Возвращение - Каратеев Михаил Дмитриевич - Страница 13

– Ну, спаси тебя Бог, княжич! Мы ее на башне у ворот поставим, а ту, что там сейчас стоит, меньшую, возьмем на стену. Теперь как раз по пищали на каждый угол выйдет, опричь этой.

– Пищаль знатная, – сказал Михаил. – Она у воеводы, словно баба, Акулькой звалась. Можно из нее стрелять круглыми камнями, но коли отбивать приступ, лучше резаным свинцом, две жмени, а то и три заложить можно. И что

ни дальше – куски свинца шире разлетаются, шагов на двести она тебе человек десять с одного разу положит. А грому сколько! Другие десять со страху помрут.

– Али ты из нее палил уже?

– Там же, в Брянске, спробовал ее и на камень и на свинец, прежде чем сокола отдать. Чуть не подох бедняга с перепугу, пока я палил!

– Ну, еще и еще тебе спасибо! Бог даст, найду случай отквитаться с тобою. А сейчас идем в хоромы, закусим, отдохнешь с пути, а после я тебе тут все покажу.

– А на медведей пойдем?

– Вестимо, пойдем! Три берлоги я уже знаю, а коли надо будет, наши люди еще сыщут.

На следующее утро Арсений и княжич Михаил в легких, не стесняющих движений полушубках, вооруженные рогатинами и длинными, остро отточенными ножами, вышли из ворот усадьбы и почти сразу очутились на опушке леса, откуда по узкой просеке зашагали в его девственную глубину.

Третьим шел с ними крепкий парень, одногодок Арсения, сын Нуха и Фатимы, к которому как-то не пристало его христианское имя – Гаврюшка, и почти всегда его звали Гафизом. Он нес с собою тяжелый топор, длинный шест с заостренным концом, полуторааршинную доску с набитыми в нее короткими гвоздями и какой-то обвязанный ремешком войлочный сверток.

– А что это он несет? – спросил княжич, заинтересовавшийся назначением двух последних предметов.

– Доска с гвоздями, это чтобы медведя на дыбы поднять. Без того он редко встает, как вылезет из берлоги, так на четырех лапах на тебя и кидается. А коли ты его один взять хочешь, без нашей помоги, надобно, чтобы он в рост поднялся, инако не сдюжишь.

– А сверток зачем?

– Сверток, то для меня. А зачем он, вот погоди маленько, узнаешь, – загадочно ответил Арсений.

Лес, между тем, становился все гуще и темнее. Лиственных деревьев тут уже почти не было, лишь кое-где виднелись белые стволы берез с заиндевевшими, словно белым пухом поросшими ветвями; зато, куда ни глянь, всюду башнями дыбились огромные ели, внизу почти черные, а чем выше, тем обильнее и краше убранные снегом.

Ветви вековых сосен сверху почти перекрывали просеку, поэтому снег на ней лежал неглубокий, идти было легко, и через час охотники уже отдалились от усадьбы версты на четыре.

– Тут надобно свернуть, – сказал Арсений, разглядев на одном из древесных стволов сделанную накрест свежую зарубку. – С версту пройдем по чащобе, там и берлога. Только теперь надо идти тихо и поглядывать по сторонам: это место медвежье, и можно повстречаться со зверем, который еще не лег.

– Ужели есть такие, что до самого Рождества бродят?

– Есть. Медведица, та лезет в берлогу рано, в половине ноября уже спит. Медведь же, особливо старый, после того еще, бывает, и месяц не ложится. А у иного и так случается: он приготовит логово с осени, но когда пришло ему время залечь, беспременно обойдет не раз всю окрестность и, ежели учует что неладное, особливо следы человека, тогда уже в ту берлогу не ляжет. И хорошо, коль время ему останется сыскать другую, а бывает, что не успеет, – завалит все снегом, под ним доброй ямы не найдешь, вот он и бродит всю зиму. Тогда он лют и много беды натворить может. Дня за три до твоего приезда такой шатун проломил ночью стену хлева в одной нашей деревеньке и унес овцу.

– Неужто и на жилье нападают?

– Нападают. А что им делать? Летом медведь наедается желудями, кореньями, ягодами и медом, никакой мелкой тварью не брезгует, случается рыбу словит, – харча ему много, и он всегда сыт. А зимою не то: хочешь не хочешь, а надо кормиться мясом. Потому он и скотину тебе не упустит, а коли случится, нападет и на человека, хотя летом сам от него бежит. Ну, однако, тут надо идти молчком, – добавил Арсений, – уже подходим.

Минут через десять, соблюдая полную тишину, путники вышли на небольшую поляну, поперек которой лежала толстая, видимо, поваленная бурей сосна, обильно присыпанная снегом.

– Тут, – шепотом сказал Арсений, останавливаясь. – Вон, гляди, желтое пятно на снегу, под корнями: это он снизу надышал. Ты его взять хочешь, либо мне брать?

– Давай я возьму, – так же тихо ответил княжич.

– Ладно, мне второй будет. Тогда становись сюда и гляди в оба. Сейчас мы его подымем.

Михаил встал шагах в пяти от берлоги, утоптал под собою снег для лучшего упора, попробовал, хорошо ли вынимается нож, и взял на изготовку рогатину. Гафиз тем временем бросил доску с гвоздями меж ним и берлогой, слегка припорошил ее снегом и вооружился шестом.

– Поднимай! – сказал стоявший чуть в стороне Арсений, убедившись, что все в порядке.

Гафиз всунул шест в берлогу и, нащупав там мягкое, ткнул раз и другой. Снег в этом месте заметно стал оседать, из-под него послышались звуки, похожие на хрюканье, и почти тотчас из ямы показалась передняя лапа, а за нею голова зверя. Видимо, он был ослеплен ярким светом и потому замер на мгновение, поводя глазами и ушами. Потом, приглядевшись, зарычал грозно и, разом выскочив наверх, метнулся на стоявшего перед ним человека. Но тут же он наступил на гвозди, взревел благим матом и, поднявшись на задние лапы, замахал передними, чтобы стряхнуть с них приколовшуюся доску.

– Бей! – крикнул Арсений.

Но княжич и сам не зевал. Хладнокровно выждав момент, когда мешавшая ему доска оторвалась от лап медведя, он, подавшись всем туловищем вперед, вонзил ему в грудь рогатину. Ревя и махая лапами, зверь полез на него, но Михаил ловко упер древко рогатины в землю, и медведь, навалившись на нее всей тяжестью, вогнал в себя острие по самую поперечину, отделявшую его от древка.

Удар был нанесен метко, задев, очевидно, сердце, ибо зверь почти сразу начал крениться и, сделав еще одно отчаянное усилие добраться до врага, грузно повалился на бок. Плотно засевшая в нем рогатина вырвалась при этом из рук княжича, но увидев, что медведь пытается подняться, и не столько боясь теперь его когтей, как того, что на помощь придет Арсений или Гафиз, стоявший поблизости с топором, он поспешно выхватил нож, и, подскочив вплотную, всадил его в грудь зверя, рядом с торчавшей рогатиной. Издыхающий медведь в последнем усилии взмахнул лапой над головой охотника, но тот успел отпрянуть, – страшные когти только распороли ему рукав полушубка, по счастью, почти не задев руки. Княжич снова занес нож, готовясь нанести второй удар, но сразу увидел, что в этом уже нет надобности: медведь опрокинулся на спину и, несколько раз дернувшись предсмертной дрожью, затих.

– Ну, с почином тебя, княжич! – воскликнул Арсей. – Ловко ты его взял, словно бы прежде только то и делал. Знатный зверюга, – гляди, какие когтища! А он тебя не поранил ли ими?

– Нет, то пустое. Лишь кожа, будто, горит, должно быть, царапнул малость, – потирая руку, промолвил Михаил и добавил: – Что с ним теперь делать будем? Тут шкуру снимем, али как?

– Это без нас сделают. Я дома сказал, чтобы малое время спустя по нашим следам вышли люди подбирать убитых зверей. Пускай тут лежит, а мы покуда к другой берлоге пойдем, – она тут недалече, и версты не будет.

По пути Арсений вырубил сук толщиной пальца в два и длиной в аршин, очистил его от боковых ветвей и лишь вблизи толстого конца оставил несколько крепких отростков, направленных в разные стороны и чуть назад. Их он подрезал коротко, вершка на два, и концы тщательно заострил, также как и толстый конец самого стержня.

– Это что такое? – спросил княжич.

– Это ежик, – пояснил Арсений. – Ежели его медведю в пасть сунуть, он его, небось, не сразу выплюнет!

– А зачем он, коли есть рогатина?

– Я не с рогатиной, а с ножом на зверя пойду.

– Пропадешь ни за что, – промолвил Михаил. – Так схватиться с медведем можно лишь при нужде, когда иного не осталось. И не раз я слыхал от бывалых зверовщиков, что человек из такой схватки редко живым выходит.