогли Питеру сделать еще один шаг к конечной победе.

Она покачала головой:

— Не все думают как солдаты.

— Вряд ли вообще кто-то так думает. Только очень редкие и очень ценные солдаты.

— Позволь мне тебе кое-что сказать, Юлиан Дельфийски. У тебя не было отца и матери, поэтому тебе надо от кого-то это услышать. Знаешь, чего я больше всего боюсь? Что Питер так целеустремленно будет претворять в жизнь свои амбиции, что у него не будет жизни.

— Завоевывать мир — это не жизнь?

— Александр Македонский, — сказала миссис Виггин. — Он мне снится в кошмарах. Все его завоевания, победы, достижения — это все были поступки подростка. Когда он созрел для того, чтобы иметь жену, детей, было уже поздно. Он умер, не успев этого сделать. И вряд ли это у него хорошо бы получилось. Он слишком много уже обрел власти раньше, чем попытался обрести любовь. Этого я боюсь для Питера.

— Любовь? Вот к этому все и сводится?

— Нет, не просто любовь. Я говорю о цикле жизни. Я говорю о том, чтобы найти чужого человека, женщину, решить жениться на ней и остаться с ней навеки, независимо от того, будете ли вы еще любить друг друга через несколько лет. А зачем это делать? Чтобы вместе заводить малышей, стараться сохранить им жизнь, учить их тому, что им надо знать, чтобы когда-нибудь они сами завели своих малышей, и чтобы мир не остановился. И ты сможешь вздохнуть спокойно, лишь когда у тебя будут внуки, пара горстей внуков, потому что тогда ты будешь знать, что твой род не угаснет и ты не умрешь в мире. Себялюбиво? Да нет, просто для этого и нужна жизнь. Это единственное, что приносит счастье, и всегда приносило, всем л каждому. Все остальное победы, достижения, почести, великие дела — они приносят лишь мгновенные приливы радости. Но связать себя с другим человеком и с вашими общими детьми — вот что такое жизнь. А этого ты не сможешь сделать, если в центре твоей жизни — честолюбие. Ты никогда не будешь счастлив. Тебе всегда будет мало, даже если будешь править миром.

— Это вы говорите мне? — спросил Боб. — Или Питеру?

— Это я говорю тебе, чего хочу для Питера, — ответила миссис Виггин. — Но если ты хоть на одну десятую такой умный, как ты о себе думаешь, ты это применишь и к себе. Или никогда в жизни не будешь знать настоящей радости.

— Простите, если я что-то упустил, — сказал Боб, — но насколько я понял, брак и дети не принесли вам ничего, кроме горя. Вы потеряли Эндера, потеряли Валентину и провели всю жизнь, злясь на Питера или беспокоясь за него.

— Вот именно, — сказала она. — Наконец-то ты понял.

— Я только не понял, где тут радость?

— Горе и есть радость, — объяснила миссис Виггин. — У меня есть о ком горевать. А у тебя есть?

Разговор был настолько напряженным, что Боб не успел выставить барьер против ее слов. Они закружились где-то у него внутри. Всплыли воспоминания о людях, которых он любил — несмотря на то, что отказывался кого-нибудь любить. Недотепа. Николай. Сестра Карлотта. Эндер. Родители, которых он наконец обрел.

— У меня есть о ком горевать.

— Это ты так думаешь, — возразила миссис Виггин. — Все так думают, пока не примут в свое сердце ребенка. Только тогда ты понимаешь, что значит быть заложником у любви. Когда есть человек, чья жизнь важнее твоей.

— Может быть, я знаю больше, чем вы думаете, — сказал Боб.

— Может быть, ты вообще ничего не знаешь.

Они смотрели друг на друга через стол, и громкое молчание повисло между ними. Боб даже не был уверен, что это перебранка. Несмотря на накал слов, он не мог не чувствовать, что только что получил сильную дозу той веры, которая была у этой женщины общей с ее мужем.

А может, это действительно была объективная истина и он просто не мог ее понять, потому что не был женат.

И никогда не будет. Уж если есть человек, чья жизнь была залогом, что он будет ужасным отцом, то этот человек — Боб. Никогда не сказав этого вслух, он всегда знал, что никогда не женится, никогда не будет иметь детей.

Но одно действие ее слова на него возымели: впервые в жизни он почти захотел, чтобы это было не так.

В тишине открылась дверь, и послышались голоса Питера и сестры Карлотты. Боб и миссис Виггин тут же вскочили с виноватым видом и с чувством вины, будто их застали на каком-то предосудительном свидании. Как оно в некотором смысле и было.

— Мам, я тут познакомился с приезжими людьми, — сказал Питер, входя в комнату.

Боб услышал, как Питер лжет, и почувствовал эту ложь как удар в лицо, потому что он знал: человек, которому лжет Питер, знает, что это ложь, и лжет в ответ, притворяясь, что верит.

Но на этот раз ложь можно придушить в зародыше.

— Здравствуйте, сестра Карлотта, — сказала миссис Виггин. — Мне молодой Юлиан очень много о вас рассказал. Он говорит, что вы — единственная в мире монахиня-иезуитка.

Питер и сестра Карлотта уставились на Боба в недоумении. Что он тут делает? Он чуть не расхохотался, видя их озадаченные лица, — быть может, потому, что сам не знал ответа на этот вопрос.

— Он пришел сюда, как пилигрим к святым местам, — объяснила миссис Виггин. — И смело мне сказал, кто он такой на самом деле. Питер, ты должен быть осторожен и никому не говорить, что это — один из товарищей Эндера, Юлиан Дельфийски. Он, оказывается, не погиб при том взрыве. Ради Эндера мы должны сделать, чтобы он был здесь как дома, но ему все еще грозит опасность, так что кто он — пусть будет нашей тайной.