Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Братская ГЭС - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 5


5
Изменить размер шрифта:

Б р а т с к а я   Г Э С   п р о д о л ж а е т:

Пирамида,
          тебя расцарапало?
Ты очнись -
            все это вдали,
а в подъятом ковше экскаватора
лишь горстища русской земли.
Но рокочет,
            неистребимое,
среди царства тайги и зверья
повторяемое турбинами
эхо Стенькиного
                «Не зазря...».
Погляди -
          на моих лопастях,
пузырясь,
           мерцая
                  и лопаясь,
совмещаясь,
             друг друга толкая,
исчезая и возникая,
среди брызг
            в голубом гуденье
за виденьем
            летит
                  виденье...
Вижу в пенной могучей музыке
Ангары
       да и моря Братского -
Спартака,
          Яна Гуса,
                    Мюнцера,
и Марата,
          и Джорджа Брауна.
Катерами швыряясь
                  и лодками,
волны валятся,
               волоча
и рябую улыбку Болотникова,
и цыганский оскал Пугача.
Проступают сквозь шивера
декабристские кивера.
Я всю душу России вытащу,
я всажу в столетия
                   бур.
Я из прошлого
              светом выхвачу
запурженный
            Петербург.

ДЕКАБРИСТЫ

Над петербургскими домами,
над воспаленными умами
царя и царского врага,
над мешаниной свистов, матов,
церквей, борделей, казематов
кликушей корчилась пурга.
Пургу лохматили копыта.
Все было снегом шито-крыто.
Над белой зыбью мостовых
луна издерганно, испито,
как блюдце в пальцах у спирита,
дрожала в струях снеговых.
Какой-то ревностный служака,
солдат гоняя среди мрака,
учил их фрунту до утра,
учил «ура!» орать поротно,
решив, что сущность патриота -
преподавание «ура!».
Булгарин в дом спешил с морозцу
и сразу - к новому доносцу
на частных лиц и на печать.
Живописал не без полета,
решив, что сущность патриота -
как заяц лапами стучать.
Корпели цензоры-бедняги.
По вольномыслящей бумаге,
потея, ползали носы,
Носы выискивали что-то,
решив, что сущность патриота -
искать, как в шерсти ищут псы.
Но где-то вновь под пунш и свечи
вовсю крамольничали речи,
предвестьем вольности дразня.
Вбегал, в снегу и строчках, Пушкин...
В глазах друзей и в чашах с пуншем
плясали чертики огня,
И Пушкин, воздевая руку,
а в ней - трепещущую муку,
как дрожь невидимой трубы,
в незабываемом наитье
читал: "...мужайтесь и внемлите,
восстаньте, падшие рабы!»
Они еще мальчишки были,
из чубуков дымы клубили,
в мазурках вихрились легко.
Так жить бы им - сквозь поцелуи,
сквозь переплеעь бренчащей сбруи,
и струи снега, и «Клико»!
Но шпор заманчивые звоны
не заглушали чьи-то стоны
в их опозоренной стране.
И гневно мальчики мужали,
и по-мужски глаза сужали,
и шпагу шарили во сне.
А их в измене обвиняла
и смрадной грязью обливала
тупая свора стукачей.
О, всех булгариных наивность!
Не в этих мальчиках таилась
измена родине своей.
В сенате сыто и надменно
сидела подлая измена,
произнося за речью речь,
ублюдков милостью дарила,
крестьян ласкающе давила,
чтобы потуже их запречь.
Измена тискала указы,
боялась правды, как проказы.
Боялась тех, кто нищ и сир.
Боялась тех, кто просто юны.
Страшась, прикручивала струны
у всех опасно громких лир.
О, только те благословенны,
кто, как изменники измены,
не поворачивая вспять,
идут на доски эшафота,
поняв, что сущность патриота -
во имя вольности восстать!

ПЕТРАШЕВЦЫ

Барабаны,
          барабаны...
Петрашевцев казнят!
Балахоны,
          балахоны,
словно саваны,
               до пят.
Холод адский,
              строй солдатский,
и ОНИ -
        плечом к плечу.
Пахнет площадью Сенатской
на Семеновском плацу.
Тот же снег
            пластом слепящим,
и пурги все той же свист.
В каждом русском настоящем
где-то спрятан декабрист.
Барабаны,
          барабаны...
Нечет-чет,
           нечет-чет...
Еще будут баррикады,
а пока что
           эшафот.
А пока что -
             всполошенно,
мглою
      свет Руси казня,
капюшоны,
          капюшоны
надвигают на глаза.
Но один,
         пургой обвитый,
молчалив и отрешен,
тайно всю Россию видит
сквозь бессильный капюшон.
В ней, разодран,
                 перекошен,
среди призраков,
                 огней,
плача,
       буйствует Рогожин.
Мышкин мечется по ней.
Среди банков и лабазов,
среди тюрем и сирот
в ней Алеша Карамазов
тихим иноком бредет.
Палачи, -
          неукоснимо
не дает понять вам страх,
что у вас -
            не у казнимых -
капюшоны на глазах.
Вы не видите России,
ее голи,
         босоты,
ее боли,
         ее силы,
ее воли,
         красоты...
Кони в мыле,
             кони в мыле!
Скачет царский указ!
Казнь короткую сменили
на пожизненную казнь...
Но лишь кто-то
               жалко-жалко
в унизительном пылу,
балахон срывая жадно,
прокричал царю хвалу.
Торопился обалдело,
рвал крючки и петли он,
но, навек приросший к телу,
не снимался балахон.
Барабаны,
          барабаны...
Тем, чья воля не тверда,
быть рабами,
             быть рабами,
быть рабами навсегда!
Барабаны,
          барабаны...
и чины высокие...
Ах, какие балаганы
на Руси
        веселые!