Наша фирма принимает заказы на специальные бункера типа люкс, полулюкс и одинарные, которые вас спасут от любых атомных бомб, включая нейтронную… Оплата по соглашению.

Из западных газет.

Моя мама была комсомолочкой

в красной косынке

и кожаной куртке.

Теперь этой курткой,

облупленной,

в трещинах и морщинах,

мать иногда

закутывает кастрюлю,

в которой томится картошка

или пшенная каша,

и от дыханья кастрюли

кожанка становится тёплой,

словно от юного тела мамы,

потерянного кожанкой,

так и не обожжённой

в огне мировых революций

и не пробитой пулями

ни на каких баррикадах.

Но есть на кожанке дырка,

похожая на пулевую,

от ввинченного когда-то

и вывинченного затем

значка,

на котором горели

четыре буковки: МОПР.

Я принадлежу к поколению,

которое ещё помнит,

что это обозначает…

Напомню и вам,

подростки семидесятых,

меняющие воспаленно

значок «Ролинг стоунз»

на «АББА»

и «АББА» на «Элтон Джон»:

МОПР —

Международная организация

помощи борцам революции.

Я успел поиграть этим значком,

когда его перестала носить моя мама.

Что было на этом значке?

Я, кажется, помню:

решётка тюремная,

руки, вцепившиеся в неё.

Руки,

ломающие решётку?

Или решётка,

ломающая руки?

МОПР…

У этого слова запах той старой кожанки.

Моей маме —

Зинаиде Ермолаевне Евтушенко —

семьдесят два года.

Мама вышла на пенсию,

но продолжает работать

и только поэтому не умирает.

Мама продаёт газеты

в киоске у Рижского вокзала,

и её окружает собственный маленький мир,

где мясник

интересуется еженедельником «Футбол-хоккей»,

зеленшик —

журналом «Америка»,

а продавщица молочного магазина —

журналом «Здоровье».

Эти благодарные читатели

оставляют для мамы в своих магазинах

то мороженую курицу —

соотечественницу Мопассана,

то пару кило апельсинов —

соотечественников Лопе де Веги,

то уважительно завёрнутый

целый килограмм сыра,

соотечественника Майн Лассила,

кстати говоря, прекрасно переведенного

Михаилом Зощенко.

Поэтому мама,

как знатная леди социализма,

говорит

«мой мясник»,

«мой зеленщик»,

«моя молочница»

и с гордостью чувствует,

что от неё зависят

люди,

от которых зависит она.

Мама также продает значки

с Гагариным,

с олимпийским мишкой.

Мамина внучка,

дочка моей сестры,

пятнадцатилетняя Маша

с мозолями на подушечках пальцев

от фортепианных гамм,

на майке,

уже приподнимающейся

в двух

отведенных природой

для приподниманья местах,

носит значок «Иисус Христос суперстар»,

но этот значок

не из маминого киоска.

Мои взаимоотношения с Иисусом Христом

были сложными,

как у любого советского ребенка,

воспитанного на книге «Павлик Морозов».

В церкви я не ходил —

это не полагалось,

и креста не носил —

это не было модно.

Как сейчас,

когда в зимнем бассейне «Москва»

в раздевалке увидел я пионера,

деловито повесившего на гвоздик

красный галстук,

оставив на шее дешёвенький крестик.

Давным-давно на месте бассейна «Москва» был храм

X риста-спасителя.

Храм когда-то взорвали,

и один позолоченный купол с крестом,

не расколовшись от взрыва,

лежал,

как будто надтреснутый шлем великана.

Здесь начали строить Дворец Советов.

Все это закончилось плавательным бассейном,

от испарений которого, говорят,

в музее соседнем

портятся краски импрессионистов,

и жаль,

что разрушили храм,

а уж если разрушили —

жаль,

что не был построен

рукой облака рассекающий Ленин.

Христа я впервые увидел не в церкви —

в избе.

Это было в Сибири

году в сорок первом,

когда старуха молилась за сына,

пропавшего без вести где-то на фронте,

и била поклоны перед иконой,

похожей

на бородатого партизана

из фронтового киносборника,

сделанного в Ташкенте

под мирное журчание арыков.

Старуха кланялась богу,

как бьют поклоны пшенице,

когда её подсекают

серпом, от росы запотевшим.

Старуха кланялась богу,

как бьют поклоны природе,

когда в траве собирают

грузди или бруснику.

Старуха молилась богу,

едва шевеля губами,

и бог молился старухе,

не разжимая губ.

…Конокрадство

сегодня

вытеснилось иконокрадством.

Тогда была просто Россия

и не было инокрадов,

во имя «спасенья искусства»

крадущих у этих старух

возможность молиться богу,

а заодно крадущих

у бога

святую возможность

молиться таким старухам.

С тех пор я видел много Христов:

церковных,

музейных,

экранных и мюзик-холльных,

а однажды Христом чуть не сделался сам,

когда меня пригласил Пазолини

на главную роль в его ленте «Евангелие от Матфея»,

объясняя в письме на одно высокое имя,

что фильм будет выдержан в духе марксизма,

но даже это не помогло.

И слава богу…

Сказать по правде,

мне всегда казалось, что место Христа —

в избе.

1/10
Следующая