Возвращение - Каратеев Михаил Дмитриевич - Страница 24

– За добрые пожелания спаси тебя Бог, Иван Васильевич. Ну, садись, сказывай, что нового у вас на Неручи?

– У нас, благодарение Создателю, ныне все спокойно, князь. Сейчас без помехи пашем, да вверх по правому берегу Неручи почали вырубать лес под новые посевы.

– Али народу у тебя еще прибыло?

– Прибыло много и все новые идут. Пленные татары, коих мы зимой взяли, почти все порешили у нас осесть, да и русских смердов приходит немало, – им у меня получше, нежели в иных местах. Коли так дальше пойдет, думаю у князя Витовта еще земли просить.

– Ну что же, в добрый час! Витовт Кейстутьевич в том тебе, наверное, не откажет, ему ведь на руку, чтобы заселялись порубежные земли, – промолвил Хотет не без зависти, шевельнувшейся в душе: этот невесть откуда пришлый татарин тут явно преуспевал и год от года набирал силу, в то время когда он сам, – как-никак князь и законный хозяин Карачевской земли, все больше хирел и терял значение.

– А в Диком Поле ныне спокойно? – помолчав, спросил он.

– Совсем спокойно там никогда не бывает, – ответил Карач-мурза. – Малые орды иной раз вблизи от рубежей показываются. Только после той острастки, что мы им дали, они нас более не тревожат.

– Вестимо, забоялись. Важно ты их проучил, Иван Васильевич! Мне княжич мой Михайло рассказывал и уж не знаю, кому больше воздал хвалы, – тебе ли за воинскую мудрость или сыну твоему за доблесть и силу. А твой Арсений и впрямь богатырь, да к тому и душой приятен, с ним мы уже добре знакомы. Воистину можешь гордиться таким сыном!

– На добром слове спасибо, Иван Мстиславич! Особо же рад я тому, что так хвалишь ты моего Арсения и что он тебе пришелся по сердцу, ибо приехал я сюда по его делу. И поелику ты о нем говоришь такое, чаю, что дело это у нас сладится.

– Какое же такое дело? – насторожился Хотет, начиная догадываться.

– Хочу сватать для него дочь твою, княжну Софью. Они друг дружку полюбили крепко и, чаю, будут хорошей парой, коли дашь ты им свое благословение, как я свое Даю.

Иван Мстиславич, хотя уже и ожидал этого, на мгновение растерялся, не зная что, вернее – как ответить. Всякого татарина, даже самого знатного, он ставил в душе неизмеримо ниже себя, а к тому же два дня тому назад получил от Михаила извещение о том, что Софью будет сватать Моложский князь, и этим был отменно доволен. Помолчав немного и собравшись с мыслями, он сказал:

– Не обессудь, Иван Васильевич, но хочешь ты невозможного. Знаю, ты человек достойный, и я тебя вельми уважаю. Сына твоего тоже хвалил я без лести и снова скажу: всем он хорош. Только что ни говори, а ведь вы татары и дочери моей он не ровня.

– Будь мой сын мусульманином, я бы с тобой в том не спорил, – спокойно возразил Карач-мурза. – Но он, тако же, как и я, давно принял святое крещение, стало быть, вера нас ныне не разделяет.

– Пусть так. Но я не о том говорю.

– А о чем же еще?

– Не ровня он ей по крови.

– Ну, это ты напраслину молвил, Иван Мстиславич. Коли говорить о его татарской крови, то и она не хуже твоей: и мать его, и бабка царского роду, из коего немало жен высватали русские князья.

– Может, по нужде и высватали. А у меня такой нужды нет, и я дочь свою отдам токмо за русского князя.

– Рад это слышать, Иван Мстиславич. Коли так, мы с тобою, наверно, поладим, ибо сын мой, как и я, тоже русский князь, да к тому же такого роду, который ты без сумнения выше всех иных ставишь.

– Бона! Какого же этого вы столь славного роду?

– Роду князей Карачевских и Черниговских, того же самого, что и ты, токмо лишь старшей ветви.

– Ты что, Иван Васильевич, меня за глупца почитаешь, али сам внезапу потерял разум? – воскликнул пораженный Хотет.

– Ни то, ни другое. Я тебе истину говорю. Я сын родной и законный князя Василея Пантелеевича, у которого прадед твой Тит Мстиславич отнял Карачевский стол, след чего род ваш Козельский тут и вокняжился. И ты мне по боковой ветви племянник.

– Откуда же ты вдруг татарин? Э, полно, Иван Васильевич, плетешь ты невесть что и мыслишь – так вот я словам твоим несуразным и поверю!

– Коли не веришь словам, поверишь вот этому, – промолвил Карач-мурза, протягивая собеседнику небольшой свиток пергамента, который достал он из бокового кармана.

– А это что такое? – спросил Хотет.

– Духовная грамота[36]предка нашего Мстислава Михайловича, первого князя Карачевского и Козельского.

– Как же она у тебя оказалась?

– Передавалась она старшему в роде, вместе с Карачевским столом, и мой отец получил ее от своего отца, когда вступил на великое княжение в нашей земле.

Хотет с недоверием взял пергамент, развернул его и медленно, букву за буквой, стал разбирать выцветшие от времени слова: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа: – се яз, раб Божий Мстислав, а во святом крещении Михайло, княж-Михайлов сын и князь земли Карачевской»… Дочитав до этого места, Иван Мстиславич быстро перевел глаза на подпись и на висевшую внизу красную восковую печать с изображением Архангела. Все так… Вельми дивно сие, а видать, не солгал татарин, – подумал он и снова углубился в чтение. Вначале содержание грамоты его почти не интересовало, – это было перечисление уделов, которые князь Мстислав Михайлович завещал четырем своим сыновьям, и общие им наставления. Но дойдя до того места, где говорилось, что в случае бездетности старшего из братьев – Святослава, на великом княжении в Карачеве утверждается род второго брата – князя Пантелеймона, Хотет почувствовал, что его бросило в жар: он вдруг сообразил, что сейчас не ему, потомку третьего брата Тита, – а именно этому «татарину» по закону надлежало княжить в Карачеве.

– А князю Витовту ты эту грамоту показывал? – спросил он, быстро вскинув глаза на Карач-мурзу.

– Нет. Зачем бы я стал ее показывать? Карачевского стола я не домогаюсь, а то, что узнал ты обо мне сейчас, князь Витовт уже давно и без грамоты знает.

«Ага, значит, сунулся ты к нему, да вместо княжения получил шиш», – с облегчением подумал Иван Мстиславич. Ему стало ясно: если Витовт, зная о правах Карач-мурзы, до сих пор не передал ему Карачева, стало быть, он вообще не собирается этого делать. Почему – Хотет тоже уразумел: «Не меня, вестимо, жалеет, а Юлиану Ивановну». Эта догадка довершила его раздражение, и он сказал почти с вызовом, возвращая грамоту Карач-мурзе:

– Ну и чего же ты от меня теперь хочешь?

– Ничего не хочу, опричь того, за чем приехал: руку дочери твоей прошу для сына моего Арсения.

– Я уже сказал тебе, что за него Софью не отдам.

– Сказал, что не отдашь, поелику он не русский князь. Ну, а теперь сам видишь, что в том ты ошибся. Так что же еще?

– А то, что за другого русского князя хочу ее выдать.

– И он уже ее посватал?

– Посватал или еще посватает, то не важно. Такова моя воля родительская, и все тут!

– Стало быть, дочери своей ты счастья не хочешь? Ведь она Арсения любит, а не того другого князя.

– То не любовь, а блажь пустая! Выйдет за кого я велю, а там и полюбит. С девками всегда так.

– Это твое последнее слово, Иван Мстиславич?

– У меня слово токмо одно, оно и первое, оно и последнее. И на том не гневайся, Иван Васильевич.

– Ну, коли так, будь здоров. Жалею, что тебя зря потревожил, – поднимаясь с места, промолвил Карач-мурза.

– Куда же ты? Хоть отобедай с нами.

– Благодарствую, княже, спешу в обрат. Оставайся с Богом!

ГЛАВА XVIII

Когда Карач-мурза сообщил сыну о неудаче своего сватовства и посоветовал ему забыть княжну Софью, Арсений только нахмурился и ничего не сказал. Хотя удар был жесток, он сдаваться не собирался, но посвящать отца в свои дальнейшие намерения не хотел, справедливо опасаясь того, что они не встретят одобрения, а тогда пришлось бы отказаться от Софьи или идти на открытое нарушение отцовской воли. Ни того, ни другого Арсений, разумеется, не желал, а потому решил действовать теперь на свой собственный страх и риск.