Неопознанный взрыв - Карасик Аркадий - Страница 51

Вопрос переполнен подхалимажем, так и сочится униженной просьбой о помощи. Мечты о богатстве, счетах в зарубежных банках, шикарных лимузинах и любовницах, роскошных виллах на берегу Неаполитанского залива — все это повисло на тонком волоске, конец которого — в руках вздорного старика, по недоразумению носящего генеральские погоны.

— Дорабатывать, — сердито буркнул тоже успокоившийся генерал. — Дотягивать.

— И сколько понадобится времени для «дотягиваний»?

Ученый пожал плечами.

— Может быть пара недель, а может быть и год. Как получится. Ракетка должна унюхать цель, преследовать её до заранее назначенного места. Обычным компьютерным прицелом не обойтись, необходимо, примитивно выражаясь, некое биокомпьютерное устройство…

Иванчишин уже сам верил своим доводам, жонглировал ими, как фокусник на арене цирка. Поверит или не поверит ему похититель — не самое главное. Основное — сделать пээррушку неотвратимой, превратить её из средства запугивания и шантажа в действительное оружие. От которого не спрятаться, не укрыться.

Он уже видел путь, по которому двинется к намеченной цели, в мозгу зажигались и гасли сложнейшие схемы, рекламными проблесками бежали многоцифровые формулы, вперемежку с непонятными для непосвященного стрелками и буквенными символами…

— И что понадобится для этого?

Пудель преданно смотрел в лицо генерала. Скажет тот: переместить в тайгу мою московскую лабораторию, нисколько не удивится, примется изобретать способы фантастического перемещения.

— Прежде всего, перебраться поближе к институту — недельные ожидания результатов рассчетов меня не устраивают. Второе — систематическое общение с помощниками. В первую очередь, с Ковровым и Ковригиной. Они занимались аналогичной проблемой… Пока все.

Ничего себе — «пока»! Пуделю хватает с избытком и только-что поставленных задач. Размечтавшийся дед фактически требует создания под самым носом московского угрозыска и ФСБ филиала институтской лаборатории. Это все равно, что сунуться без маски в улей со злющими пчелами.

Но не возражать же создателю желанного оружия?

— Все обеспечу! — заверил Пудель. — В тайге, на самом деле, неудобно. Ближе к весне переберемся в Подмосковье… А сейчас, дорогой Геннадий Петрович, вы заслужили отдых. Поедем к дяде Семену — ему завтра пятьдесят стукнет — развлечемся…

Юбиляр, несмотря на то, что застолье ещё не началось, уже в изрядном подпитии, ходил по улицам поселка. А чего ему, спрашивается, стесняться, если все жители так или иначе связаны с ним родственными узами?

Так уж получилось — на одной стороне улицы живет дед, рядом с ним построились восемь сыновей, по другую сторону обосновались внуки, проулки освоили племянники и двоюродные братья и сестры. По окраинным улочкам теснятся более дальние родственники. Одна только изба Семена — поодаль, стоит особняком возле ручья.

Весь поселок, как принято выражаться, — одна семья, сплоченная, крепкая. Поддерживают друг друга, как врытые в землю столбы-вековухи. Непробиваемый забор, о который расшибет лоб любой супротивник.

Кого опасаться? Милиции? Два её представителя женаты на сестрах дяди Семена. Прокуратуры? Она в поселке не «прописана», находится в районном центре, к тому же прокурор женат на племяннице…

Вот и разгуливает нынешний хозяин жизни по родным подворьям, потребляет подносимые щкалики, обнимается с родичами. Поджидает главных гостей.

Когда из-за сопки показались розвальни, запряженные двумя пегими лошадками, дядя Семен подтянулся, помотал лохматой головой, изгоняя из неё лишние градусы, и остановился у околицы. Утвердил ноги в валенках на снежном насте, подбоченился, изобразил на бородатом лице приветливую улыбку.

Розвальни остановились метрах в десяти от юбиляра.

— Здорово, дядя Семен! — провозгласил Пудель, поддерживая под локоть хмурого Иванчишина. — Еще одного гостя привез — жалуй Геннадия Петровича.

Семен согласно мигнул. Дескать, обязательно буду жаловать, все для этого готово: соления-мочения, грибки ядренные, козлятина-медвежатина, и, главное, крепчайший самогон. Выразить все это словами не решился — язык одеревянел, не слушается.

Пудель давно был в поселке своим. Может быть, даже родней сыновей и племянников. И не только потому, что выручил Семена — вызволил его из когтей раз»яренного мишки. Практически добрая половина населения поселка живет за счет щедрого криминального бизнесмена. Ибо за оказываемые ему и его шестеркам услуги и за молчание Пудель платит, не раздумывая и не скупясь.

Вот и превратился мирный таежный поселок в надежную базу пуделевских боевиков. Молчали охотники, рыскала за дальними сопками в поисках преступников милиция, глядела в противоположную сторону бдительная прокуратура.

— Почему такой хмурый, дядя Семен? О годах тоскуешь? Так пятьдесят для мужика не возраст…

— Беда приключилась, Петро, агромадная беда…

Этого ещё не хватает! У Пуделя похолодели руки, загрохотало сердце.

— Что произошло?

— Дарья забрюхатела… Уж не ты ли испробовал свежатинку?

Мужик согнал с лица улыбку, насторожил седеющие лохматые брови. Не сдобровать парню, который обесчестил его дочку!

У Васина отлегло. Ну, подобная «агромадная» беда его не касается… Наверняка забрался под девичий подол Завирюха! Оглушил девку трепотней, забил ей голову дурацкими идейками и под шумок оседлал.

Ну, дерьмо вонючее, попадешься под горячую руку — вырежу «круглые», подумал Пудель. Не то, чтобы был охранителем высокой нравственности — просто берег доверительные отношения с таежниками, не хотел терять удобную перевалочную базу.

— Зря грешишь, Сема, — обнял он охотника за узкие плечи. — Ни я, ни мои парни не причастны, ищи охальника в соседнем поселке или в районном центре.

— Найду, — хмуро пообещал Семен. — Не покроет Дарьин позор — в землю вобью по плечи!

И вобьет же, не пожалеет!

Застолье прошло на славу. Подвыпмв, бабы затянули песняки, пустились в пляс. Трясли мощными грудями четыре дочки юбиляра, даже брюхатая Дарья не удержалась и так отплясывала, что жалобно гудели толстенные половицы да позвякивала на столах посуда. А уж о хозяйке и говорить не стоит. Будто сбросила с покатых плеч десяток годков, вспомнила девичьи времена и показала дочкам, как отплясывали в дни её молодости.

— Глядите, Геннадий Петрович, — возбужденно шептал на ухо генераду Пудель, не сводя горящих глаз с матери и её дочек. — Сейчас груди оторвутся и примутся отплясывать отдельно… А задки-то, какие задки…

Иванчишину было не до восторгов захмелевшего босса. Он все ещё не мог отрешиться от боязни возможной расправы. Не пора ли потихоньку выбраться из избы юбиляра, оседлать первую попавшуюся лошадь и удариться в бега?

Будь Геннадий Петрович помоложе — так и поступил бы. Мужики вот-вот завалятся под столы, Пудель держится из последних сил, бабы — не преграда. Но где взять силы для того, чтобы пуститься в путь неведомо куда? В какой стороне — город с милицией и прокуратурой?

Генерал сидел за столом и терзался сомнениями.

Наконец, решился. Поднялся потихоньку, протиснулся между подглядывающими малолетками. Вышел во двор. Где-то поблизости привязаны кони… Сам оседлать не сможет, но вдруг повезет — оставили хотя бы одну оседланную.

Лучше замерзнуть в тайге, лучше пусть волки загрызут, чем жить в ожидании бадитской расправы.

Не получилось. Едва сделал несколько осторожных шагов к коновязи — из темноты навстречу шагнул боевик с автоматом. Один из двоих, сопровождающих Пуделя.

— Куда собрался, батя? Ежели — в нужник, то направо за углом… А лучше встань около забора — все дела…

Пришлось последовать доброму совету — опорожниться у забора. Вернулся к крылечку и остановился.

— Не хочется — в духоту? — посочувствовал боевик, намолчавшийся в одиночестве. — Я вот тоже люблю раздолье. Тайга дышит, звезды перемигиваются — балдеж да и только. Под крышей только с бабой хорошо, — размечтался он.

— Вот мне и захотелось зарыться в сено, которое — на санях, — подхватил «идею» Иванчишин. — Малость похрапеть под звездами…