Матрос с Гибралтара - Дюрас Маргерит - Страница 40

– Ладно, так и напишу, – пообещал я.

– Это ведь тебе не литература, – немного помолчав, добавила она. – А если уж это становится литературой, то надо пройти через это не один раз, чтобы понять некоторые вещи по-настоящему.

– Хорошо, я и это напишу, – заверил я.

– Если это литература, – снова повторила она, – тогда, выходит, я пришла к ней именно таким путем.

И улыбнулась.

– Может, так оно и есть. Об этом я тоже напишу.

– Это было зимой в Марселе. Мы приехали на побережье поразвлечься и остановились в Марселе. Была ночь, наверное, где-нибудь около пяти часов утра. Ночи стояли длинные, какие-то глубокие, темные. Должно быть, в одну из таких ночей он шестью годами раньше и совершил это убийство. В тот момент я еще не знала, кого же именно он тогда убил, кроме того, что это был какой-то американец…

Нас было четверо. Мой муж, двое его приятелей и я. Мы всю ночь провели в каком-то кабаре на одной из маленьких улочек в районе Канбьеры. А та улочка выходила прямо на Канбьеру. Так что наша встреча стала возможной только благодаря тому, что мы не смогли припарковать машины на этой узенькой улочке и нам пришлось оставить их на Канбьере. Нам просто не удалось оставить их поближе к кабаре, там не было места. И вот когда мы шли пешком к машинам, он и встретился на нашем пути.

Короче, мы вышли из кабаре. Было пять часов утра. Помню, насколько долгой и глубокой была эта ночь. Впрочем, я могла бы хоть сто раз повторять все подробности той ночи.

За нами двери кабаре закрылись. Мы были последними посетителями. Мы везде были последними посетителями. И, конечно, самыми большими бездельниками. Я превратилась в праздную женщину, которая каждый день спала до полудня.

Марсель был безлюден. Мы пошли по узкой улочке к своим машинам.

Наши приятели шагали впереди нас, они замерзли и поэтому спешили. Не успели мы пройти и пятидесяти метров, как кто-то показался со стороны Канбьеры. Он шел в противоположном направлении, прямо нам навстречу.

Это был мужчина. Шел быстро. В руках нес совсем маленький чемоданчик, судя по всему, очень легкий. Шагая, он слегка размахивал этим чемоданчиком. На нем не было ни плаща, ни пальто.

Я остановилась. Уже по одной походке, стоило ему показаться со стороны Канбьеры, я сразу же его узнала. Муж удивился. И спросил: «Что с тобой?» Я не смогла ничего ему ответить. Стояла как вкопанная и смотрела, как он приближался ко мне. Помню, муж обернулся и тоже посмотрел на него. Он увидел мужчину, шедшего нам навстречу. И даже не узнал его. А ведь ему суждено было сыграть в его жизни совсем не последнюю роль, хотя он-то никогда не жил с ним бок о бок – так близко, чтобы узнать издалека. Муж подумал, должно быть, что есть какая-то другая причина, которая, как он выразился, мешает его жене идти и отвечать на его вопрос. Но ему было неизвестно, что это за причина. И он был не на шутку удивлен. Давно обогнавшие нас приятели ушли далеко вперед. Они не заметили, что мы больше не идем за ними следом.

На какое-то мгновение он застыл на тротуаре. Поднял голову, огляделся по сторонам и внезапно как-то торопливо зашагал в сторону наших приятелей. Остановился прямо перед ними. Они тоже остановились, удивленные. Заговорил с ними. Он был недалеко от меня, наверное, шагах в десяти, не больше. Я не расслышала всего, что он сказал им, только первое слово. Это было: «Англичане?» Произнес это громко, с вопросительной интонацией. Остальное говорил уже совсем тихо. В одной руке он держал свой чемоданчик, а в другой что-то небольшое, вроде конверта. Поднятое кверху лицо было совершенно бесстрастно. Прошло несколько секунд – время, понадобившееся нашим приятелям, чтобы понять, о чем идет речь. Потом пустынную, безмолвную улицу огласили негодующие возгласы. Муж тоже услыхал их голоса, обернулся и только тогда узнал его. Он даже не удостоил их ответом и двинулся дальше. Он шел прямо на нас. И вот тут наконец-то и он узнал меня. Остановился.

Прошло уже три года, как мы не виделись. Я была в вечернем платье. Заметила, как он смотрел на меня. На мне было меховое манто, красивое и дорогое. Потом он перевел взгляд на мужчину, что стоял рядом со мной. Узнал его тоже. Вид у него сделался удивленный, но ненадолго. Снова повернулся ко мне и улыбнулся. А я – у меня пока еще не было сил улыбнуться ему в ответ. Я была поглощена только тем, что смотрела на него. На нем был летний костюм, потрепанный и не по размеру. Он, как и прежде, ходил без пальто. И все же на рассвете того зимнего дня он вовсе не выглядел замерзшим. Можно было подумать – да-да, именно так оно и было, – будто он повсюду носил с собою лето. Я вспомнила, как он был красив. И увидела, что он так же прекрасен, как и в тот первый лень, когда спал на палубе яхты. Порою после Шанхая мне случалось сомневаться, так ли уж он был хорош собой, как мне казалось тогда. Но нет, я была неправа в своих сомнениях. Взгляд его оставался все таким же, как и прежде, все так же обжигал, все так же будоражил какими-то скрытыми от всех, тайными мыслями. И с тех пор все прочие взгляды только наводили на меня скуку. Судя по всему, он уже давным-давно не был у парикмахера. Как и в прошлый раз, волосы у него были скверно пострижены и чересчур длинны. Он ведь не мог ходить в парикмахерскую, не рискуя при этом своей жизнью. Единственное, что появилось в нем нового, это то, что он заметно исхудал, стал почти таким же худым, как и в тот день, когда впервые оказался на яхте. Но это был мужчина, который привык голодать так же, как и бездомные ночные коты. Я узнала его, несмотря на худобу, я узнала бы его по одним только глазам. И когда он улыбнулся мне, как бы извиняясь за то, что, я сразу это поняла, однажды вечером в Шанхае так и не вернулся на яхту, я готова была закричать, так я его узнала. В этой улыбке не было никакого стыда, никакой, ну, ни малейшей горечи, только какая-то неукротимая чистота молодости. Он совсем позабыл о своем чемоданчике, о том, что в нем было, и почему он оказался в ту ночь на этой улице, о холоде и голоде. Просто радовался тому, что видит меня.

Ни он, ни я – ни один из нас не заговорил тогда первым. Первым оказался мой муж. Только ему одному было нестерпимо затянувшееся молчание этих первых мгновений, и только он один захотел прервать его. Правда, получилось это у него очень неловко. А ведь с тех пор, как он женился на мне, ему, должно быть, не раз приходило в голову, что рано или поздно, но этот день может наступить. Ведь всегда думаешь о таких непредвиденных встречах и о том, как станешь вести себя, если это все-таки случится, разве не так? Хотя, конечно, когда такое все-таки случается, то чем больше об этом думал, тем меньше ты на высоте. А он, по-видимому, думал об этом чересчур уж много. И вот этот человек, должно быть, тысячу раз мысленно представлявший себе подобную сцену, оказался совершенно безоружным. Он не нашел ничего лучшего, чем спросить: «Как, разве вы больше не служите во флоте?»

Потом как-то отстранился от нас, отошел к двери одного из домов. Прислонился к ней спиной, мне даже подумалось, уж не стало ли ему дурно. В сущности, так оно и было отчасти, но не настолько, чтобы он рухнул на землю. Когда муж отошел, у нас появилась возможность хоть что-то сказать друг другу.

«Как живешь?»

Я ответила: хорошо.

«Понятно», – отозвался он.

Я ему улыбнулась. Порой, когда наступали черные дни, а их было немало, я думала: неужели все кончится тем, что его убьют, что его навсегда отнимут у меня? Расправиться с таким мужчиной, как он, – даже подумать об этом невозможно. Но нет, видно, мир по-прежнему гордился им, раз считал своим долгом сохранить его в живых. Будто он был одним из тех его обитателей, которые более всего скроены по его мерке, в общем, одним из знатоков самых сокровенных его глубин. Ах, если бы ты знал, как к лицу ему было жить на белом свете! Хотела бы я знать, из какой еще сомнительной истории он снова, в который раз, возродился к жизни! Сколько головокружительных виражей, сколько таинственных хитросплетений, сколько ночей, восходов солнца, приступов голода, женщин, партий в покер, ударов судьбы нужно было ему пережить, чтобы в конце концов его снова привело ко мне? Мне стало как-то немного стыдно за свою собственную историю. Он улыбнулся: понятно. Должно быть, хотел сказать: «Сразу видно», – как ты думаешь? Мне не хотелось об этом говорить. Поэтому я сказала: