Губительница душ - фон Захер-Мазох Леопольд - Страница 23

XXIII. Куда?

— Наконец-то я застал тебя дома! — воскликнул Казимир, входя однажды вечером в гостиную Эммы. — Ах, как давно мы с тобою не видались!.. За что ты меня так наказываешь? — прибавил он, становясь перед ней на колени и покрывая ее руки горячими поцелуями. — Где ты была? Вероятно, у новых друзей, которые для тебя дороже, чем я!

— Мы не виделись всего один день, — улыбнулась девушка.

— Нет, три дня, они показались мне тремя годами!.. Вечностью!

— Ты все преувеличиваешь… Я навестила свою больную приятельницу и отдала визит Огинским.

— Так ты у них бываешь?.. Желал бы я знать, с какой целью они с тобою познакомились? Чего они от тебя хотят?

— Решительно ничего… Да если бы у них и была какая-нибудь предумышленная цель, то поверь, я сумела бы ее разгадать. Неужели ты сомневаешься в твердости моего характера?

— Нисколько… Я и сам не знаю, почему это меня так тревожит… Ты, вероятно, уже познакомилась с Солтыком?

— Разумеется!

— И он произвел на тебя сильное впечатление?

— Ни малейшего… Да встань же, сделай одолжение, сюда может войти тетушка или кто-нибудь из посторонних, а ты стоишь передо мной на коленях.

— Какая ты красавица, Эмма! — воскликнул Ядевский, садясь возле нее на стул.

Действительно, девушка в эти последние дни расцвела, как майская роза. Неудивительно: впервые в жизни она была влюблена. Это чувство оживило ее, придало всему ее существу еще большую прелесть. Теплая, напитанная запахом цветов атмосфера комнаты, слабый свет лампы под зеленым абажуром, белое платье с голубыми бантами, хорошенькие ножки в голубых бархатных туфлях — все это производило на влюбленного юношу чарующее впечатление. Долго любовался он красавицей и наконец спросил:

— Любишь ли ты меня?

— Люблю, — отвечала Эмма тоном, уничтожавшим всякое сомнение, — тебя одного, и никого никогда больше любить не буду.

— Дорогая моя, ты согласна стать моей женой?

— Да… но не теперь, а со временем.

— Почему же?

— Для супружеского счастья недостаточно одной любви… быть может, мы не сойдемся характерами… А чтобы изучить друг друга, потребуется немало времени. Нельзя, закрыв глаза, броситься в бурный водоворот жизни. Он увлечет нас, а куда?.. Этого мы не знаем.

— Куда? — в раздумье повторил Казимир. — Это и есть главная загадка человеческой жизни. Я не ошибусь, если скажу: в могилу! Не правда ли?

Эмма вздрогнула и побледнела.

— О, нет! — с трудом произнесла она, и губы ее задрожали. Казимир обнял ее за талию, и она прибавила чуть слышно: — Прошу тебя, не прикасайся ко мне.

Юноша в изумлении взглянул на нее, как бы желая разгадать, что значат эти слова, но это ему не удалось. Эмма поспешила переменить тему разговора.

— Я еду завтра верхом в село Мешково, — сказала она, — не проводишь ли ты меня?

— В такой мороз?.. Впрочем, как тебе угодно.

За чаем молодые люди говорили о политике, о театре, о киевских студентках. Когда они наконец расстались, было уже совсем поздно. Казимир не заметил, что когда он спускался по лестнице, какая-то женщина внимательно следила за ним, стоя на площадке.

— Ты видела его? — спросила Эмма, когда Рахиль вошла в гостиную.

Еврейка утвердительно кивнула головой.

— Узнаешь его при случае?

— Такие черты лица, как у этого барина, нелегко забыть.

— Слушай же: ты и твои люди должны следить за каждым его шагом и обо всем ежедневно докладывать мне.

— Будет исполнено.

— Нет ли чего-нибудь новенького?

— Вы увидите в Мешкове нашего апостола. Скажите ему, что частный пристав Бедросов делал обыск в шинке и допрашивал меня. Он спрашивал, часто ли бывал у меня Пиктурно и не встречался ли он в моем заведении с какой-то дамой.

— Что же ты ему отвечала?

— Я отвечала, что Пиктурно был влюблен в меня по уши и бывал очень часто, но никогда не назначал в шинке свиданий другим дамам.

— Хорошо. Впредь надо быть осторожнее.

— Понимаю… Мне грозит такая же опасность, как и вам. Прощайте, барышня, спокойной ночи.

На следующий день рано утром Эмма и Казимир отправились в село Мешково.

— Чудный день! — воскликнула девушка, садясь на лошадь.

— Но очень холодно.

— Скорость согреет нас: за городом можно пустить лошадей в галоп.

Эмма Малютина была в самом веселом расположении духа. Проезжая по городу, она любовалась роскошными магазинами и, как ребенок, хохотала, глядя на евреев в долгополых кафтанах, которые, словно стая ворон, сновали взад и вперед по улицам. За городом она дала волю своей лошади и с быстротой молнии помчалась по дороге, блестевшей, как серебряная лента под утренними лучами солнца. По пути повстречалась им едущая на розвальнях баба, и Эмма вдруг высказала свое странное мнение о русских женщинах.

— С первого взгляда они кажутся одалисками, в сущности же они скифские амазонки, неутомимые, неустрашимые и жестокие создания.

Подъезжая к усадьбе села Мешково, девушка объявила, что пробудет здесь до вечера, и попросила подождать ее в шинке.

— Хорошо, — ответил Ядевский и спросил, издали увидев на дворе мужчину, закутанного в шубу: — Что это за человек? Он ждет тебя?

— Это священник… Не расспрашивай меня… Прощай.

Казимир отправился в шинок, а Эмма подошла к апостолу и сказала:

— Я приехала сюда по твоему приказанию.

— Пойдем в дом, и дай мне отчет по делу, которое на тебя возложено, — сухо ответил апостол.

Он привел ее в комнату, слабо освещенную лампой под красным абажуром и заставленную массивной старинной мебелью, сел в кресло и приступил к допросу. Умное красивое лицо его рельефно выделялось на темном фоне обоев, ноги покоились на пушистой медвежьей шкуре; на пальце, как крупная капля крови, блестел огромной величины рубин. Девушка, стоя, рассказывала ему о своих делах.

— Не ожидал я такого быстрого и благоприятного результата, дочь моя, — с благосклонной улыбкой заметил апостол, выслушав рассказ Эммы. — Но теперь мы должны быть очень осторожны. — Ты хочешь еще что-нибудь поведать мне? — прибавил он после минутного размышления.

— Ты угадал, святой отец, — прошептала юная грешница, — ты заглядываешь в самые сокровенные глубины человеческого сердца… и я не смею таиться от тебя…

— Ты желаешь исповедаться?

Эмма упала на колени и горько заплакала.

XXIV. Исповедь

— Расскажи мне, что обременяет твою совесть? — кротким мягким голосом начал апостол, кладя свою холеную руку на поникшую голову кающейся.

— Я великая грешница.

— Не заблуждаешься ли ты, дочь моя? Расскажи мне откровенно все, что лежит на твоей совести.

— Я люблю, — прошептала Эмма и еще ниже склонила голову, трепеща как преступница, ожидающая смертного приговора.

— Это было мне известно еще тогда, когда ты сама об этом не подозревала.

— Грех мой так велик, что я готова искупить его моей смертью, если ты это прикажешь.

— Я не имею права ни осудить, ни наказать тебя, потому что ты не сделала ничего дурного. На земле все происходит по воле Божией, и мы должны ей повиноваться. Пути провидения неисповедимы! Ты не жаждала этой любви, она овладела тобой независимо от твоей воли. Ты считаешь это чувство пагубным, ты борешься против него всеми силами и не ожидаешь в будущем ничего, кроме скорби. Смею ли я наказывать тебя за такую любовь? Она послана тебе Богом неизвестно с какой целью… Покорись же Его премудрому всемогуществу, дитя мое, а я, смиренный раб Божий, именем Его отпускаю тебе этот грех.

— И позволяешь мне любить Казимира?

— Позволяю.

— Но он требует, чтобы я сделалась его женой… До сих пор я не соглашалась под различными предлогами… Научи, что мне делать?

— Догматы нашего верования не запрещают вступать в брак.

— Нет, мне этого мало… Скажи, разрешаешь ли это ты?.. Мне необходимо твое благословение. Я готова повиноваться твоему приказанию, как бы жестоко оно ни было.