Красуля - Карасик Аркадий - Страница 44

Ложь во спасение не вызвала у медсестры никакого подозрения. Она открыда журнал, наманикюренный пальчик с коротко остриженным коготком пополз по строчкам.

— А-а, Иван Засядько… Он лежит в коридоре, там, где раньше была комната отдыха… Только недолго, пожалуйста, скоро обед, врач будет ругаться.

Федоров в сопровождении Верткого прошел в указанном направлении. Расширенную часть коридора отгораживает повешенная на натянутом бинте простынь. Напротив притиснулась к стене больничная кушетка.

— Со мной не ходи, посиди здесь. Можешь почесать язык с сестричкой.

Телохранитель посопел, помотал лохматой головой, но возражать не решился. Вдруг хозяйкин хахаль трекнет ей о непослушной шестерке, а в гневе Красуля страшней голодной тигрицы — пополам разорвет. Трепаться с пробегающими мимо медсестрами Верткий не стал — уселся на краешке кушетки и впился взглядом в занавеску, за которой скрылся охраняемый «об»ект".

В бывшем помещении для отдыха — шесть кроватей. Хозяева четырых — на прогулке либо на процедурах. Занята только две. Поршень развалился поверх одеяла, разбросив толстые ноги в натянутом, тесноватом для его габаритов, трико.

— Как дела, крестник, как самочувствие? — присаживаясь на край постели, как можно приветливей, спросил посетитель. — Когда — на волю?

— Нормально. А из больницы — как врачи скажут.

Помолчали. Федоров выложил на тумбочку несколько апельсин, торт, конфеты. Поршень внимательно провожал взглядом движение рук Михаила, будто ожидал, что тот вытащит из сумки пистолет либо гранату.

Неизвестно почему, отставник решил не распрашивать больного, тем более, не уточнять причин намечаемого покушения. Пусть Засядько сам выйдет на эту тему, он, наверно, тоже мучается мыслями о моральности своего поступка. Если не окончательно потерял человеческий облик.

— Как же тебя угораздило, приятель, сунуться под иномарку? Переждал бы пока она проскочит. Или воспользовался подземным переходом.

— Так получилось…

Не признаваться же, что он боялся упустить «клиента», не довести его до укромного места, где можно безопасно разрядить в спину и в голову пистолет?

Оба крутились вокруг висящего на языке откровенного признания и боялись его. Особенно боялся Засядько. По его мнению, узнает офицерик про заказное убийство, за которое уже получен аванс, немедля вызовет ментов и киллер сменит паршивую больничку на еще более паршивый тюремный лазарет. Федорову страшно не хотелось услышать подтверждение версии Надежды. Дай Бог, чтобы она ошибалась, чтобы человек с пистолетом за поясом оказался ментом или хотя бы бандитом — только не киллером.

Наконец, Засядько не выдержал.

— С какой радости ты бросился меня спасать? — спросил он. — Ведь знал, зачем я хожу за тобой — вот и уматывал бы подальше.

Занавес приподнят, оба вздохнули с облегчением. Пора переходить к следующему этапу разговора.

В коридоре, как всегда бывает перед обедом, немноголюдно. Часть больных греется на физиотерапевтических процедурах, некоторые бегают по консультациям у врачей-специалистов, остальные курят в туалете либо пытаются закрутить любовь с молоденькими сестричками. Если не получится — хотя бы развеять больничную скуку.

Лежащий на соседней с Засядько койке одноногий инвалид никуда не ушел, уткнулся в потрепанную книжонку и делает вид — до того увлечен чтением, что ничего вокруг себя не видит и не слышит. Рядом прислонены к стене костыли.

Присутствие постороннего человека держит беседующих в напряжении, заставляет разговаривать шопотом, искать обтекаемые фразы. Которые не всегда находятся.

— А зачем ты следил за мной? — ухватил брошенную наживку Федоров. — Кто тебя послал?

Выпалил и — все испортил. Проклиная свой болтливый язык, Поршень замкнулся. Лежал и молчал.

Прошли долгие десять минут. Михаил упрямо ожидал ответа на прямо заданный вопрос, Засядко с неменьшим упрямством разглядывал лежащие на тумбочке апельсины. Разговор зашел в тупик, из которого, похоже, без посторонней помощи ему не выбраться.

Кажется, придется удовлетвориться полупризнанием, авось, завтрашнее посещение принесет большие результаты. Ибо Федоров твердо решил не отступать, добиваться своего.

— Ну, я пошел, — поднялся он. — Выздоравливай друг, поднимайся. На днях еще приду — договорим. Ведь нам есть о чем побазарить?

Поршень безвольно кивнул.

Михаил откинул занавеску, закрывающую доступ в коридора, и замер. Напротив стоял… Свистун. Позади жетоновского прихвостня — Верткий… * * *

Жестом Федоров успокоил телохранителя. Презрительно улыбнулся, покровительственно похлопал по плечу парнишку и пошел к лифту. Верткий закосолапил следом. Посланец Жетона изображал соляной столб. Очнулся, когда отставник и сопровождающий его мордоворот исчезли за поворотом. Влетел в бывшую комнату отдыха, охваченный дикой злостью. Сейчас он походил на голодного зверя, готового разорвать подвернувшуюся под руку жертву. Руки сжаты в кулаки, лицо перекошено, на губах вспухла пена бешенства.

— Скурвился, падла? — заорал он в полный голос, не обращая внимания на лежащего рядом инвалида. — Аванс получил, взял меня на понт, а сам лижешься с дерьмовым офицериком? Да я тебе сейчас требуху выпущу!

Угрозы щуплого парнишки в адрес здоровенного мужика — писк воробушка, растопыревшего перья перед здоровенным петухом. Одноногий оторвался от книжки и удивленно поглядел в сторону отброшенной простыни. Дескать, что за явление, уж не репетирует ли парняга роль известного шекспировского мавра? Сдержанно улыбнулся и снова уткнулся в раскрытую страницу.

Поршень не испугался и не удивился — молчал, глядя в потолок.

На истерические выкрики собрались любопытные больные, прибежала дежурная медсестра.

Свистун рывком сорвал простынь.

— По палатам, доходяги! — рявкнул он. — Увижу кого в коридоре — кранты! А ты, шкура, — обратился он к перепуганной медсестре, — вон на место!

Больные, хромая и охая, разбрелись кто куда: в палаты, в туалет, на лестничную площадку. Сестру будто ветром сдуло. Как бы бандит, на самом деле, не принялся потрошить несчастных калек. О вызове милиции либо охранников никто не подумал.

Свистун снова повернулся к Поршню, теперь он уже не орал, не грозил — шипел.

— Узнает Жетон — немедля замочит… Да я и ожидать не стану — сам расправлюсь.

Опомнившийся Поршень вжал голову в подушку. Будто над ней взметнулась тонкая петля, готовая упасть к нему на шею. Знал Засядько способности Свистуна, который при расправах редко пользовался «перышком» либо пистолетом — предпочитал затянуть петлю на шее противника.

Одноногий инвалид отложил в сторону книгу, сел на постели.

— Чего разорался, сявка? Здесь тебе не родная малина, никто тебя не боится. Героя из себя строишь, мозгляк дерьмовый? Вот возьму костыль, мигом мозги поставлю на место.

Он действительно придвинул к себе костыли, но вместо того, чтобы обрушить их на голову скандалиста, неожиданно подпрыгнул, оперся и заковылял в туалет.

В коридоре остановился.

— Еще раз услышу крики — берегись. Ментов не вызову — сам наведу порядок. Не гляди, что одноногий — силенка есть!

Огляделся, взял с тумбочки невесть как попавшую в больницу алюминиевую тарелку и скрутил ее в трубку.

То ли Свистун израсходовал весь запас ругательств и угроз, то ли на него подействовал «воспитательный» монолог одноногого, но неожиданно он успокоился. Присел на край постели больного, спокойно спросил.

— О чем был базар с отставником?

Поршня прорвало. Будто подмытую предыдущими событиями плотину, когда мелкие «протечки» превращаются в «ручейки», потом — водопад. Понимал — глупость, которую Свистун не примет, над которой посмеется, но сдержаться не смог.

Волнуясь, путаясь в словах, помогая себе жестами, он рассказал обо всем. Да, пытался отработать полученные деньги, следил за приговоренным к смерти офицером, выбирал удобный момент. Ходил за ним, будто приклеенный, не ел и не пил, забыл про отдых. А офицер — ни малейшего внимания, ни разу не попытался запутать следы, уйти от слежки. Что он чокнутый или — самоубийца?