Железный Хромец - Каратеев Михаил Дмитриевич - Страница 39

Сражение развивалось вполне благоприятно для литовцев. Они явно теснили орду, которая вскоре начала подаваться назад и, казалось, вот-вот обратится в бегство. Но вдруг справа и слева от сражающихся в степи почти одновременно показались крупные отряды ордынской конницы, которые, охватывая фланги литовского войска, карьером заходили ему в тыл.

Сражение развивалось вполне благоприятно для литовцев. Они явно теснили орду, которая вскоре начала подаваться назад и, казалось, вот-вот обратится в бегство. Но вдруг справа и слева от сражающихся в степи почти одновременно показались крупные отряды ордынской конницы, которые, охватывая фланги литовского войска, карьером заходили ему в тыл.

Одним из первых это заметил Тохтамыш, ибо чего-либо подобного он ежеминутно ожидал. Со времен Чингиз-хана заход в тыл неприятеля считался в Орде не только вершиной воинского искусства, но и залогом победы, а потому Тохтамыш, как татарин, больше всего боялся в битве окружения. Сноситься с Витовтом уже не было времени – надо было действовать мгновенно, и потому хан поступил так, как на его месте поступил бы всякий посредственный ордынский военачальник: он повернул свои тумены и во весь опор помчался с ними в тыл, стараясь предотвратить соединение готовых сомкнуться там неприятельских клещей.

Но литовцы поняли это совсем по-иному. «Мы окружены! Татары Тохтамыша бегут!» – раздались повсюду крики, создавая смятение и панику, которыми не замедлил воспользоваться Эдигей: он сразу бросил два или три тумена в прорыв, оставленный Тохтамышем, и одновременно усилил натиск на центр литовского войска. Находившийся здесь Витовт, чтобы избежать охвата справа, хотел закрыть прорыв полком волошского господаря, который стоял за центром, пока не принимая участия в битве. Но, оглянувшись, он увидел, что волохи бегут с поля сражения. Видя, что их окружают и что все вокруг пришло в полное расстройство, вслед за ними ударились в бегство и некоторые литовские полки.

Ордынцы Тохтамыша, между тем, вовремя поспели на угрожаемое место в тылу и вступили в бой с отрядами Эдигея, посланными для окружения. Они не дали этим отрядам соединиться и отрезать путь к реке, но когда увидели, что литовское войско, – как им показалось, все, целиком, – бежит с поля сражения, они бросили все и устремились к Ворскле. Смяв по дороге пехоту Витов-та, которая, вместе с пушками, двигалась к месту боя, они первыми доскакали до реки, и все успели переправиться на правый берег, прежде чем тут возник обычный в таких случаях гибельный хаос.

Но сражение еще не кончилось: жмудины во главе с самим Витовтом, князь Лутко Краковский со своими поляками и дружины князей Полоцкого и Брянского стояли твердо, сдерживая натиск врага, в то время как несколько князей и воевод, посланных Витовтом, старались остановить бегущих и вернуть их в битву.

Однако все было тщетно. Паника охватывала все большую массу людей, которые перестали повиноваться своим начальникам и, не обращая внимания на окрики и угрозы, рвались к реке. Теперь только одно казалось им важным: добраться до переправы, пока путь к ней не отрезали татары.

Положение тех, кто еще сражался, очень скоро сделалось отчаянным. Ордынцы их окружили со всех сторон и теперь все усилия прилагали к тому, чтобы врубиться в этот живой остров и разрезать его надвое. Вся тяжесть этого удара легла на дружины Полоцкого и Брянского князей, оказавшихся в центре остатков литовского войска.

Князь Андрей Ольгердович, которому уже было семьдесят пять лет, в битве теперь быстро уставал, и это принуждало его к осмотрительности. Но сейчас, видя, что его люди начинают сдавать, он, чтобы ободрить их своим примером, выехал, как бывало, вперед и в первом ряду рубился с наседающими татарами. Неожиданно он увидел шагах в десяти от себя Эдигея, сидевшего на великолепном вороном коне Видимо, сам эмир не сражался, а только руководил боем, так как в руках у него, кроме нагайки, ничего не было. Указывая ею на Полоцкого князя, он что-то крикнул своим нукерам, и они тотчас бросились вперед.

Оттеснив дружинников Андрея Ольгердовича, они старались схватить его, но старый князь не давался. Один за другим под ударами его меча падали нукеры, которые вынуждены были щадить своего противника, ибо эмир эмиров приказал взять его живым. Наконец, Эдигею это надоело: он снова крикнул что-то, и минуту спустя Полоцкий князь пал под градом посыпавшихся на него сабельных ударов.

Князь Дмитрий Брянский, с десятком дружинников пробивавшийся на выручку брата, находился уже в нескольких шагах, когда это случилось. Ему тоже было за семьдесят, но он был еще могуч и крепок. Сделав последнее усилие, он и его люди устремились вперед и отогнали татар от тела павшего.

Князь Андрей лежал ничком, весь окровавленный; плечи его вздрагивали, пальцы судорожно царапали землю.

– Брат! – крикнул Дмитрий Ольгердович. – Брат! Отзовись, для Бога, коли ты жив!

Не получив ответа, он соскочил с коня и, забывши всякую осторожность, опустился возле умирающего на колени, силясь приподнять его. Но в этот миг метко пущенное одним из татар копье пронзило ему шею, и убитый князь Дмитрий упал на тело брата.

Наконец Витовт, едва сдерживая слезы стыда и ярости, обрел силу признаться себе в том, что битва безнадежно проиграна и что дальнейшее сопротивление обрекает его войско на полную гибель. Он приказал пробиваться к берегу. Это еще можно было сделать, так как при нем остава лось тысяч сорок наиболее стойких бойцов, а татары, находившиеся у него в тылу, рассыпались по всему полю и были заняты ловлей бегущих и грабежом литовского обоза.

Подготовленные своими начальниками, по звуку трубы все сразу повернули коней и, стараясь не разрываться, помчались к берегу Ворсклы, сзади и с боков преследуемые дико вопящими ордынцами, которые рубили отстающих и старались заарканить тех, на ком были дорогие доспехи.

Витовт, легко раненный в щеку, вначале скакал в самой гуще своих бойцов и находился в сравнительной безопасности. Но ближе к реке широкое пространство перед ними оказалось усеянным брошенными пушками и повозками литовского обоза – здесь конница Витовта не могла больше двигаться плотной массой и, обтекая эти препятствия, вынуждена была рассыпаться по полю. Это сразу облегчило преследователям возможность выбора – одного за другим они заарканили здесь нескольких литовских воевод, в том числе князей Ивана Вельского и Михаила Ижеславского.

Но вот, пущенная искусной рукой петля взвилась над головой самого Витовта и, затянувшись на золоченом панцире князя, сорвала его с седла. Он попытался вытащить кинжал, чтобы перерезать аркан, но руки, тесно прижатые петлей к туловищу, не повиновались. Еще утром этого рокового дня он считал себя достаточно сильным, чтобы диктовать свою волю владыкам Великой Орды, а сейчас его, как падаль, поволок за собой по пыльной земле простой татарский десятник.

Но почти сразу Витовт почувствовал, что тело его остановилось и конец перерубленного кем-то аркана больно хлестнул по лицу. Понимая, что дорого каждое мгновение, он усилием воли преодолел жестокую боль от ушибов и сразу вскочил на ноги. Мимо него с саблей в руке метнулся Карач-мурза, тут же ухватив за повод его коня, который, потеряв всадника, замедлил бег и находился еще в нескольких шагах от них.

– Спасибо, царевич! – крикнул Витовт, вскакивая в седло. – Я не забуду, что сегодня ты меня спас от плена. Но как ты здесь очутился? – спросил он, когда они, снова смешавшись с другими всадниками, рядом скакали к реке.

– Прежде чем нас стали окружать, хан Тохтамыш послал меня к тебе с поручением, князь, и я отстал от своих.

– Ты хочешь сказать, что не побежал вместе с ними! Из-за этого проклятого хана… – но чем закончил Витовт, Карач-мурза не дослушал, так как объезжая попавшуюся на пути опрокинутую пушку, он вынужден был отстать от князя.

Переправа стоила литовцам неисчислимых жертв. Охваченные паникой, со всех сторон поражаемые вражескими стрелами и огнем, который татары открыли по ним из их же пушек, они тысячами гибли на берегу и тонули в реке. Из всего огромного войска князя Витовта только малой части удалось переправиться через Ворсклу и уйти от погони.