Покойся с миром - Желязны Роджер Джозеф - Страница 8

— Понятно, — сказал я. — А теперь он оказался замешанным в деле, связанном с этим… сомнительным предприятием в Бразилии.

— Именно так.

— Тогда вполне разумно было бы начать следствие со стороны, так сказать, принимающей.

— Мы уже начали действовать в этом направлении. Но нам хотелось бы не просто вернуть свои капиталы. Нужно найти самого отца Бретана. Мы так и не смогли разобраться во всех деталях операции и, что вполне естественно, хотели бы предотвратить ее повторение.

— Готов поспорить, что он уже в Бразилии или на пути туда.

— Мы предполагаем, что он все еще в Европе. Он поступил бы донельзя неосторожно, предсказуемо, если бы сразу же поехал к брату. Кроме того, нам кажется, что он хотел бы увидеть, какой будет реакция Церкви на кражу, прежде чем предпринять дальнюю поездку. Если бы мы передали информацию для публикации, его лицо мгновенно стало бы известно всем на свете. Он понимает, что, утаивая информацию, мы оставляем за собой право открыть ее в любой момент, что может расстроить его планы, связанные с переездами. Лично я сомневаюсь, что, скрывая информацию, мы сможем держать его в состоянии отчаяния бесконечно долго, но уверен, что последствия предания гласности этого происшествия будут почти катастрофическими.

— Я вас понимаю. В конце концов, именно меня выбрали для того, чтобы найти его.

— Нет, мистер Уайли. Вы один из тех, кому мы хотели бы поручить поиск касающейся этого человека информации.

— А кто другие? — спросил я.

Он улыбнулся, и я тоже изобразил на лице улыбку (довольно жалкую), потому что его слова много сказали мне о том, как легко могут люди загнать друг друга в угол, если они думают одинаково.

— Вам это знать необязательно. Было решено, что вы, учитывая ваше образование, лучше, чем другие, справитесь с опросом ряда его друзей и знакомых.

Сказав это, он передал мне четыре листа бумаги с аккуратно напечатанным текстом и схемой. Текст являлся списком из пяти фамилий с указанием рода деятельности, местонахождения и отношений с нужным мне человеком. У троих, однако, точный адрес отсутствовал. Они были духовными лицами и жили в Ватикане. На трех листах были карты, на которых кто-то обозначил их жилища и указал время, когда этих людей можно застать дома. Я никогда не мог понять, почему в государстве даже такого размера никто не удосужится дать улицам названия или хотя бы номера.

— С этими людьми кто-нибудь уже разговаривал? — поинтересовался я.

— Нет.

— Кто-нибудь из них знает о краже?

— Нет, если им не сообщил об этом сам преступник.

— Понятно. Я должен придерживаться какой-нибудь определенной легенды, которая вас устраивает?

— Легенды?

— Я же должен буду как-то объяснить, почему задаю вопросы.

— О, — сказал он. — Остается надеяться на вашу изобретательность. Вера и совесть не позволяют мне советовать человеку лгать.

Я еле слышно хихикнул, а он покраснел и потупил взор.

— Хорошо, — сказал я. — Справлюсь. Что-нибудь еще?

— Не упоминайте о деньгах и о том, что связаны с нашей службой, — сказал он, вставая со стула. — Информацию передавайте незамедлительно, лично мне.

Он протянул руку, я пожал ее.

— Я свяжусь с вами.

— Доброго вам дня.

Я вышел и решил провести начало этого доброго дня в поисках места, где можно было бы посидеть, покурить и подумать, — было слишком рано, чтобы застать кого-либо из трех интересующих меня священнослужителей дома.

В списке значился владелец одного из римских кафе — Джакопо Рамаччини. Я решил доехать на такси до его «Золотой ладьи» в надежде выпить вина, поесть спагетти и получить информацию.

«Золотая ладья» оказалась маленьким подвалом без окон, к тому же плохо освещенным, — скорее всего, чтобы не видно было грязи. Двое мужчин за столиком в углу отвлеклись от игры в карты и бутылки вина, чтобы положить головы на стол и захрапеть. Еще одним живым существом в подвале был толстяк в переднике неопределенного цвета. Он читал газету, держа ее в шести дюймах от толстых очков, и вполголоса ругался.

Когда я вошел, он опустил газету на колени и резко повернулся в мою сторону, продемонстрировав два весьма примечательных шрама на лице: один пересекал лоб от брови до линии волос, другой по дуге проходил по левой щеке — вероятно, улыбка у него получалась весьма любопытной, если, конечно, он когда-нибудь улыбался.

— Да? — воскликнул он. — Что вы хотите?

— Бокал белого вина, — сказал я, передумав заказывать спагетти. — Вы — мистер Рамаччини?

— Да, — ответил он, направляясь к узкой барной стойке. — А что? Кто вы такой?

Я не стал смотреть, откуда он извлек бокал. Просто не хотел знать.

— Я — Овидий Уайли, — представился я, подходя к стойке.

Он поставил передо мной бокал и налил вина.

Он очень внимательно рассматривал меня, особенно, как мне показалось, мою одежду.

— Откуда вы приехали? — спросил он. — Разве мы знакомы? Я вас никогда не видел.

— Из Нью-Йорка. — Я перевел взгляд на изображения святых на стене над его левым плечом, потом снова посмотрел на него. — Приехал сюда по делу. Приятель упоминал ваше имя, поэтому я решил зайти и передать вам привет.

— А, из Нью-Йорка, — сказал он и улыбнулся, показав, что моя догадка оказалась верной.

Интересно, что при улыбке шрамы у него на лице шевелились, и создавалось впечатление, что пластилиновую голову кто-то одновременно и очень медленно сжимал и скручивал.

— Нью-йоркская одежда, я правильно догадался! — продолжил он. — По какому делу? Какой приятель?

— Я занимаюсь продажей произведений искусства. Приезжаю в Рим несколько раз в год на аукционы. А приятеля зовут Эмиль Бретан.

— Искусство — это хорошо. Искусство — это красиво и приятно. Но я не знаю никакого Эмиля Бретана.

Я сделал еще один глоток, на вкус он был лучше, чем первый.

— Понимаю, — сказал я. — Он живет в Бразилии. Никогда вас не видел. Но его брат Клод Бретан, священник из Ватикана, много раз упоминал вас в своих письмах и всегда называл другом.

— Правда? — спросил он.

— Правда.

Улыбка стала ехидной.

— Священник, ах этот проклятый священник! — воскликнул он. — Да, он постоянно обедал здесь. Может быть, он собирался стать святым или принести покаяние. Понимаешь, здесь нельзя есть. Лично я обедаю в кафе на другой стороне улицы.

Потом он стал долго и громко смеяться. Один из храпевших пошевелился, но затем продолжил свою песню, правда уже на другой ноте.

— Священник! — хихикнув, воскликнул он. — Каждый раз, когда он приходил сюда, все заканчивалось спором.

— По какому поводу? По поводу качества блюд?

— Нет, конечно нет. Он готов был есть помои и никогда не жаловался. Мы говорили в основном о религии и политике.

— Вот как? — сказал я.

— Да, ему нравилось спорить. Кстати, он был иезуитом.

— Я знаю.

— Значит, он рассказал обо мне брату? Здорово. Кому-то в Южной Америке известно мое имя, и в Нью-Йорке тоже. Похоже, «Ладья» приобретает международную известность. Может быть, обо мне напишут в «Плейбое»!

Он снова засмеялся, а я сделал глоток вина.

Он наконец успокоился, вздохнул и сказал:

— Ты уже встречался с этим священником?

— Нет, только что прилетел. Намеревался встретиться сегодня вечером.

Он вытянул руку, схватил меня за предплечье.

— Послушай, — сказал он. — Послушай. Может быть, когда встретишься с ним, предложишь поужинать у меня? Все будет вкусно. Если почувствуешь, что он злится на меня, скажи, что за ужин платит Джакопо. О'кей?

— Почему он должен на тебя злиться?

Он достал откуда-то бокал и налил себе вина. Выпил одним глотком и наполнил оба бокала.

— Потому что мы поругались, — сказал он, рыгнув. — Кажется, я его обидел. Скажи ему, что я не хотел. Уже несколько недель я его не вижу. Скажи, что он — мой лучший клиент.

— А из-за чего вы поругались?

— Религия и политика, как всегда. Понимаешь? Все итальянцы любят обсуждать дела Папы, даже священники. Он считал, что знает, как все изменить. И мы поругались. Как всегда.