Губительница душ - фон Захер-Мазох Леопольд - Страница 49

— Понимаю! — отвечала Дарья, поспешно отворяя ворота.

— Здравствуй, кормилица!

— Господь с тобою, мой ненаглядный!

Старые друзья обнялись и расцеловались.

— Так это твоя суженая! — воскликнула крестьянка, когда они вошли в хату. — Какая хорошенькая да молоденькая! Девочка! Ты, должно быть, озябла, моя голубушка. Дай-ка я заварю тебе чайку. Шутка сказать, выхватили ночью из теплой постельки да и увезли, в этакий-то мороз! — причитала Дарья, раздувая самовар.

Ядевский настоял на том, чтобы Тарас остался в деревне с Анютой, а сам, напившись чаю, отправился в обратный путь. Благополучно доехав до Киева, он разбудил своего денщика и отправился вместе с ним к Эмме Малютиной. Понятно, что Эмму он не застал, дом был пуст. Оттуда он бросился в Красный кабачок, но и там не застал ни души. Сообщники сектантки успели скрыться.

У ворот своего дома Казимир увидел крестьянина с письмом в руках.

— Кто послал тебя? — спросил поручик.

— Да я и сам не знаю.

— Кто же тебе дал это письмо?

— Молодая барыня, такая красавица… Она приказала принести ответ.

— Ступай за мной в комнату.

Графиня Солтык писала Ядевскому, что она принадлежит к священной секте людей, посланных Богом для спасения душ нераскаявшихся грешников от вечных мук. До сих пор она не имела права открыть ему этой тайны и надеется, что теперь все, казавшееся ему загадочным в ее поведении, объясняется вполне. «Учение нашей секты, — писала она, — не запрещает мне сделаться твоей женой. Я люблю тебя всем сердцем; если ты разделяешь мое чувство, то последуй за мной. Жду тебя в Москве, где я теперь скрываюсь; отсюда мы вместе уедем за границу».

Ответ Казимира был следующего содержания:

«О существовании вашей секты известно представителям полицейской и судебной власти. Каждый честный человек считает своей обязанностью помогать им в преследовании кровожадных убийц, нарушающих общественное спокойствие. Время, когда я любил вас, прошло безвозвратно, но я щажу вас, полагая, что вы не более чем слепое орудие в чужих руках, а участие ваше в ужасных преступлениях — лишь болезненное заблуждение с вашей стороны. В моих глазах вы не преступница в буквальном смысле этого слова, а только жертва жестоких фанатиков. Я не намерен бежать с вами за границу, но и не стану доносить в полицию, что вы скрываетесь в Москве. Советую вам как можно скорее уехать оттуда. Подумайте, что вас ожидает, если полиция нападет на ваш след. Казимир».

Отдав письмо крестьянину, Ядевский поехал к полицмейстеру и откровенно рассказал ему все, что знал о кровавой секте губителей. Он назвал имена некоторых ее членов и указал известные притоны злодеев, но о Малютиной не упомянул ни словом. Полицмейстер немедленно разослал своих самых надежных агентов по всем направлениям. Прежде всего, сделали обыск в Красном кабачке, но он был пуст. Только в беспорядке разбросанные по полу вещи явно доказывали, что еще недавно здесь кто-то был. Соседи показали при допросе, что еврейка, хозяйка кабачка, уплыла в лодке вниз по течению реки, — с ней были несколько человек. В уединенном домике, где графу Солтыку являлись тени его родителей, также никого не нашли.

Между тем, привлекли к допросу купца Сергича. Он с неподражаемой наивностью отвечал, что не понимает, что от него хотят полицейские чиновники, и считает вымыслом их рассказы о существовании в Киеве секты губителей.

— Мы узнали, — продолжал чиновник, — что к вам часто приходила какая-то молодая женщина, что она в вашем доме переодевалась в мужское платье и отправлялась в Красный кабачок.

— Если это уже дошло до вашего сведения, — отвечал Сергич, — то я признаюсь вам, что это была дочь моей старой знакомой, госпожи Малютиной. Она действительно надевала мужское платье и ходила на свидания с графом Солтыком, а где происходили их любовные встречи, я не знаю.

При обыске в доме купца Сергича, точно так же, как и в пустой квартире Эммы, не было найдено ничего подозрительного. Полицмейстер был в отчаянии, тем более что ему было наверняка известно, что не все члены кровавой секты покинули Киев.

Ночью, когда Ядевский возвращался из клуба, к нему подошла нарумяненная, нарядно одетая женщина и попросила огня, чтобы закурить папиросу. В ту минуту, когда молодой человек зажигал спичку, она выхватила кинжал и ударила его в грудь. По счастью у него в кармане лежал серебряный портсигар, и это спасло его от верной смерти. Казимир выхватил шпагу и бросился вслед за женщиной, но она успела скрыться.

В ту же самую ночь двое вооруженных дубинами людей внезапно напали на полицейского, дежурившего у Красного кабачка. Но когда тот выхватил из кармана револьвер, они побежали по направлению к реке и там как сквозь землю провалились.

XLVIII. Пытка

Дни и ночи наслаждений пролетали с быстротой молнии. Эмма в объятиях мужа забывала обо всем на свете — и об угрожающей ей опасности, и о предстоящем исполнении своих кровавых обязанностей. Однажды вечером к ней в комнату постучалась Генриетта. Эмма вздрогнула, поспешно привела в порядок свои растрепанные волосы и отворила дверь.

— Ну, что новенького? — спросила она у своей наперсницы, которую апостол посылал в Киеве разведать, что и как.

— Плохи дела, — отвечала девушка, поцеловав руку своей повелительницы, — никто из наших в Киеве пока не арестован, но они блуждают там, словно дикие звери в пустыне, не зная приюта. Беда в том, что полиция вскорости нападет и на наш след… Анюта Огинская бесследно исчезла, а Казимир Ядевский сделался нашим злейшим врагом.

Графиня молча устремила взор на угасающее пламя в камине.

— Приготовься к борьбе, — продолжала Генриетта, — сейчас, в минуту опасности, нужно принять какие-нибудь решительные действия, иначе мы погибли! Теперь не время для наслаждений.

— Это совершенно справедливо, — ответила сектантка, — мы сотворены не для блаженства, а для лишений, скорбей и страданий… Скажи апостолу, что я прошу у него еще одну ночь. Завтра на рассвете я отдамся в полное его распоряжение и предам графа Солтыка в его руки.

Последняя ночь пролетела для новобрачных как один миг. На заре Эмма встала с постели, закуталась в шубу, села у камина и позвала к себе мужа.

— Что прикажешь, мой ангел? — спросил граф, вытягиваясь на медвежьей шкуре у ног красавицы.

— Пора нам очнуться от нашего опьянения, — сказала она, — мы насладились счастьем, этой мимолетной мечтой в скорбной долине слез. Приготовься к жестоким страданиям, мой милый супруг, они наше прямое назначение в этой жизни, а покоряясь им безропотно, мы идем по пути к вечному блаженству.

— Это один из догматов вашей секты, не правда ли?

— Да… Мы с тобой предавались греховным наслаждениям и должны искупить этот грех самыми ужасными страданиями и добровольной смертью.

— Не говори мне о смерти!

— Ты и не подозреваешь, что она уже стоит у тебя за спиною.

— У меня?!

— Да… Приготовься… Я жрица, а ты — жертва… После того как ты покаешься, смиришь и очистишь свое сердце, я принесу тебя в жертву Богу, как древний патриарх Авраам — своего сына Исаака.

— Ты убьешь меня?

— Да.

— Скажи, ради Бога, кто из нас двоих сошел с ума, я или ты?

— Ты в моей власти.

— Кому же ты намерена предать меня?

— Вспомни, что ты сказал мне несколько дней назад: «Упейся моей кровью, если это доставит тебе удовольствие». Теперь я жажду крови.

— Какая жестокая шутка! — и Солтык засмеялся.

Эмма встала и придавила пальцем пуговку, скрытую за тяжелой драпировкой.

— Что ты делаешь? — спросил граф.

— Зову своих сообщников.

— Зачем?

— Я вижу, что ты не покоришься добровольно своей участи.

— И ты готова совершить насилие надо мной? Над своим мужем?! — вскричал Солтык.

— Да.

— За что же ты меня ненавидишь?

— Пойми, это любовь, а не ненависть; я желаю спасти твою душу от вечных мук.

— Но разве я не сумею защититься? Я пока на свободе и не позволю заколоть себя, как ягненка!