Седьмой сын - Кард Орсон Скотт - Страница 38

– Старик Бен Франклин.

– Насколько я слышал, единственный американец, которого он «создал», был незаконнорожденным.

– Ну, может, Эл-младший растолкует тебе потом смысл этой фразы, – пожал плечами Сказитель.

Пока они переговаривались, Элвин пролез вперед, чтобы посмотреть на буквы, написанные стариком Беном. Они ничем не отличались от других. Элвин даже чуть-чуть расстроился, хотя сам толком не мог сказать, чего ожидал увидеть. Что, старик Бен должен был золотыми чернилами писать? Конечно, нет. Буквы, написанные великим человеком, вряд ли чем отличаются от букв, выведенных глупцом.

И все-таки он никак не мог избавиться от разочарования: слова казались такими обычными, такими простыми. Он протянул руку и перевернул страницу, затем еще одну, и еще, и еще. Все слова были похожи друг на друга. Серые чернила на желтеющей бумаге.

Вдруг книга сверкнула яркой вспышкой света, на мгновение ослепив Элвина.

– Эй, кончай шебуршать страницами, – обратил на мальчика внимание папа.

– Порвешь.

Элвин повернулся и посмотрел на Сказителя.

– А что там за свет? – спросил он. – Та страница, что светится, – что на ней написано?

– Светится? – переспросил Сказитель.

Элвин понял, что свет виден ему одному.

– Ну-ка, найди ее, – кивнул Сказитель.

– Он обязательно что-нибудь порвет, – предупредил папа.

– Ничего, он осторожно, – успокоил Сказитель.

Но в голосе папы внезапно зазвучали злые нотки:

– Я сказал, положи книгу, Элвин-младший.

Элвин было попятился, но почувствовал на плече руку Сказителя. Голос Сказителя был тих и спокоен, и Элвин почувствовал, как пальцы старика слегка шевельнулись, налагая оберег.

– Мальчик что-то увидел в книге, – промолвил Сказитель. – Я хочу, чтобы он нашел для меня это место.

К вящему удивлению Элвина, папа спорить не стал.

– Ну, если ты хочешь, чтобы какой-то глупый лентяй разодрал тебе всю книгу… – пробормотал он и замолк.

Элвин шагнул к книге и осторожно, одну за другой, принялся листать страницы. В конце концов он нашел нужное место, и в глаза ему снова ударило ослепительное сияние. Он сначала зажмурился, но потом свет постепенно погас, так что можно было разглядеть, что исходит он от маленького предложения с горящими буквами.

– Ты видишь пламя? – спросил Элвин.

– Нет, – покачал головой Сказитель. – Но чувствую легкий дымок. Коснись слов, которые, по-твоему, горят.

Указательным пальцем Элвин легонько дотронулся до начала фразы. Пламя, к его изумлению, вовсе не обжигало, хотя чуточку грело. Внезапно это тепло проняло его до самых костей. Он передернулся, выгоняя из тела последние отзвуки осеннего холода. Улыбнувшись, он почувствовал, как весь изнутри пылает. Но пламя, ощутив касание его пальца, сразу съежилось, начало затухать и быстро пропало.

– Что там говорится? – спросила мама.

Она стояла рядом со столом, прямо напротив них. Читала она не особенно хорошо, да и буквы, если смотреть с ее стороны, были перевернуты вверх ногами.

– «Творец на свет появился», – прочитал вслух Сказитель.

– Нет иного Творца, – сказала мама, – кроме того, кто превращал воду в вино.

– Может быть, – согласился Сказитель, – но она написала именно так.

– Кто она? – продолжала выпытывать мама.

– Маленькая девочка. Примерно пять лет назад.

– А что за история кроется за этим предложением? – поинтересовался Элвин-младший.

Сказитель пожал плечами.

– Ты же говорил, что не позволяешь писать в книге, если не выслушаешь историю.

– Она написала эту фразу тайком, – ответил Сказитель. – И я увидел ее, когда ушел далеко от той деревни.

– Тогда откуда тебе знать, что это написала именно она? – удивился Элвин.

– Больше некому. Ни один другой человек не смог бы открыть заговор, которым я закрывал книгу в те дни.

– Значит, ты не знаешь, о чем говорится в этом предложении? Ты даже не можешь мне объяснить, почему эти буквы горели?

Сказитель кивнул.

– Если я правильно помню, та девочка приходилась дочерью хозяину постоялого двора. Говорила она редко, но когда все же открывала рот, слова ее все до единого были правдивы. Она никогда не шла на ложь – даже ради добра. Ее считали нелюдимой. Но как гласит присловие: «Всегда говори правду – и зло минует тебя». Или что-то вроде этого.

– А как ее звали? – спросила мама.

Элвин удивленно взглянул на нее. Мама не видела сияющих букв, почему же она так стремится вызнать, кто их написал?

– Увы, – произнес Сказитель. – Я не помню ее имя. А если б даже вспомнил, то не сказал бы. Как не сказал бы, где она живет. Я не хочу, чтобы толпы народа повалили туда, беспокоя девочку вопросами, ответы на которые она, может, не хочет давать. Я могу сказать лишь одно. Она была светлячком и умела видеть мир. Если она написала о рождении Творца, значит, это правда. Вот почему я не вырвал эту страницу.

– Я хочу, чтобы как-нибудь ты рассказал мне об этой девочке, – сказал Элвин. – Я хочу понять, почему буквы горели.

Он поднял глаза и увидел, что мама и Сказитель сверлят друг друга настороженными взглядами.

И вдруг краешком глаза он заметил, как где-то сбоку замаячила тень Рассоздателя, дрожащая, незримая, поджидающая возможности разнести мир в пыль. Неосознанным движением Элвин вытащил из штанов рубаху и быстро связал вместе ее уголки. Разрушитель вздрогнул и ретировался.

11. Жернов

Сказителя разбудила чья-то рука, тряхнувшая за плечо. Снаружи царила кромешная темень, но пора было выезжать. Он сел, потянулся и с удовольствием ощутил, что боль в суставах почти исчезла, излеченная сном на мягкой перине. «Я могу привыкнуть к такой жизни, – подумал он. – Мне нравится этот дом».

Шипение бекона, жарящегося на кухне, проникало через плотно затворенную дверь. Он натягивал башмаки, когда постучалась Мэри.

– Можно заходить, я более-менее готов, – сказал он.

Она вошла, сжимая в руках пару длинных толстых носков.

– Я сама связала их, – сказала она.

– Таких прекрасных носков я не встречал даже в Филадельфии.

– Зимой в Воббской долине бывает очень холодно и…

Она не закончила фразу. Смутившись, она склонила голову и поспешила выскользнуть за дверь.

Сказитель надел носки, на них – башмаки и довольно притопнул. Он никогда не отказывался от подобных даров. Работал он наравне со всеми и сделал немало, чтобы подготовить ферму к грядущей зиме. Кроме того, он был хорошим кровельщиком: лазать он любил, и голова у него никогда не кружилась. Собственными руками он поправил и подлатал крыши дома, амбаров, сараев и курятников, чтобы там всегда было сухо и тепло.

Не спрашивая никого, он в одиночку подготовил мельницу к приему жернова, перекидав солому с пола в телеги – пять повозок вышло. Близнецы, которые еще не успели обзавестись собственным хозяйством, поскольку женились прошлым летом, разгрузили солому в общем сарае. Миллер и не притронулся к вилам – Сказитель специально проследил за этим, незаметно, не привлекая внимания, хотя Миллер не очень-то настаивал.

На ферме все шло хорошо, хотя общее положение дел оставляло желать лучшего. Все больше и больше людей уходило из окрестностей Карфаген-сити, напуганных воинственным Такумсе и его краснокожими из племени июни. Конечно, хорошо, что на противоположном берегу реки Пророк основал свой город, где учил тысячи краснокожих никогда и ни по какой причине не проливать человеческую кровь, тем более в войне. Но и у Такумсе было немало последователей, считающих, что бледнолицые должны покинуть берега Атлантики и, на кораблях или вплавь, быть изгнаны обратно в Европу. Распространился слух о близящейся войне, ходили сплетни, что Билл Гаррисон из Карфагена довольно потирает руки, радуясь возможности раздуть пламя ненависти, не говоря уже о французах в Детройте, которые всегда науськивали краснокожих на американских поселенцев, занявших, как они считали, принадлежащие Франции канадские земли.