Отравленный отпуск - Карасик Аркадий - Страница 12

Туалет — двухкомнатный. Так и вертится на языке профессиональное — двухкамерный. Первая «камера», размером с одиночную палату нормальной больницы — умывальная. С двумя текущими кранами и покарябанным зеркалом. К услугам курильщиков — немудрящая лавочка. Типа той, возле которой судьба-злодейка подарила мне знакомство с ангелочком без крылышек. После того, как Ленка переметнулась к жирному бизнесмену, я стал относиться к подобным лавкам с подозрительностью и отвращением.

На туалетно-больничной лавчонке сидит, окутанный табачным дымом, кряжистый мужик лет сорока с хвостиком. Лицо изрублено морщинами, левая рука загипсована и бинтом подвешена к шее. Из под расстегнутой до пупа рубашки тоже выглядывают бинты, заковавшие грудь. Сам я далеко не слабенький — постоянные тренировки накачали мускулатуру, но по сраванению с этим больным — слабак. Передо мной — настоящий богатырь, Илья Муромец.

Я почтительно присел рядом, достал из нагрудного кармашка пачку «явы» с вложенной туда зажигалкой. Закурил. Струйки дыма от двух сигарет причудливо переплетались. Словно обнюхивались и сравнивали достоинства и недостатки.

Совместное курение всегда сближает, подталкивает к более близкому общению.

— Катастрофа? — участливо кивнул я на загипсованную руку.

— Авария, — охотно отозвался богатырь, выбросив выкуренную «приму» и заменяя её новой. — С машиной, гвоздь ей в колесо, столкнулся.

— И как машина? — довольно ехидно осведомился я. — В лепешку? Ремонту не подлежит?

Есть люди, от которых любые шутки — и добродушные, и злобные — отлетают, не вызывая никаких эмоций. Именно к ним принадлежит новый мой знакомый.

— Что ей, машине, сделается? Чай, железная… Вот я малость пострадал…

Еще одна особенность в облике партнера по перекуру поразила меня. Великан из»ясняется на добротном русском языке, без непременных матюгов, нелепых сравнений, идиотского посмеивания. Одно это расположило меня к ночному собеседнику.

— Давно лежите?

— С неделю. Стасик завтра пообещал выписать. Жена дома долечит — она у меня умелица. Что пошить, что сготовить, что лечить — все спорится…

Богатырь разговорился.

Оказывается, «столкновение» с машиной не обошлось переломом руки — пострадали ребра, нарушилось что-то в работе внутрених органов. Работает Дмитрий обычным грузчиком, два месяца — без зарплаты — вот и решил подкалымить у местного торгаша. Подкалымил, называется! Много ли отхватишь по больничному листу? Если вообще уплатят… Даже на зарплату денег, твердят, не хватает, на разные отпускные, больничные, компенсации — тем более не найдут.

Все это высказывалось без обиды и злости — раздумчиво, с пониманием трудностей так называемого «переходного» периода.

— Такая уж горемычная наша Русь. Нмкогда нормальной жизни не знали ни прадеды, ни деды, ни отцы — одни переходы. То от капитализма к социализму, то от обычного — к развитому, после — с каким-то человеческим лицом… Нынче попятились назад к треклятому капитализму, прах которого отряхнули… А мне что поп, то батька. Обзови как угодно, но за труд плати, не толкай на проезжую дорогу с ножом или кистенем!

Мужика можно понять. За его спиной — жена, дети, дом. Ему обрыдли постоянные обещания, жесты в сторону расцветающих государств Запада и Востока.

— Давай закончим — про политику. Надоело. До того докатился — увижу по телевизору нашего президента либо премьера и вхожу в безумие. Хочется запустить в экран что потяжелей…

— Признаюсь, мне тоже осточертела беспросветная болтовня. Программы, одни программы, а на поверку — пшик.

— Во-во, точно сказал — пшик… Откуда ты взялся в Майском? Ежели — местный, видел бы в поселке… Значит, приезжий.

Откровенность всегда требует равнозначного ответа. Не пойдешь на неё — погаснет только-что рожденный огонек беседы. А мне этого не хочется. Разговор с грузчиком отвлекает от мыслей о Веньке, которого сейчас потрошат в реанимации, о его жене, которую «потрошит» медицинская яга. Поэтому я выложил случайному знакомому историю отравления друга… Не все, конечно, — утаил придуманные версии, некоторые подробности. Естественно, умолчал о том, что жена Крымова — бывшая моя любовница…

— Стасик все сделает, — уверено, точь в точь, как бабка-сказительница, заверил меня грузчик. — От Бога у него талант — лечить людей. Не счесть скольких вытащил из могилы, уберег от вредной старухи-смерти. Твоему другу тоже поможет…Не доктор — артист!

— По мерке вашего поселка…

Ответом на ехидство — неодобрительный взгляд, легкое покачивание головой. Я почувствовал себя нашкодившим сорванцом, которому погрозили ремнем.

— Не скажи. К нашему Стасику отовсюду с»езжаются болящие. Даже из города наведываются приговоренные к гибели тамошними лекарями.

— А у вас выздоравливают? — недоверчиво спросил я, ожидая услышать новый сериал легенд.

— Всякое случается. Человек — не машина, дышло ей в мотор. Но чаще Стасик излечивает. Таблетками, хитрым питьем, облучением-прижиганием… Так что не сомневайся, браток, и твоего дружка вытащит.

— Спасибо…

— А мне-то за что? — удивился Дмитрий, вздернув густые брови. — Стасика поблагодаришь, бутылку поставишь. Уважает доктор бутылочки…

Помолчали.

Грузчик докурил сигарету, бросил окурок в урну.

— Пойду я, друг, прижму ухом подушку. До утра осталось часа три.

Проводив нового знакомого до его палаты, я медленно по коридору. Еще издали услышал распевный говорок медицинской бабушки. «Обработка» Лены продолжалась. Видимо, с прежним успехом.

— Вот и дружок твой, бабонька, возвернулся… Понравилась наша больничка или не легла на душу?

— Понравилась…

Я присел на табуретку, стоящую в отдалении от беседующих женщин и снова принялся копаться в трех версиях. Менял их местами, отбрасывал и снова возвращал на прежние места. Короче, занимался привычным делом сыщика…

Наконец, из реанимации вышел главврач. Усталый, потускневший.

— Как дела, Станислав Платонович?

Лена ограничилась вопрошающим взглядом.

— Сделал все, что мог. Промыл, прочистил, высущил… Остается одно: ожидать.

Ничего нового! Ожидание — главная надежда всех врачей, не уверенных в результатах своего лечения.

— Неужели яд успел подействовать? Ведь прошло не так много времени.

Стасик поправил очки, висящие на кончике носа. За ширмами стекол — круглые, удивленные глаза.

— Значит, вы подозреваете?

— Подозреваю…

Признался негромким голосом, глядя при этом не на главврача больниц — на Крымову. Примитивная проверка третьей версии. Как отреагирует на неё Лена? Удивленно вздернет аккуратные бровки? Пренебрежительно поведет полным плечиком? Сощурится? Испугается? Должна же она выразить свое отношение к сказанному?

Проверка ничего не дала. «Сфинкс» не изменил позы, лицо осталось все тоже — бледное с яркими пятнами болезненого румянка на щеках. Ни испуга, ни отвращения.

— Признаться, не верю! — решительно возразил Станислав Платонович. — Ведь люди — не звери, убить человека очень трудно хотя бы потому, что убийство противно человеческому существу…

— А как же быть с миллионами преступлений по стране, связанных с лишением человека жизни? А киллеры, которые за определенную плату стреляют, колят, режут незнакомых им невинных людей?… Простите за прямоту, но вы, доктор наивны, как бычок, которого тащат в забойный цех мясокомбината, а он думает — к материнскому вымени!

Медицинская бабушка осуждающе кашлянула. Врач смущенно затеребил завязки халата. Крымова не изменила позы. Только на бледном лице появилась и тут же исчезла непонятная гримаса. Дескать, как можно говорить о причинах смерти, когда Венька мается в реанимации?

— Вообще-то, сейчас дело не в отравлении, — нарушил молчание главврач. — С ним, уверен, мы уже справились. Сердце у больного изношено…слишком изношено… Повторяю, остается ожидать и надеяться… Отдохните и загляните в больницу часикам к восьми-девяти утра…

Совет, прямо скажем, целительный: и я, и Лена нуждаемся в востановлении сил. Но есть существенная неточность: где нам отдохнуть? Под ближайшим забором? В парке на травке?