Месть авторитета - Карасик Аркадий - Страница 22

Сергей все еще веселился с друзьями-собутыльниками в холле.

Мариам принялась обходить вверенных ее попечению больных. Медленно передвигается вдоль строя кроватей, бросая стереотипные вопросы и получая на них такие же ответы.

— Как самочувствие, Гена?

Безногий благодарно кивает. Хорошо, мол, все в порядке, вот если бы еще жена пришла… Мариам сочувственно вздыхает. Ей тоже непонятно отсутствие Гениной супруги.

— Как самочувствие, Семен Семенович?

— Лучше всех, Мариам. Боль уменьшилась, температура, как выражается Петро, майнает…

— Вам ничего не нужно?

— Благодарю, ничего…

Больше спрашивать некого — остальные больные в палате заняты посетителями, им не до ответов на вопросы медсестры.

Фарид от девушки — ни на шаг. Она спрашивает, он ревниво ожидает ответов. Не смеются ли над Мариам, не издеваются ли над ее дотошными вопросами? Она оглядывает издали «такелажника», он повторяет ее движения. Переходит к следующей кровати — неотступно движется следом.

— Шла бы ты, Мариамка, на свой дежурный пост, — не отрываясь от очередного яблока, скрипит Алексей Федорович. — Или займись хахалем. А то гляжу на тебя, и задница болит. Ты со своими сменщицами в сито ее превратила.

— Хорошо, Алексей Федорович, — обиженно говорит сестра. — Вы только не волнуйтесь. Может быть, компрессик сделать? Или примочку? При уколах помогает, рассасывает

— Ты лучше поставь компресс себе… Сама знаешь куда, — возмущенно фырчит куряка. — Иди, иди, не оглядывайся. А то твой хахаль так глядит на меня, впору под кровать забираться… Вполне может поставить «примочку»… на морду!

Покрасневшая девушка покидает палату. Вслед за ней улетучивается Фарид. Остановившись на мгновение возле двери, бросает куряке:

— Примочку, не примочку — еще не знаю, а вот кляп в твою поганую пасть загоню — точно. Больно много из нее вываливается… навоза вонючего.

Алексей Федорович натягивает на себя одеяло. Гена отрывает взгляд от потолка и завистливо смотрит вслед влюбленным. Тут же просяще протягивает ко мне длинные руки… А кого еще попросить? Уж не Алексея ли Федоровича?

Я нерешительно поднимаюсь.

Врачи в самой категорической форме запретили поднимать тяжести свыше двух, от силы — трех килограммов. Толстый Гена весит намного больше.

— Не надо, — спохватывается калека. — Вот придет Фарид…

Долго ему придется ожидать своего «дядьку»! Как минимум — до утра.

Подоспевший Сергей, проводивший своих посетителей и нацелившийся на койку, обречено вздыхает и легко пересаживает Гену на каталку. Выступающая челюсть равномерно движется, перекатывая жвачку, узкий лоб покраснел под влиянием выпитого спиртного. Гена брезгливо морщится, но терпит.

Минут через десять они возвращаются. Трифонов так же легко укладывает калеку и с облегчением валится на свою постель.

— Сплошное бескультурье, — все еще кипит Алексей Федорович, сменив яблоки на сигареты. — Видит же Фаридова подстилка — посетители у больных, им не до сердечных облизываний медперсонала. Своих переживаний — по самую макушку. Так нет же — лижутся на глазах, ощупывают друг друга. Ночи им мало, маньякам сексуальным!

Куряку никто не слушает. Его сын шепчется с женой. Видимо, обсуждают вариант бегства от надоевшего отца. Петро увлеченно разговаривает с матерью. Серега похрапывает.

Я, укрывшись до подбородка колючим одеялом, осторожно наблюдаю за «такелажником». Он для меня уже приоткрылся, показал «второе лицо». Кажется, пришло время связаться с Гошевым… Все, дорогой, отставной генерал твое задание почти выполнил. Теперь дело за оперативниками, собирать выращенный мною урожай. В виде вора в законе и его подручной.

Правда, окончательной уверенности у меня нет. Отдельные мелочи. Просветленный взгляд подозреваемого, притворная слабость при «моционах». Однако так называемая слабость не помешала «такелажнику» прогуляться в обществе Трифонова до туалета и обратно. Обменявшись понимающими взглядами с Нефедовой.

Нет, он не убивал Павлушу — воры в законе сами убийствами не грешат…

Мелочи, конечно, ничего весомого, определяющего нет. Разговаривать с Гошевым, передавать вскрытое дело оперативникам рановато. Тем более, что не раскрыты еще двое: банкир и… Фарид.

Да, да, Фарид! Ибо парень — единственный «претендент» на роль убийцы Пашки!

Окончательно запутался отставной сыщик! То Фарид чист, то — единственный, кого можно заподозрить в убийстве. С таким же успехом на роль воровского авторитета может претендовать Гена…

Обед. Посетители постепенно расходятся. Медленно, опираясь на сучковатую палочку, уходит мать Петра. Придерживаясь за спинки кроватей и громче обычного шаркая подошвами поношенных тапочек, сын провожает ее в коридор.

— Нельзя тебе, Петенька… Поберегись, сынок…

— Ничего страшного, мама… Один раз даже в туалет ходил ночью и — ничего, не смайнал. Дошел и вернулся…

Ах, вот даже так! А я и не знал — проспал горе-сыщик… Впрочем, не исключена и элементарная бравада: вон я какой, скоро выпишусь, не волнуйся…

Алексей Федорович в одиночестве окутывает палату клубами ядовитого сигаретного дыма. На полу около его кровати разбросаны окурки, огрызки яблок, конфетные обертки. Интересно, куряка всю передачу прикончил, или ночью будет громко хрумкать под одеялом?

Постанывая и вздрагивая, засыпает Гена… Нет, не спит, глаза открыты. Просто не хочет, чтобы к нему приставали с сочувственными расспросами… Почему ты такой бледный… Ох, синяки под глазами… Наверно, «обрубки» болят… Не вызвать ли дежурного врача?

Нередко жалость сродни садизму. Притворяясь спящим, калека защищается от непрошеного вторжения в его израненную и без того душу.

Куряка гасит о тумбочку сигарету. Опираясь на костыли, поднимается с койки.

— Ты куда? — немедленно «просыпается» Петро. — После обеда нужно «майна». Чтобы жирок завязался, и сердце поуспокоилось.

— Побреду в туалет…

— А «утка» зачем?

— В утку не уместится, — роняет с коротким смешком бухгалтер. — Унитаз нужен.

— Пойдем вместе, — решает «такелажник», энергично сбрасывая одеяло. — Подстрахуешь…

— Кто кого будет страховать? Битый битого поведет, да?

Они уходят. Один, постукивая костылями, второй, держась за поясницу.

В палате — я и Гена. Трифонов побрел в холл с очередным потрепанным журналом… А может быть — короткое деловое совещание: куряка, «такелажник» и водитель?

— Как себя чувствуешь, Гена?

— Да… Хорошо.

— Давай поговорим?

— Да…

— Ты не волнуйся. Мало ли какие причины не позволили жене прийти. Вызвали на работу, приболели родственники, решила пройтись по магазинам, купить тебе что-нибудь… может же быть такое?

— Может…

— Все выздоравливают — выздоровеешь и ты… Гляди, как наш Петро ожил — в туалет самостоятельно ходит…

— Да, ходит…

— Интересно, прошлой ночью тоже ходил? Один раз путешествовал вместе с Серегой, помнишь?

— Да…

— Сейчас — с Алексеем Федоровичем… Может быть, решился и сам… Ты спишь чутко, случайно не слышал?

Пришлось решиться на крайне опасный вопрос. Как бы Гена не заподозрил неладное. Спрашивается, по какому праву пожилой человек интересуется ночными прогулками сопалатника?

Слава Богу, не заподозрил!

— Ходил! — оживился калека. — Я еще удивился — то с трудом по палате ковыляет, а то — чуть ли не бегом в коридор… Даже за стены и кровати не придерживался… Хорошо, человек выздоравливает, значит, и я…

— Прошлой ночью?

— Да… Вернулся, прошло минут двадцать — Трифонов отправился… Тоже выздоравливает…

Все сходится. Отлично сработал, отставной сыщик! Теперь нужно сделать так, чтобы опасный разговор стерся у Гены в памяти. Круто повернуть беседу в другое русло.

— Значит, и ты скоро… — чуть не сказал «пойдешь», вовремя удержал на кончике языка тяжкое для безногого слово, — отправишься.

— Да, — снова замкнулся Гена, будто сработала некая защитная заслонка. — Да…

— А в отношении жены не волнуйся. Придет, обязательно придет. Завтра же появится с полной сумкой. Ей же необязательно — в выходные дни, на руках постоянный пропуск, — убеждаю я калеку и, заодно, себя. Будто только что связался по невидимому телефону с пышной дамочкой и узнал ее планы на ближайшие дни. И Гена успокоится, и наш разговор о «такелажнике» вычеркнется из памяти.