Подмастерье Элвин - Кард Орсон Скотт - Страница 34

Хотя отвечал ему не Артур Стюарт — это было ясно как день. Мальчик не понимал, что говорит, он просто передавал чьи-то слова, как прошлой ночью подражал ссорящимся Миротворцу и Герти. Он передавал Элвину ответ Иволги, переводил птичью песенку на язык, который способен был воспринимать Элвин.

И Элвин понял, что задал неверный вопрос. На самом деле ему не нужно было знать ответ — он узнал о своем предназначении много лет назад и понимал, что так или иначе станет Мастером. Он хотел услышать нечто другое — как это случится.

«Помоги мне».

Трели Иволги изменились, зазвучала нежная, простая песенка, более похожая на обычную птичью песнь, намного отличающаяся от тысячелетней истории краснокожего человека, которую только что слышал Элвин. Смысла новой песни Иволги Элвин также не понял, но каким-то образом почувствовал, о чем в ней говорится. Это была песнь Творения. Снова и снова повторялась одна и та же мелодия, несколько пассажей, однако сияли они настолько ослепительной правдой, что Элвин увидел ее своими глазами, почувствовал на губах, на языке, вдохнул полной грудью. Песнь Творения была его песней, он понял это, ощутив ее неземную сладость.

Когда песенка достигла своего апогея, Артур Стюарт снова заговорил — его слова как две капли воды походили на высокие, кристально чистые птичьи трели.

— Лишь тот настоящий Мастер, кто является частью своего творения, — проговорил мальчик.

Эти слова огненными буквами впечатались в сердце Элвина, хотя юноша не понял их. Просто он знал, что однажды, когда-нибудь, еще поймет их смысл и тогда овладеет силой древних Мастеров, которые построили Хрустальный Город. Он воспользуется своим умением, найдет Хрустальный Город и отстроит его вновь.

Лишь тот настоящий Мастер, кто является частью своего творения.

Иволга замолкла. Застыла на бревне, склонив маленькую головку и вдруг стала не Иволгой, а какой-то обычной птичкой с алыми перышками. Вспорхнув, она стрелой унеслась в лес.

Артур Стюарт проводил ее взглядом и крикнул вслед уже настоящим, младенческим голоском:

— Птичка! Лети, птичка!

Элвин устало опустился на землю, изнуренный ночной работой, предрассветным страхом и светлой, как солнечный день, птичьей песенкой.

— Я летал, — обернувшись, заявил Артур Стюарт, который, казалось, только что заметил Элвина.

— Неужели? — прошептал Элвин. Ему было жаль разрушать мечты маленького мальчика объяснениями, что люди не летают.

— Меня несла большая черная птица, — важно кивнул Артур. — Я летел и летел. — Артур протянул руки и прижал ладони к щекам Элвина. — Мастер, — произнес он, после чего радостно рассмеялся.

Значит, Артур не просто передавал слова. Он действительно понимал, о чем говорится в песне Иволги, — может, не все, но понял он достаточно, чтобы узнать о судьбе Элвина.

— Не говори об этом никому, ладно? — попросил Элвин. — Я никому не скажу, что ты умеешь разговаривать с птичками, а ты никому не скажешь, что я Мастер. Обещаешь?

Лицо Артура посерьезнело.

— Я не говорю с птицами, — возразил он. — Птицы говорят со мной. — И снова повторил: — Я летал.

— Я верю тебе, — сказал Элвин.

— Я вейю тебе, — воскликнул Артур и снова звонко рассмеялся.

Элвин поднялся, вслед за ним вскочил и Артур.

— Пойдем-ка домой, — сказал Эл, взяв мальчугана за руку.

Он доставил Артура прямиком в гостиницу, где старушка Пег Гестер хорошенько отругала мальчика за то, что тот, убежав, с раннего утра надоедает людям. Но ругала она любя, и Артур, слушая ее, улыбался, как дурак, наслаждаясь голосом женщины, которую звал своей мамой. Закрыв за собой дверь и оставив Артура Стюарта на попечении приемных родителей, Элвин клятвенно пообещал себе, что когда-нибудь обязательно расскажет мальчику, как тот помог ему однажды. «Когда-нибудь я расскажу ему, что он сделал для меня».

Миновав домик у ручья, Элвин спустился с холма и направился прямиком к кузнице, где Миротворец наверняка уже закипает от ярости, проклиная ленивого ученика и совсем забыв, что тот всю ночь копал колодец.

Колодец. Погруженный в свои мысли, Элвин неожиданно наткнулся на яму, которую вырыл как памятник Хэнку Лозоходу. Со дна ее по-прежнему ослепительно сиял белоснежный камень, едкая насмешка над искусством лозохода.

И Элвин наконец понял, почему к нему явился Рассоздатель. Вовсе не потому, что Элвин после этой ямы вырыл еще один колодец. Не потому, что юноша воспользовался своим даром, чтобы остановить воду, и не потому, что Элвин мял камни, как глину, чтобы выложить дно колодца. Это произошло потому, что, роя первую яму, Эл хотел выставить Хэнка Лозохода круглым дураком.

Чтобы наказать его? Да, именно затем — чтобы над Хэнком хохотал всякий, кто увидит сплошной камень на том месте, которое пометил Хэнк. Это уничтожило бы его, он лишился бы имени мастера своего дела — и незаслуженно, потому что на самом деле был хорошим лозоходом. Его ввела в заблуждение земля, и Хэнк сделал ошибку, сам о том не подозревая, тогда как Эл вознамерился жестоко наказать его и выставить дураком, каковым Хэнк не был.

Ночной труд и последовавшая затем битва с Рассоздателем отзывались в теле смертельной усталостью, но Элвин не колебался ни секунды. Он принес лопату, валявшуюся у настоящего колодца, скинул рубаху и принялся за работу. Вырыв колодец, который никогда не даст воды, он сотворил зло, он хотел лишить честного человека имени и поступал так из чистой злобы. Однако, зарывая яму, Элвин творил работу истинного Мастера. Сейчас, когда сверху сияло яркое солнце, Элвин уже не мог призвать на помощь свой дар — затаптывая землю на месте ямы, он чувствовал такую усталость, что готов был упасть и умереть.

Был уже полдень, а Элвин так и не позавтракал, не говоря о том, что вчера вечером лишился ужина, но яма была закопана, и куски дерна вернулись на свои места, словно никто их и не выкапывал. Если не присматриваться, то могло создаться впечатление, будто ямы здесь никогда не было. Оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает, Элвин все-таки воспользовался своим даром — самую малость, ему нужно было заставить траву вновь пустить корни.

Сверху палило солнце, в животе урчало от голода, однако Элвин ничего не замечал. Сейчас его поедом ел стыд. Прошлую ночь он посвятил разжиганию в себе гнева, мыслям о том, как бы выставить Хэнка Лозохода в дурацком свете, а ведь ему и в голову не пришло прибегнуть к помощи своего дара и пробиться сквозь камень там, где указал Хэнк. Никто, кроме Элвина, не догадался бы, что колодца здесь быть не может. Это было бы по-христиански, Элвин поступил бы милосердно по отношению к Хэнку. Когда тебя бьют по щеке, пожимай в ответ руку ударившего, примерно так говорил Иисус, но Элвин совершенно забыл об этом. Элвин был слишком занят, улещивая собственную гордость.

«Вот что призвало ко мне Разрушителя, — подумал Элвин. — Я мог бы обратить скрытые силы на творение, однако мысли мои были заняты разрушением. Но никогда, никогда, никогда этого не повторится». Разумеется, никто его клятвы не услышал, однако держать данное слово Элвин будет крепче, чем если бы произнес то же самое перед лицом судьи или священника.

Однако хорошая мысля приходит опосля. Если бы он подумал об этом чуть раньше, до того, как Герти увидела камень и набрала воды из колодца, вырытого Элвином, он мог бы закидать землей то, что сделал ночью, и пробиться сквозь плиту там, где хотел вырыть колодец Хэнк Лозоход. Однако Герти все видела, и если он попытается исправить промах, его тайны выплывут наружу. Кроме того, если уж ты воспользовался колодцем, зарывать его ни в коем случае нельзя — пока он сам собой не высохнет. Закидать землей живой колодец означает навлечь на свою голову засуху и холеру, которые будут преследовать до скончания дней твоих.

О, как ему хотелось все исправить! Но можно сколько угодно сожалеть о сделанном, тебя могут даже простить, но будущее, которое породили твои неверные решения, не изменить. Не нужно быть философом, чтобы понять столь простую истину.