Запоздавшее возмездие или Русская сага - Карасик Аркадий - Страница 90

Эта новость взволновала Сидякина намного больше, нежели осуждение сына.

— В каком роддоме находится младенец? — погасив неожиданное волнение, спросил он. — Когда народился?

Заяц подробно описал месторасположение больницы, мало того, сообщил на каком виде транспорта добираться. Прохор аккуратно записал все это в записную книжку, с которой не расставался ни днем, ни ночью.

Дома, поймав за развеваюшийся подол бегающую по кухне Настьку, ввел ее в курс еще одних обязанностей. Кормить и беречь от болезней и других бедствий его внука.

Семенчук внимательно слушал, постукивая под столом деревянным протезом. Кажется, ему нравилась забота друга о наследнике.

— За уход за Ефимкой станешь получать больше. Намного больше. Но ежели не доглядишь и с пацаненком что-нибудь случится — на одну ногу наступлю, за вторую дерну. Вместо одной девки станет две.

Настька привыкла к вечным угрозам хозяев, поэтому ответила понимающей улыбочкой. Утвердительно кивнула — все будет в полном ажуре, и побежала в погреб за дополнительной бутылкой самогона. Радостное событие необходимо отметить…

Поздно вечером на последнем автобусе Прохор возвратился домой. С орущим свертком на руках…

Настька, будто бегун на дальние дистанции, получивший второе дыхание, моталась по дому и двору, стирала, победоносно поглядывая на любопытных соседок, развешивала пеленки. В солнечную погоду баюкала на крылечке розовощекого, пухлого младенца, поила молоком из бутылочки с натянутой соской.

Деревенские порешили — ни стыда у девки, ни совести. Другая бы хоронила свой грех, а эта выставляет его на показ. Со временем сплетницы успокоились, переключились на другие деревенские события.

Лето сменилось холодной тягучей осенью, пришла морозная зима, потом — бурливая весна. Отметили годовщину рождения Ефимки. Румяный пухлый малыш, радуя мужиков, бодро топотал по двору, со смехом гонял перепуганных кур, сражался с воробьями.

Сидякин все не мог решиться совершить задуманное убийство. При виде Семенчука, баюкающего пацаненка, в нем возникало нечто похожее на раскаяние и жалость. Он давил в себе эти чувства, про себя твердил, что убрать компаньона заставляет не жажда обрести богатство — зачем оно ему? — а желание обеспечить будущее Ефимки.

Между тем, Федька, не таясь от друга, начал заполнять уже седьмой горшок. В захоронке стало тесно, пришлось соорудить более просторный тайник. Целую неделю трудились компаньоны, оборудуя в погребе более вмнстительную нишу.

Заяц по прежнему приезжал два раза в неделю. Семенчук посчитал опасными встречи на озере — пацаны-рыболовы, не боящиеся ни Бога, ни дьявола, могут присмотреться и трекнуть отцам и матерям. Далеко ли до греха? Поэтому компаньоны виделись с главным надсмотрщиком в хате местного лесника. Под видом родственников. Лесник не интересовался причинами визитов, его больше увлекала сумма, обещанная за кратковременное предоставление горницы.

На этот раз Заяц встретил хозяев хмурый, чем-то озабоченный. Бережно выложил на стол тяжелый сверток.

— Взяли хату одного барыги. Пришлось замочить. Желток расстарался. Золотишко, колечки, камушки, — коротко пояснил он. — Все сделано чисто.

— Лягавые не сели на хвост?

— Говорю же — чисто.

— Почему тогда такой угрюмый?

Заяц помолчал, поковырял в мокром носу.

— Знающий человек с зоны трекнул: Доходягу освободили.

— Как это освободили? — не понял Сидякин. — У него же срок — червонец, а прошло всего полтора года.

— По болезни. Последняя стадия туберкулеза, вот-вот сдохнет.

Нельзя сказать, что Прохор обрадовался либо загоревал — судьба сына давно уже не интересовала его. Но вдруг Марк заявится в деревню, потребует свою долю богатства — что делать, как поступить? Отказать, выгнать? Нет, на это он не пойдет, остатки совести потом замучают.

— В подвале не появлялся? — понимающе глядя на компаньона, спросил Зайца Семенчук. — Где живет?

— Хрен его знает где, — не полнимая глаз, досадливо ответил Заяц. — Только Желток боится — Доходяга станет мстить. Ведь он вместе с Хмырем подставили его лягавым.

— А ты чего струсил?

— Вовсе не струсил. Но кому охота получить перышко под ребро. Вдруг Доходяга решит, что я тоже повинен. Не только в аресте, но и в смерти Райки Вездехода. Ведь именно я отвозил брюхатую в больницу.

Наверно, трусливая мыслишка родилась не на пустом месте, подумал

Прохор. Заяц вполне мог по дороге в роддом подсунуть беременной бабе отравленное питье. Причин — множество. Надоумил мстительный Желток, подсказал хитроумный Хмырь.

Скорей всего нужно со дня на день ожидать появления в деревне сына. Задуманная ликвидация компаньона-соперника оступила на второй план.

А влюбленные бабы не унимались. Теперь прогуливались по улице в непосредственной близости к избе хахалей. Демонстрировали потасканные свои прелести, смеясь, трясли вислыми грудями, поддергивали распирающими юбки бедрами.

Однажды остановились возле плетня.

— Чей же ентот расчудесный малыш? — медовым голоском спросила Фекла Настьку. — Уж не твой ли?

— Внук хозяина, — коротко ответила девка. — Я еще не замужем.

— Детишки нарождаются не только у замужних, — рассмеялась Симка. — Хозяева-то дома?

— Прохор Назарович бреется, а Федор Проклович пошел за куревом.

— Покличь старшину, — попросила Симка, одергивая на бедрах юбку и охорашиваясь. — На два словечка.

Настька, подшлепнув смеющегося малыша, вошла в избу. Фекла поспешила в центр деревни к лавке. Перехватить колченогого, потребовать ответа — когда заявится для исполнения главной мужской обязанности?

На крыльцо вышел старшина. Из-под расстегнутой рубашки выглядывает мускулистая, поросшая черными кудрявыми волосами, грудь, видна верхняя часть корсета. Армейские галифе, домашние тапки, непокрытая голова — человек отдыхает.

Все же подошел к калитке.

— Добрый день, Прохор Назарович, — призывно пропела баба.

— Привет, Симка, — сухо поздоровался старшина. — По какой надобности?

— Известно какой, — заколыхала грудями баба. — Позабыла уж ваш голосок. Скоко не виделись — поневоле забудешь. Или я не по вкусу пришлась, или друга зазноба появилась?

— Никаких зазноб. Днями заглянем.

— Чего там днями, — наседала разгоряченная баба. — В субботу — день рождения подружки, посидим, покалякаем. Сговорились?

Пришлось согласиться. Все равно Симка не отстанет.

Воодушевленная согласием Прохора баба поплыла к центру деревни. Там возле входа в лавку Фекла обрабатывала своего возлюбленного. На подобии Симки выпячивала груди, переступала с ноги на ногу. Федька ковырял протезом землю, понимающе кивал, корявой ладонью примерялся к бабьему подолу.

— Все, подружка, пошли в магазею, прикупим городской закусочки. Старшина пообещал наведаться в субботу, — сообщила Симка радостную новость. — Не угощать же мужичков одной картохой?

— Значится, придешь? — Фекла расправила плечи, грудью прижала тощего Федьку к плетню. — Не омманешь?

Воровато оглядевшись, Семенчук все же исхитрился запустить пятерню под подол. Сжал с такой силой, что Фекла охнула и отшатнулась.

— Бешеный, как есть бешеный… Рази можно на людях?

— Без людей я бы не так пошшупал.

От мужской ласки самогонщица обессилила. Пришлось Симке подхватить ее под руку и силком оторвать от прилипшего, будто муха к меду, кавалера.

— Ну, как, отметимся? — спросил Федька, закрыв за собой калитку. — Бабы разгорячились до полного накала, прикоснешься — ожог. Сами не придем — сюда пожалуют. Сдерут с нас одежонку, изнасилуют. Неужто допустим такое? Фекла сказала, что в субботу — день рождения Симки. Подходящая причина для разговления.

Не договорились курвы, с неожиданной злостью подумал Сидякин, брешут не в унисон. Но главное не в бабьей болтовне. Вот и решение измучавшей его проблемы, Федьке остется жить чуть меньше недели.

— Придется пойти.

— Точно, придется. Ежели признаться, у меня уже из ушей течет, до того оголодал — ужасть! Дорвусь до Феклы — живой не выпущу.