Театр Теней - Кард Орсон Скотт - Страница 39

Но предложить эту помощь надо было.

– Мы тебе поможем, если ты нам позволишь.

– Поможете в чем? – спросил Алаи.

– Поможем воевать с Китаем.

– Но у нас нет планов воевать с Китаем, – сказал Алаи. – Мы отменили военный джихад. Единственное наше очищение и искупление достигается в душе.

– Разве все войны должны быть священными войнами?

– Нет, но грешные войны обрекают на проклятие тех, кто их ведет.

– Кто же, кроме вас, может противостоять Китаю?

– Европейцы. Североамериканцы.

– Трудно стоять тому, у кого нет спинного хребта.

– Это старые и усталые цивилизации. Мы когда-то тоже такими были. Столетия упадка и не одно горькое унизительное поражение потребовались, чтобы мы изменились и могли теперь служить Аллаху в единстве и надежде.

– И все же вы содержите армии. У вас есть сеть оперативников, которые умеют стрелять, если надо.

Алаи мрачно кивнул:

– Мы готовим силы для зашиты, если на нас нападут.

Петра покачала головой. Ее на миг охватила досада, потому что мир надо спасать, а похоже, что Алаи и его народ отреклись от войны. Теперь досада сменилась разочарованием, поскольку ничего на самом деле не изменилось. Алаи готовил войну – но собирался подождать, пока какое-нибудь нападение не превратит эту войну в «оборонительную». Она не то что не была согласна со справедливостью оборонительной войны, ее неприятно поразила фальшь притворства: он отрекается от войны, когда на самом деле ее планирует.

Или он действительно имеет в виду то, что говорит.

Ой вряд ли.

– Ты устала, – сказал Алаи. – Хотя смена часовых поясов была не слишком резкой, тебе надо отдохнуть. Я понимаю, что в полете тебе было нехорошо.

Она рассмеялась:

– У тебя был свой наблюдатель в самолете?

– Конечно, – ответил он. – Ты очень важная персона.

И почему она важна для мусульман? Они не хотят использовать ее военные таланты, а политического влияния в мире у нее нет. Значит, из-за ребенка у нее такая большая ценность – но какую же ценность может иметь ее ребенок, если он появится, для мусульманского мира?

– Мой ребенок, – сказала она, – не будет воспитан солдатом.

Алаи поднял руку:

– Петра, ты спешишь с выводами. Нас ведет, смеем надеяться, Аллах. У нас нет желания отбирать твоего ребенка, и хотя мы надеемся, что когда-нибудь в этом мире детей будут воспитывать так, чтобы они знали Аллаха и служили ему, у нас нет желания отбирать твоего ребенка или удерживать его у нас.

– Его или ее, – сказала Петра, не до конца разуверенная. – Если вам не нужен наш ребенок, почему я такая важная персона?

– А ты думай как солдат, – предложил Алаи. – Ты в животе несешь то, чего больше всего хочет наш злейший враг. И даже если у тебя не будет ребенка, твоя смерть – это тоже то, чего он хочет, по причинам, коренящимся глубоко в его злобном сердце. Его потребность тебя достать делает тебя важной для тех, кто боится его и хочет заградить ему дорогу.

Петра покачала головой:

– Алаи, и я, и мой ребенок, можем умереть, и это будет для тебя и для твоего народа не более чем блик дальномера.

– Для нас полезно сохранять тебе жизнь, – ответил Алаи.

– До чего практично. Но ведь это же не все?

– Да, – ответил Алаи. – Не все.

– И ты мне не скажешь?

– Для тебя это прозвучит очень мистически.

– Неудивительно, раз это будут слова Халифа.

– Аллах принес в этот мир нечто новое – я имею в виду Боба, генетическую разницу между ним и остальным человечеством. Есть имамы, которые объявляют его мерзостью, зачатой во зле. Другие считают его невинной жертвой, ребенком, зачатым нормально, но измененным злой волей, который ничего не может исправить. Но есть и третьи – и их куда больше, – которые говорят, что это не могло быть сделано иначе как по воле Аллаха. Способности Боба сыграли ключевую роль в нашей победе над муравьеподобными, значит, это воля Бога вызвала его к жизни в тот момент, когда он был нужен. А раз Бог решил принести в мир это новое, мы должны посмотреть и увидеть, позволит ли Бог распространиться его генетическим изменениям.

– Он умирает, Алаи.

– Я знаю. Но разве не все мы умираем?

– Он не хотел вообще иметь детей.

– Но передумал. Воля Бога расцветает во всех сердцах.

– А если Зверь убьет нас, значит, и на это будет воля Божия. Чего стараться этому помешать?

– Потому что мои друзья меня об этом просили. Зачем ты так все усложняешь? То, чего я хочу, просто. Творить добро, когда это в моей власти, а там, где я не могу этого делать, хотя бы не вредить.

– Как это… по-гиппократовски.

– Петра, пойди ляг и усни, ты начинаешь собачиться.

И правда. Она была не совсем в себе, раздражалась из-за вещей, которые не могла изменить, хотела, чтобы Боб сейчас был здесь, чтобы Алаи не переменился так, не был этой царственной фигурой, святым человеком.

– Тебе не нравится, кем я стал.

– Ты мысли читаешь?

– Лица. В отличие от Ахилла и Питера Виггина, я не искал этого поста. Я родом из космоса и не имею иных амбиций, кроме как вести нормальную жизнь и служить моей стране или Богу тем или иным способом. Никакая партия или фракция не ставили меня на это место.

– И как же ты оказался в этом саду, в этом кресле, если ни ты, ни кто-либо другой тебя сюда не ставил?

Ее раздражало, когда люди лгут, даже себе, о таких вещах, о которых просто нет смысла лгать.

– После русского плена меня поставили планировать маневры совместных панарабских сил, которые обучали для участия в обороне Пакистана.

Петра знала, что на самом деле эти панарабские силы готовились к обороне от Пакистана, поскольку с момента китайского вторжения в Индию пакистанское правительство готовило войну против других мусульманских государств, чтобы объединить весь исламский мир под своим правлением.

– Не важно для чего, – засмеялся Алаи, будто вновь прочтя ее мысли. – Они стали силами обороны Пакистана. А я оказался в контакте с военными стратегами дюжины стран, и все чаше и чаще ко мне стали обращаться с вопросами, выходящими далеко за рамки военной стратегии. Никто к этому не стремился, меньше всех я. Не думаю, что мои ответы были особо мудрыми; я просто говорил то, что мне было очевидно, или если ничего не было ясно, я задавал вопросы, пока дело не прояснялось.

– И они стали от тебя зависеть.

– Не думаю. Они просто… стали меня уважать. Меня стали звать на совещания политиков и дипломатов, а не только солдат. Политики и дипломаты стали задавать мне вопросы, искали моей поддержки для своих взглядов или планов, и наконец меня выбрали чем-то вроде посредника между сторонами в спорах.

– Судьей, – сказала Петра.

– Выбрали выпускника Боевой школы, – ответил Алаи, – в те времена, когда моему народу нужен был не просто судья. Люди снова хотят стать великим народом, и им нужен лидер, которому, по их мнению, будет благоволить Аллах. Я стараюсь так жить и действовать, чтобы у них был такой лидер. Петра, я остался тем же мальчишкой, которым был в Боевой школе. И я, как Эндер, могу быть лидером, но еще я – орудие, которое создал мой народ, чтобы достигнуть своей обшей цели.

– Может быть, я просто завидую. Потому что у Армении великой цели нет, кроме как сохранить жизнь и свободу. И никаких возможностей этого достичь без помощи великих держав.

– Армения для нас не представляет опасности.

– Если, конечно, она не провоцирует Азербайджан, – сказала Петра. – Что она делает, даже когда просто дышит.

– Мы не собираемся завоевывать себе величие, Петра.

– А что, будете ждать, пока весь мир не обратится в ислам и покорнейше попросится в новый мировой порядок?

– Да, – ответил Алаи, – именно это мы и будем делать.

– Много я видала планов, но о таком самообмане даже и не слыхала.

Он рассмеялся:

– Сестрица, тебе определенно нужно поспать. Вряд ли ты хочешь, чтобы Боб услышал от тебя такой тон, когда приедет.

– А когда он приедет?