Книгоедство - Етоев Александр Васильевич - Страница 72

Сказки ее действительно «настоящие», то есть о настоящем, полны деталей, очень реалистичны, взяты из самой жизни, из темных ее глубин

В них присутствует инфернальный ужас – вещь для сказки вообще характерная, особенно для сказки народной. В свое время это замечательно подметил А. Платонов и передал в своем «Волшебном кольце».

Если приглядеться внимательно, действуют в ее сказках не люди. Это кукольный театр, и все его персонажи – куклы. Они играют в людей, наряжаются в людские одежды, льется клюквенный сок, который заменяет им кровь, они совершают подлости, которые считают за подвиги, расталкивают других локтями, любят и предают любовь Словом, действуют примерно как люди Жестокая сторона жизни для большинства из них привычка и норма Уязвимость, хрупкость и беззащитность – слова для них почти иностранные.

Но вся эта нарочитая невсамделишность создает атмосферу правды, удивительной достоверности и заставляет думать

Люди-куклы у Петрушевской – это материализация наших с вами нынешних страхов: страха перед неистребимым хамством, грубой силой, нищенским бытом, жестокостью, бессердечием, неотвратимостью смерти.

Герои этих сказок обречены, затянуты смертельным водоворотом. И лишь волшебное слово автора искусственно, безо всякой логики выносит их на счастливый берег.

Но мы-то знаем, что зло не побеждено, оно просто прикрыто тряпкой с надписью «счастливый конец»; и оттуда, из-за тряпичной ширмы слышатся визг и хохот и довольный голос дракона: «Вранье, вранье Мои люди очень страшные. Таких больше нигде не найдешь. Моя работа. Я их кроил»

Битова всегда открываешь заново.

Вдруг читаешь его стихотворение и вздрагиваешь, чувствуя, как это хорошо:

Кажется, простые слова, и слышанные вроде бы не однажды – у Тарковского, у Окуджавы, – и все-таки…

Давно, лет, наверное, десять назад, я купил в букинистической лавке «Путешествие к другу детства» 1968 года издания И на форзаце обнаружил надпись: «Тамара, когда увидишь где-нибудь книгу Андрея Битова, сразу покупай и читай Лет через 15 книги этого писателя будут читать так же, как читают сейчас Булгакова». Надпись сделана в шестьдесят девятом году. Сейчас Андрей Битов стал почти классиком.

Литературный монтаж – жанр, придуманный, кажется, Вересаевым «Пушкин в жизни», «Гоголь в жизни». Была еще «Судьба Блока», сработанная так же, по-вересаевски, по принципу монтажа – из кусочков воспоминаний, записок, свидетельств, дневников и т. д

Но то все были книги о ком-то, не о себе.

Я ничуть не принижаю писателя, взявшегося составить с помощью бумаги и ножниц свою прижизненную биографию Любая книга любого талантливого писателя по сути своей биографична. А уж про книги Битова и говорить нечего Но тут – другое, тут рождается новый жанр, и нельзя говорить заранее, что из этого ребеночка выйдет.

«Битов в жизни» – попытка вычленить из старых и новых своих сочинений то, что относится непосредственно к жизни «Я», к развитию себя внутреннего, связав, естественно, с сокровенным течением жизни внешние картины и впечатления. Вычленить, построить цепочку, связать недостающие звенья какими-нибудь архивными справками, древними медицинскими картами, шаткими лесенками стихотворений.

Битов как автор «Неизбежности ненаписанного» – это монтажник-высотник собственного нерукотворного памятника Жизнь, выстроенная в высоту Увиденная с высоты – как бывает, когда взбираешься высоко-высоко, трудно, долго, а потом переводишь дыхание, бросаешь случайный взгляд вниз, и страшно делается, и одновременно весело – дух захватывает, и ты кажешься себе ангелом битв, и небо – вот оно, рядом: воздух, птицы, а внизу маленькая земля, и люди ходят по ней такие маленькие, уютные, вовсе не похожие на себя в жизни. А вниз уже не спуститься, можно только сорваться – в смерть.

Или тебя унесет потоком куда-нибудь к горе Арарат, к Ною, к праведникам, в ковчег, в землю обетованную, которая летает по небу, как летучий сказочный остров, и уже не приземлится вовек.

А там, на этом летучем острове, – те, кого внизу уже с нами нет. Ося Бродский, Сережа Довлатов, Олежка Григорьев И, конечно же, Александр Сергеевич прогуливается рядышком с Андреем Донатовичем – на одном сюртук по последней моде, на другом – задрипанная лагерная одежка. Где ж им быть, как не здесь. Это их остров – и Бориса Леонидовича, и Анны Андреевны, и -

Некрасова я знал хорошо, а лучше бы и не знал. Тяжелый был человек, хотя и не без дарования, если бы не карты, вино, женщины, поджоги и убийства. Без этого и творить не мог Придет, бывало, в клуб, метнет фальшивую талию, выиграет и сейчас же бежит.

– Не могу, – говорит, – у меня вино, карты, женщины. И все это меня дожидается…

Этот отрывочек из пародии Аркадия Бухова я привел не случайно. Прочитай Некрасов такое при жизни (рассказ Бухова написан в 1928 году), он бы, одно из двух: или вызвал сочинителя на дуэль; или пригласил его в лучший ресторан на Большой Морской и устроил в честь пародиста роскошный ужин с музыкой и шампанским Потому что Некрасов был человек: а) до обидчивости серьезный; б) понимающий веселую шутку и знающий в этом толк

Возьмем в руки какой-нибудь прижизненный сборник поэта, хотя бы «Стихотворения Н Некрасова» издания 1869 года, очень кстати оказавшийся под рукой. Наряду с ныне хрестоматийными («Размышления у парадного подъезда», «Мороз, Красный нос») автор сюда включил и ранние свои, «юмористические», стихи, рядящиеся под записки в стихах петербургского жителя А Ф. Белопяткина, в которых он описывает столичную жизнь – подробно и со знанием дела Вот, к примеру, как автор записок отзывается на премьеру оперы Глинки «Руслан и Людмила»:

А вот какие мысли приходят на ум А. Ф Белопяткину при созерцании чучела кита, выставлявшегося в апреле 1843 года в специально построенном балагане возле Александровского театра:

Комменируя одно из мест поэмы Пушкина «Евгений Онегин», связанное с княгиней Марией Волконской, Владимир Набоков пишет: «Героический отрезок ее (княгини Волконской. – А. Е) жизненного пути воспет Некрасовым в длинной и нудной, недостойной его истинного гения и, увы, бездарной поэме “Русские женщины”, любимом произведении тех читателей, для кого социальность замысла важнее художественного результата».

Хорошо, пусть нудная, недостойная. Но зато и человек был какой – «вино, женщины, поджоги, убийства…» Вот вы, господин Набоков, будь у вас такая яркая биография, сумели бы вы – только честно – создавать одни лишь шедевры?

Тут недавно приезжал к нам в гости большой корейский вождь Ким Чен Ир, так он, оказывается, среди прочих небесных титулов имеет титул «Леонардо да Винчи нашего времени» Заявляю со всей ответственностью! Леонардо да Винчи нашего времени вовсе не Ким Чен Ир! Леонардо нашего времени – это великий сын тюменского народа поэт-энциклопедист Мирослав Немиров.