Запоздавшее возмездие или Русская сага - Карасик Аркадий - Страница 80

— Нет, не верю.

Сидякин прозревал. Медленно, трудно, связывая между собой, казалось бы, малозначащие события. Он, конечно, знал о существовании горшков, спрятанных в погребе за кадушкой с мочеными яблоками. Мало того, сам учавствовал в изготовлении хитрого тайничка. Тогда Федька, не вдаваясь в подробности, буркнул: запасец на черный день.

Только сейчас открылся полностью. Почему не раньше?

— Слава Богу, — облегченно задышал конспиратор. — Кажется, наконец, мозги встали на место…

— И много там… безделушек? — притворившись равнодушным, задал следующий вопрос Прошка. — На подарки бабам хватит?

— Кол им между ног! — злобно выругался Семенчук. — Жирно будет — одаривать кольцами да браслетами. Перебьются шалавы! — попрыгал, успокаиваясь, ловко подфутболил протезом валяющийся у забора булыжник. — Значит, за живое задело, интересуешься нашим богатством? Ради Бога, могу посвятить. Ежели просчитать по самым низким ценам — несколько миллионов. Правда, считал я не на бумажке — в башке, складывал, умножал, делил, мог и ошибиться. Но в общем плане — верно.

— Грабежи? Убийства?

Глава подпольной фирмы засмеялся.

— Всего понемногу. Где-то я вычитал — богатство вырастает на крови, кровушкой поливается, ею же подкармливается. Честных состояний просто не бывает…

Сидякин слушал друга в полуха. Думал о своем.

Нет, он не был слюнявым правдолюбцем или слезливым жалельщиком. Еще подростком, ковыряясь в коровьем дерьме, усвоил простую истину: все, без исключения, люди обмазаны вонючим навозом. В том числе, охотно берущий взятки председатель колхоза, втихомолку торгующие общественным богатством главный агроном и бригадиры, покрывающие ворюг секретари райкомов и обкомов, короче — все.

Хочешь вкусно кушать, спать на мягком, а не на треклятой лежанке, приходовать молодух — веди себя соответственно.

Что до страха, то он вколочен в сознании любого человека, главное, не думать о нем, загонять его поглубже в подсознание.

А чего, спрашивается бояться, если ни он, ни Семенчук не убивают и не пытают? Могут посадить за хранение похщенных ценностей? Ну и что, раньше сядешь, раньше выйдешь. К тому же, тайничек еще отыскать требуется, доказать, что он построен компаньонами а не прежними жильцами.

— … особо зверствует Желток. Ему что стопку выпить, что пацаненка зарезать — все единно. Но по ловкости ему далеко до Хмыря. Я уже говорил тебе — не парень — артист… Кровью и он замаран, не без того, но пускает в ход нож только при опасности, когда без кровопускания не обойтись…

Так вот кому доверено воспитание сына, без малейшего волнения подумал Прохор, доверчивый Марк быстро научится грабить и убивать. Порушить договоренность с Семенчуком, забрать из вертепа Марка, вернуть его матери?

Но это означает разрыв с Федькой. Не потому, что хилый пацаненок так уж тому нужен — пристроив родного сына компаньона в «подшефную» банду глава фирмы как бы взнуздал старшину. Подхлестывает, погоняет, заставляет поворачивать в нужном направлении. Знает — в уголовку Прохор не пойдет — побоится.

— … Не трусь, старшина, не марай дерьмом трусы, ничего с твоим отпрыском не случится, — Федька будто плдслушал сомнения компаньона. — Я вдолбил в понятливую башку Зайца — только попрошайничество, никаких грабежей. Здесь все будет чисто и гладко. А вот Требухи, честно признаюсь, побаиваюсь. Лейтенант походит на натренированную собаку-ищейку — вцепится, ни за что не разожмет челюстей… Думаю, лягавый уже принюхивается к нашим обмаранным штанам.

— И что ты собираешься делать? — очнулся от нелегких раздумий Сидякин.

— Прикроем фирму?

— Сбрендил? Просто ограничим встречи с Зайцем. Встречаться будем не в избе глухой старухи — на свежем воздухе. Скажем, на охоте… Кстати, я будто превидел опасность — послал через верного человека маляву…

— Так прямо и написал?

Семенчук презрительно оглядел испуганную физиономию компаньона. В который уже раз сожалеюще завздыхал.

— Малява — житейская, но Заяц поймет — ему не впервой… Пошли в избу. Холодно стало, зима подкатывает. Да и спать зверски хочется. Наверно, старость припожаловала, — пожаловался он, пряча плутовские глаза. — Раньше сыграешь на бабе за ночь пяток «концертов» и никакой тебе усталости, а нынче чуть не доконала меня чертова ведьма. Тружусь, тружусь, а она только охает да подбадривает — быстрей прыгай, фрайер, не вздумай отвалить — круглые вырежу… Представляешь боевую обстановку?

Жалобные признания Федьки — бальзам на иссеченную шрамами завистливую душу старшины…

Утром Сидякина разбудило бодрое постукивание деревяного протеза. Настроение — прескверное. Побаливает голова, в глазах — иллюминация, давит корсет. Надо бы посетить поликлинику, заменить его на новый, но рисоваться в районном центре опасно, а ехать в Москву не хочется.

Мысли о слишком резвом компаньоне и давящем корсете поблуждали по окраине сознания и исчезли. Их место заняли вместительные горшки, замурованные в подвальном тайнике. Заманчиво покачивают крутыми боками, кривятся, показывают драгоценности.

Бесово наваждение!

Сидякин зажмурился и представил себе роскошный особняк, толпу слуг, грудастую, тонкую в талии молоденькую сопостельницу, завистливые взгляды соседей. Совершенно другая жизнь, ради которой не жалко отдать тридцать лет нынешней….

— Долго собираешься валяться? — открыл дверь Федька. — Или Симка тебя уморила, как меня — Фекла? Одевайся, позавтракаем и поедем на… охоту. Или — на рыбалку, как скажешь.

Настька невежливо отстранила от раскрытой двери веселого инвалида.

— Что подать на завтрак: гречневую кашку иль яишню?

— От твоей гречневой кашки уже тошнит, — не угомонился глава подпольной фирмы. — Давай яишню. Только — на сале, не забудь посыпать зеленным луком, — выразительно облизнулся он. — Вкуснятина! Как ты.

Поймав далеко не безгрешный взгляд, которым одноногий окинул ее бюст, девка непроизвольно покраснела и поспешила покинуть хозяев. Разыграются — облапят, обслюнявят, а она собралась навестить родную деревню, повидаться с женихом. Почует влюбленный комсомольский секретарь запашок другого мужика и отвернется. Прощайте тогда мечты о семье, детишках, собственном хозяйстве.

— После завтрака поеду к мамане, — объявила она из кухню.

Сидякин выслушал просьбу служанки об отпуске равнодушно. А вот Семенчук возмутился.

— В избе — срач, пирогов не напекла, бельишко грязное. А она. видите ли, решила погулять. Никуда не поедешь! Что до жениха — сам женюсь или найду парня.

— Зря обижаете, — Настькя выжала пару слезинок. — Белье постирано, еды наготовила, полы подтерла. Завтра возвернусь — напеку пирогов.

В конце концов, Федька согласился. А что делать — не крепостное право, свобода, равенство, братство.

В телеге, развалившись на свежем сене, он продолжал негодовать, поливая матюгами неугомонную самогонщицу, дотошного участкового, самовольную Настьку.

Прохор по обыкновению помалкивал. Думал о богатстве, которым придется делиться с придурком. Это казалось ему верхом несправедливости. В голове постепенно вызревало решение избавиться от соперника.

По странной ассоциации вспомнилось лето сорок третьего, проселочная дорога, неожиданный налет мессеров. Прохор физически ощутил подрагивающий в руках автомат, очереди, которые тот выплевывал, разрывы бомб. Ему казалось, что тогда ему не удалось удержать сбесивщийся ППШ, ствол чуть отклонился в сторону стоящего в полный рост комбата и…

Бывший старшина не знал — убил ли он Семку или ему только кажется, что прострочил очередью широкую грудь друга детства? Хотелось бы чтоб казалось.

А вот сейчас — другая ситуация. Не использовать предоставленную судьбой возможность — глупо. Приз задуманного — безбедная жизнь до гробовой доски. Моральная сторона его не тревожит.

В конце концов Сидякин уверился в правильности принятого решения. Оно, это решение, еще больше окрепло после встречи с Зайцем.