Искупление Христофора Колумба - Кард Орсон Скотт - Страница 21

И все же, несмотря на весь этот маскарад, ему удалось заметить некоторые уступки современности. Например, когда он стоял у выхода из вокзала, к нему подкатил маленький грузовичок, за рулем которого сидела молодая женщина.

– Кемаль? – спросила она. Он кивнул.

– Меня зовут Дико, – сказала она. – Тагири моя мать. Бросайте свою сумку в кузов и поехали.

Он закинул сумку в маленький кузов и уселся в кабину рядом с ней. На его счастье, скорость этого грузовичка, рассчитанного на ближние поездки, не превышала примерно тридцати километров в час, иначе его тут же выбросило бы из кабины, потому что эта сумасшедшая ехала прямиком, не пытаясь даже объехать многочисленные рытвины и ухабы.

– Мать постоянно твердит, что нужно бы замостить эти дороги, – сказала Дико, – но всегда находится кто-то, заявляющий, что дети обожгут себе ноги о раскаленные камни мостовой. И в результате эта идея каждый раз остается нереализованной.

– Они могли бы надевать башмаки, – предложил Кемаль. Он старался как можно понятнее и проще выражать свои мысли, но получалось не очень-то хорошо. Тем более, что его челюсти лязгали каждый раз, когда машина подпрыгивала на очередном ухабе.

– Ну и видок у них был бы: совершенно голые, но в кедах, – хихикнула она.

Кемаль не стал говорить, что они и без того выглядят достаточно забавно. Скажи он такое, его обвинили бы в пропаганде чуждой им культуры, хотя он пропагандировал бы вовсе не свою культуру. Местные жители, по-видимому, были вполне довольны своим образом жизни. Те, кому он был не по душе, наверняка, перебрались в Хартум или Энтеббе, или Аддис-Абебу – не просто современные, а ультрасовременные города. Однако для сотрудников Службы, исследователей прошлого, сохранение старинного уклада жизни имело некий особый смысл.

У него даже мелькнула мысль, не пользуются ли они пучком травы вместо туалетной бумаги.

Он с облегчением увидел, что тростниковая хижина, у которой остановился грузовик, была лишь прикрытием для шахты лифта, уходящей в глубину современного отеля. Невзирая на протесты Кемаля, Дико схватила его сумку и повела в предназначенный ему номер. Подземный отель был вырублен в скале, возвышавшейся на берегу Нила; в каждом номере были окна и веранда с видом на реку. Были в них и кондиционеры, и водопровод, и компьютеры.

– Ну как, подходит? – спросила Дико.

– А я-то надеялся жить в хижине из тростника и справлять нужду в бурьяне, – ответил Кемаль. На мгновение она как будто растерялась.

– Отец сказал, что вам надо дать возможность полностью испытать на себе все особенности местного быта, но мать возразила, что это вряд ли придется вам по вкусу.

– Она была права. Я пошутил. Комната превосходная.

– Вы проделали долгий путь, – сказала Дико. – Наши старцы с нетерпением ждут встречи с вами, но готовы подождать до завтрашнего утра, если так вам больше подходит.

– Меня это вполне устраивает, – ответил Кемаль. Они договорились о времени встречи. Кемаль позвонил в бюро обслуживания и выяснил, что можно заказать обычный европейский обед, а не пюре из личинок и коровьей лепешки с острыми приправами или что-либо подобное, чем славится местная кухня.

На следующее утро он сидел в кресле-качалке в тени большого дерева, в окружении десятка людей, лежавших или сидевших на корточках на циновках.

– Я чувствую себя неловко, занимая единственное кресло, – сказал он.

– Я же говорил вам, что он предпочтет циновку, – заметил Хасан.

– Да нет, – ответил Кемаль, – я не хочу циновку. Я просто подумал, что вам, возможно, будет удобнее…

– Ничуть, мы привыкли, – сказала Тагири. – Когда мы работаем с машинами, то сидим на стульях. Но это же не работа. Это радость. Великий Кемаль захотел встретиться с нами. Мы никогда и не мечтали, что вас заинтересует наш проект.

Кемаль терпеть не мог, когда его называли “великий Кемаль”. Для него великим Кемалем был Кемаль Ататюрк, который воссоздал турецкую нацию на обломках Оттоманской империи пару веков тому назад. Но ему также надоело выступать с подобными разъяснениями, к тому же ему показалось, что в словах Тагири звучала легкая ирония. Пора кончать со всеми этими условностями.

– Меня не интересуют ваши проекты, – сказал Кемаль. – Но мне кажется, что вы привлекаете внимание все большего количества людей, не имеющих отношения к Службе. Насколько я слышал, вы намереваетесь предпринять некие шаги с далеко идущими последствиями. Однако, мне думается, что ваши решения основываются на… недостаточно полной информации.

– Стало быть, вы приехали поправить нас, – сказал Хасан, покраснев от негодования.

– Я приехал, чтобы рассказать вам то, что знаю и о чем думаю, – возразил Кемаль. – Я не просил вас устраивать по этому поводу целое собрание и с неменьшим удовольствием поговорил бы только с вами и Тагири. Либо же, если хотите, я тут же уеду, а вы продолжайте свою работу, оставаясь в неведении на этот счет. Я думал поделиться с вами собранной мною информацией, при этом хочу отметить, что вовсе не считаю себя столь же опытным специалистом, как вы, в этих вопросах. Не сомневаюсь, что вы знаете много такого, чего не знаю я, но ведь не я пытаюсь построить машину, чтобы изменить прошлое, и потому нет никакой необходимости срочно просвещать меня в моем неведении.

Тагири расхохоталась.

– Одно из неоспоримых достоинств Службы состоит в том, что ваши важнейшие проекты не возглавляют велеречивые бюрократы. – Она наклонилась вперед. – Не щадите нас, Кемаль. Мы никогда не стыдимся признавать свои ошибки.

– Давайте начнем с вопроса о рабстве, – предложил Кемаль. – Ведь вы именно этим и занимаетесь. Я прочел несколько биографий, проникнутых искренним сочувствием и симпатией, а также аналитические отчеты, составленные в процессе выполнения вашего проекта, и у меня создалось впечатление, что, будь это в ваших силах, вы отыскали бы того, кто придумал рабство и помешали бы ему, с тем чтобы ни один человек не был бы куплен или продан на нашей планете. Разве я не прав?

– Не хотите ли вы сказать, что рабство не было таким уж злом? – спросила Тагири.

– Да, именно это я хочу сказать, – ответил Кемаль, – потому что вы рассматриваете рабство не под тем углом из настоящего, когда его уже нет. Однако, не кажется ли вам, что в самом начале оно было несравненно лучше того, чему на смену оно пришло?

Маска вежливого интереса постепенно сползала с лица Тагири.

– Я ознакомилась с вашими соображениями относительно происхождения рабства.

– Но они не очень вас убедили.

– Когда вы делаете какое-то незаурядное открытие, вполне естественно предположить, что оно имеет куда большее значение, чем на самом деле, – промолвила Тагири. – Однако нет оснований полагать, что рабство зародилось именно в Атлантиде как замена человеческих жертвоприношений.

– Но я никогда этого не утверждал, – возразил Кемаль. – На таком толковании настаивали мои оппоненты. Я надеялся, что вы-то прочитаете мои замечания более внимательно.

Тут вмешался Хасан, стараясь говорить одновременно мягко и убедительно.

– Мне кажется, ваш спор приобретает излишне личную окраску. Неужели вы проделали весь этот путь, Кемаль, лишь для того, чтобы сообщить нам, что мы идиоты? Это можно было сделать в письме.

– Нет, – возразил Кемаль, – я приехал для того, чтобы услышать от Тагири, что меня одолевает патологическая потребность видеть в Атлантиде начало всех начал.

Кемаль поднялся с кресла, обернулся, схватил его и отшвырнул в сторону.

– Дайте мне циновку! Дайте сесть рядом с вами и рассказать все, что я знаю! Если потом вы предпочтете все отвергнуть, я не буду возражать. Но не стоит тратить впустую ни ваше, ни мое время, защищая себя и нападая на меня.

Хасан тоже встал. На мгновение Кемалю показалось, что тот сейчас ударит его. Однако Хасан нагнулся, поднял с земли свою циновку и протянул ее Кемалю.

– Итак, говорите.

Кемаль расстелил циновку и уселся на нее. Хасан подсел к дочери, во втором ряду.