Искупление Христофора Колумба - Кард Орсон Скотт - Страница 8

– Довольно неожиданно, не правда ли? – усмехнулся Хасан, посмотрев на нее.

– Покажи мне дальше, – сказала Тагири. Конечно увиденное было неожиданным, но не менее неожиданной была усмешка Хасана, обращенная к ней. Никто из ее подчиненных никогда не позволил бы себе подобной усмешки и фамильярности. Правда, непохоже, чтобы это была дерзость… скорее, проявление дружеских чувств, да, пожалуй, именно так.

Он включил Трусайт и они стали смотреть дальше.

– Мне снилось, что они смотрели на меня трижды, – говорила Путукам, – и, похоже, женщина знала, что я ее вижу.

Хасан быстро нажал кнопку “Пауза”.

– Нет бога, кроме Бога, – пробормотал он по-арабски, – и Мухаммед – пророк его.

Тагири знала, что иногда мусульманин говорит так в тех случаях, когда христианин просто выругается.

– Вероятность совпадения? – задумчиво сказала она. – А мне показалось, что она действительно видит нас.

– Если мы опять просмотрим эту сцену, – сказал Хасан, – тогда это будет в четвертый раз, а не в третий.

– Но когда она впервые упомянула об этом, мы действительно наблюдали за ней в третий раз. Изменить это невозможно.

– Трусайт никогда не влияет на прошлое, – сказал Хасан. – Машину невозможно увидеть там.

– А откуда мы это знаем? – спросила Тагири.

– Потому что это невозможно.

– Теоретически.

– И потому что такое никогда не случалось.

– До сих пор.

– Тебе хочется верить, что она действительно видела нас в своем никотиновом сне?

Тагири пожала плечами, изображая безразличие, которого она в данный момент вовсе не испытывала.

– Если она видела нас, Хасан, пойдем дальше и посмотрим, как она это объяснит.

Медленно, несколько нерешительно, Хасан включил Трусайт, чтобы продолжить наблюдение.

– Тогда это видение будущего, – сказал Байку. Кто знает, какие чудеса сотворят боги через сорок поколений?

– Я всегда считала, что время движется большими кругами, и жизнь – это огромная корзина, куда вплетены все мы, и каждое поколение образует свой круг, – сказала Путукам. – Но откуда же тогда взялись эти белокожие чудовища, пришедшие из моря? Разве они были в каком-то из кругов? Видимо, корзина порвалась, время прервалось и весь мир вывалился из корзины прямо в грязь.

– А что означают эти мужчина и женщина, наблюдавшие за нами?

– Ничего, – ответила Путукам. – Они просто наблюдали. Им было интересно.

– А сейчас они нас видят?

– Они видели все муки и страдания, приснившиеся тебе, – сказала Путукам. – Им это было интересно.

– Что значит “интересно”?

– Мне кажется они были опечалены, – сказала Путукам.

– Но… ведь они же белые? Выходит, они смотрели, как страдают другие люди, и им было все равно, как и всем белым?

– Они темнокожие. А женщина совсем черная. Мне никогда не случалось видеть человека с такой темной кожей.

– Тогда почему они не помешают белым людям превратить нас в рабов?

– Может быть, это не в их силах, – сказала Путукам.

– Если они не могут спасти нас, – сказал Байку, – тогда почему они смотрят на нас? Значит, они чудовища, которым нравится видеть страдания других людей?

– Выключи это, – сказала Тагири Хасану. Он остановил изображение и с изумлением взглянул на нее. У Тагири было в лице что-то такое, что заставило его наклониться к ней и коснуться ее руки.

– Тагири, – ласково сказал он, – из всех людей, кто когда-либо наблюдал прошлое, тебя единственную никогда, даже на мгновение, не покидало чувство сострадания.

– Она должна понять, – прошептала Тагири, – я бы помогла ей, если бы только это было в моих силах.

– Но как же она может понять это? – спросил Хасан. – Даже если она действительно видела нас каким-то образом, в обычном сне, вряд ли она сможет постичь, что наши возможности не безграничны. Если мы можем заглянуть в прошлое, то для нее мы – боги. Поэтому она думает, конечно, что мы можем сделать все, что угодно, но просто не захотели вмешиваться. Но ведь ты и я знаем, что мы не всесильны, и в данном случае у нас вообще нет права выбора.

– Боги, не обладающие властью богов, – сказала Тагири. – Что за ужасный дар!

– Прекрасный дар, – возразил Хасан. – Ты же знаешь, что истории, которые мы раскопали, изучая рабство, пробудили большой интерес и сочувствие во всем мире. Ты не можешь изменить прошлое, но ты уже изменила настоящее, и эти люди отныне не забыты. Нашим современникам они ближе, чем герои древности. Это и есть та единственная помощь, которую ты могла им оказать. И ты это сделала. Теперь их помнят и знают об их страданиях.

– Этого недостаточно, – сказала Тагири.

– Если это все, что ты можешь сделать, – возразил Хасан, – то этого достаточно.

– Ну, я готова, – сказала Тагири. – Покажи остальное.

– Может, нам лучше подождать?

Она молча наклонилась и сама нажала кнопку воспроизведения.

Путукам и Байку собирали землю и золу, смешанные с их рвотой, и бросали в табачный отвар. Огонь под горшком потух и пар из него больше не поднимался, но они стояли на коленях, склонив головы над горшком, вдыхая запах грязи, рвоты и табака.

Путукам заговорила нараспев:

– Из моего тела, из земли, из дурманящей воды, я… Трусайт II автоматически остановился.

– Он не может перевести это слово, – сказал Хасан. – И я тоже. Оно не встречается в разговорном языке. Во время магических обрядов они иногда используют какие-то архаичные выражения. А это слово, возможно, восходит к старому корню, означающему “придавать форму”, “делать”. Таким образом, она говорит что-то вроде “я леплю тебя”.

– Продолжим, – сказала Тагири. Путукам вновь затянула свой речитатив:

– Из моего тела, из земли, из дурманящей воды, я леплю вас, о дети сорока поколений, смотрящие на меня из моего сна. Вы видите, как страдаем мы и жители всех других деревень. Вы видите белых чудовищ, которые превращают нас в рабов и убивают нас. Вы видите, как боги посылают болезни, чтобы спасти благословенных, и оставляют в живых только проклятых, чтобы те несли эту страшную кару. О, дети сорока поколений, смотрящие на меня из моего сна! Обратитесь к богам, научите их милосердию! Пусть они нашлют чуму, чтобы убить всех нас, чтобы земля опустела, и белые чудовища искали бы нас от моря до моря и не нашли никого, вообще никого, даже пожирающих человеческое мясо карибов! Пусть земля опустеет и на ней останутся только наши тела, тела тех, кому посчастливится умереть свободными. Заступитесь за нас перед богами, О мужчина! О женщина!

Так продолжалось довольно долго. Когда Путукам, устав, умолкала. Байку подхватывал песнопение. Вскоре и другие жители деревни собрались вокруг них, и время от времени присоединялись к пению. Особенно дружно тянули они нараспев имя тех, к кому обращались с мольбой: Дети сорока поколений, которые смотрят на нас из сна Путукам…

Пение все продолжалось, когда на тропе появились едва волочившие ноги от усталости испанцы, вооруженные мушкетами, пиками и мечами; впереди шли два смущенных индейца-проводника. Жители деревни и не пытались сопротивляться. Они не переставали петь даже тогда, когда их всех схватили, даже когда всех стариков, и Байку в том числе, проткнули мечами и пиками. Даже когда у них на глазах насиловали девушек, все, кто еще не потерял дара речи, продолжали свое песнопение, молитву, заклинание, пока, наконец, командир испанцев, потеряв самообладание, не подошел к Путукам и не вонзил ей меч в основание горла – как раз в то место, где сходятся ключицы. Захрипев, она умерла, и пение прекратилось. Ее молитва, как и молитва Байку, не остались без ответа. Она умерла, оставшись свободной.

Когда все жители деревни погибли, Тагири вновь потянулась к кнопке управления. Но Хасан опередил ее, выключив изображение.

Тагири вся дрожала, хотя внешне пыталась казаться спокойной.

– Мне уже случалось видеть такие ужасы и раньше, – сказала она, – но на этот раз она видела меня. Видела нас.

– Похоже, что да.

– Наверняка видела, Хасан.