Зеркала (СИ) - Ермакова Мария Александровна - Страница 8

Никто не беспокоил его сон. Инвари открыл глаза равно в полночь — далеко, на башне Ратуши пробили часы. По комнате клубился лунный свет.

Он легко поднялся и развязал тугое полотенце. Тело больше не ныло, отеки на ушибах спали. Напоминали о себе только сломанные ребра. Впрочем, он чувствовал, что процесс сращивания уже начался. Для его успешного завершения придется оберегать бок от ударов какое-то время. Лунный свет, серебривший его кожу, медленно, но верно вливал свежие силы. Не надевая рубашку, Инвари распахнул окно и подставил лицо свежему ветру.

Как хороша была Ильрийская земля под звездным небом! По северному прозрачный осенний воздух позволял видеть далеко вокруг. Кое-где внизу еще подрагивали огоньки, но в целом город спал. Освещены были лишь городские стены, неровным кругом опоясавшие его. Прямо за ними расплылось огромное чернильное пятно, в котором не горел ни один огонек — Ильрийская Чаща. Пристально вглядываясь, Инвари видел за ней и смутную линию горизонта. Звездный свет был для него подобен солнечному, но прекраснее в тысячи раз. Поднебесье — страна полутени! И такая тоска по ней пронзила сердце подмастерья под этим сияющим куполом, что он, застонав, обхватил голову руками. Запрокинул лицо навстречу лунному свету, и зашептал одну и ту же фразу на языке, чуждом этому прекрасному миру: «Арго эн торрес. Но миа!» — «Все пребывает в мире. И ты в мире и мир в тебе» — шептал он певучие слова Поднебесья. «Все во мне! Я помню это… И сумрачные леса, и легкие склоны Хрустальных гор и серебряные ручьи. Зверей и птиц, не знающих, что такое страх перед человеком. И родных мудрецов. И Учителя, которому знакомы и боль, и ненависть, и ярость. Он видел зло. Но он выше мира, где так много страдают и лгут! Таковы они все — Мастера. Потеряв свой мир, они живут и умирают ради мира, приютившего их! Умирают? Уже долгое время никто из Мастеров не покидал Поднебесье навсегда…» — так думал он, и сердце его сжималось. Кто будет следующим? Кто уйдет туда? «Не надо бояться пути в один конец, — говорил Учитель. — Все пребывает в этом мире. Все движется. Это — благо, это — аксиома». «Почему, ну почему мудрые должны уходить?» — спрашивал Инвари, когда был еще мальчишкой, и мысль о том, что и Учитель уйдет когда-нибудь навсегда, приводила его в ужас. «Потому что они мудры» — «Но почему тогда злые остаются?» — «Потому что они злы. Мир существует, Инвари, он существует независимо от нас. Мы можем лишь поддержать равновесие и сделать его чуть-чуть лучше». Так говорил Учитель, и его белые глаза смотрели на Инвари с любовью и печалью. И где-то в глубине их таилось знание о собственной судьбе и о судьбах всех живущих. Знание неимоверно тяжелое, знание одинокого скорбного пути. Знание, делавшее Учителя Мастером.

Инвари внезапно почувствовал, что должен выбраться из дворца. Толща каменных стен давила на него. Замок казался ему клеткой или, еще хуже, западней. Даже воспоминания о доме не приносили покоя!

Он торопливо оделся, подобрал кинжал, валявшийся под кроватью, и вышел из комнаты через потайной люк, решив еще раз попытаться найти какой-либо выход из дворца. Миновал холл, дошел до подземной галереи, где остановился, прислушиваясь. Яростного Нечто, что пыталось накануне убить его, он не ощущал. Однако через правый боковой коридор слышны были шаги. Инвари бесшумно двинулся туда и скрылся в одном из боковых коридоров. Мимо проковылял немой слуга, неся чадящий факел. Он не таился — его шаркающие шаги далеко разносились в пустотах подземелья. Инвари крадучись двинулся за ним. В неверном свете огня ему показалось, что немой двигается не так неуклюже, как днем. Хотя, похоже было, что он торопится.

Слуга, сам того не зная, вывел Инвари во внутренний двор замка, а оттуда, через неприметную калитку, открывающуюся поворотом факельного кольца в стене, к хозяйственным постройкам, среди которых Инвари потерял его из виду. Но теперь Инвари запомнил каждый поворот, и без труда смог бы вернуться обратно. Сейчас же он двинулся в город.

«Истинный характер города, как и человека, виден на его спящем лице», — думал он, с наслаждением вдыхая свежий воздух. Он запретил себе думать о том, кого накануне он встретил в подземелье. Пока.

Он ловко пробирался вдоль стен домов, обходя кучи мусора и подозрительно шевелящиеся тени. Рука его твердо сжимала рукоять кинжала, и не поздоровилось бы тому, кто решился встать у него на пути.

Инвари безошибочно выбрался из паутины центральных переулков и углубился в темные бедные районы. Огнями здесь освещались лишь редкие трактирные вывески, да места стоянки сторожевых патрулей. Окна домов были старательно занавешены изнутри и, как Инвари не старался, ему не удавалось заглянуть в них.

Двух-трех этажные дома, лавки и богатые подворья давно остались позади, когда он впервые услышал лязгающие шаги стражников. Он бесшумно перескочил ограду бедного домика, больше напоминавшего сельский, нежели городской, и затаился. Отряд прошел мимо. Инвари собрался продолжить путь, как вдруг, через неплотно прикрытую створку окна, до него донесся тихий смех. Он застыл, словно громом пораженный — это был первый смех, который он слышал вне дворца. Он подкрался к окну и заглянул внутрь.

Смеялась немолодая женщина. Поблекшая и усталая, со следами тяжелой болезни на лице, она, нежно смеясь и гортанно напевая, мыла в большом корыте девочку лет семи с чудесными белокурыми волосами. Инвари невольно залюбовался облаком белокурых локонов, спадающих на худенькие плечи ребенка. Мать, напевая, целовала дитя и перебирала ее тяжелые пряди, не сводя с них восхищенных глаз. Как вдруг печаль легла на ее лицо, тревога тенью обвела запавшие глаза. Она торопливо отошла куда-то, а когда вернулась, ее руки были черны — она несла золу и ее высыпала на чудесные волосы дочери. Инвари чуть не вскрикнул от удивления. Так она посыпала волосы дочери пеплом, пока они не стали грязно-серыми. Тогда она собрала их и спрятала под платок, повязав его на ильрийский манер — так, чтобы ни одна прядь не выбивалась. Умыла серьезное чумазое личико девочки и, завернув в простыню, унесла прочь. На миг Инвари показалось, что в глазах обоих явственно промелькнул страх.

Потрясенный, он долго не мог сдвинуться с места. Дикий обычай, только что увиденный им, не давал ему покоя. Свет в домике давно погас, а он все вглядывался с затаенной грустью в сразу помертвевшие окна.

У него никогда не было матери.

Постояв еще немного, он двинулся дальше. Он слушал ночные звуки, вдыхал ночные запахи и ощущал двойную жизнь города.

Надвинув капюшон так, что и глаз не было видно, Инвари вошел в первый попавшийся трактир. Народу в нем почти не было. Сев в самом углу и спросив кружку пива и ужин, он принялся наблюдать за посетителями. Две потаскушки у стойки, несколько засидевшихся пьянчуг по углам. Облезлая местная кошка, как только Инвари сел за стол, прыгнула ему на колени и заурчала. Он, улыбнувшись, погладил ее.

— Могу я присесть, господин? — услышал он хриплый голос и, подняв глаза, увидел старика, ранее уныло сидевшего в углу.

Он молча кивнул на стул напротив себя, продолжая гладить кошку.

— Чужеземец?

Инвари снова кивнул.

— Молчун? Ну-ну… Может, угостишь старика? Я рассажу тебе что-нибудь, а ты помолчишь. Можешь и не слушать, я не обижусь.

Инвари почесывал кошку за ухом и молчал. Попрошайка выжидающе смотрел на него.

— Ну! — протянул он, не выдержав. — Одну кружечку. Я могу и уйти.

— Нет, — произнес Инвари, делая знак трактирщику. — Останься. Расскажи мне про ваш чудесный город.

Старик оживился.

— Вот только горло промочу и расскажу!

Он схватил принесенную трактирщиком кружку и ловко вылил в глотку.

— Вот бы еще одну, а?

— Принеси нам кувшин, — приказал Инвари трактирщику.

— Широкая душа! — захихикал старик. — Мало говоришь, а дельно. Что рассказать тебе, чужеземец?

— Что хочешь. Вот, хотя бы, хорош был прежний король? И что с ним сталось?