Матрос с Гибралтара - Дюрас Маргерит - Страница 4

– Странное дело, – проговорил он, теперь он был приветлив и, похоже, больше не испытывал ко мне почти никакого недоверия, – мне думается, уж друзья-то, они всегда найдутся.

– Вот на войне, – заметил я, – там у меня было много друзей. А теперь, похоже, найти их не легче, чем… даже не знаю кого…

– Как женщину?

– Почти, – смеясь, согласился я.

– Ничего себе, – проговорил он. И задумался.

– Послушай, у нас здесь все куда легче, чем у вас там, все сразу знакомятся, и никаких тебе трудностей.

– У нас все не так, – подтвердил я, – на все нужно время. Все называют друг друга «мсье», все господа… И потом, ведь когда делаешь копии, нельзя ни с кем разговаривать.

– То-то и оно. Мы другое дело, у нас рот всегда свободен, можно поговорить, если есть охота. Мы ведь какие? Будто на войне, всегда немного будто на войне. Приходится воевать то за зарплату, то за хлеб насущный, так что с друзьями здесь все в порядке.

– А вот мои сослуживцы, – заметил я, – мне скорее хочется их убить, чем перекинуться словечком….

– Кто знает, может, когда тебе уж очень тоскливо, – отозвался он, – так оно и бывает, как-то не получается заводить друзей.

– Может, так оно и есть, – согласился я.

– Что говорить, – продолжил он, – несчастий в жизни и мне хватает, а как же без этого? Но чтобы вот так, изо дня в день, и чтобы из-за этого не иметь друзей, нет, об этом даже и подумать-то страшно.

Потом добавил:

– Вот я, к примеру, без дружков я просто места себе не нахожу, нет, это, правда, беда, я бы так не смог.

Я ничего не ответил. У него был такой вид, будто он уже сожалел о своих словах. И все же вдруг едва слышно заметил:

– А по-моему, надо бы тебе все-таки бросить эту работу.

– Конечно, – ответил я, – когда-нибудь я так и сделаю.

Он явно счел, что я не принял его совет всерьез – так, как он бы этого хотел.

– Заметь себе, – проговорил он, – конечно, это дело не мое, но, поверь, по-моему, тебе нужно обязательно бросить эту работу.

И, немного помолчав, добавил:

– Что-то не заладилась у тебя жизнь.

– Вот уже восемь лет, – признался я, – как я только об этом и думаю, как бы ее бросить, да все никак не получается.

– По-моему, тебе надо бросить это дело, и чем скорей, тем лучше, – настаивал он.

– Может, ты и прав, – немного помолчав, согласился я.

Ветерок дышал восхитительной свежестью. Он явно наслаждался им куда меньше, чем я.

– А почему ты так думаешь? – поинтересовался я.

– Так ведь ты сам только и ждешь, чтобы тебе это сказали, разве не так? – тихо пояснил он.

Потом повторил:

– Нет, что-то там шибко не заладилось, в твоей жизни. Да любой на моем месте посоветовал бы тебе то же самое.

Он с минуту поколебался, потом тоном человека, вопреки сомнениям все-таки решившегося на отчаянный шаг, заметил:

– Это то же самое, что с твоей женой, почему ты с ней, с этой женщиной?

– Честно говоря, я долго колебался. А теперь вот подумал, а почему бы и нет? Раз ей этого так хочется. Потом, мы с ней вместе работаем, в одной комнате, так что она у меня целый день перед глазами, захочешь, только руку протяни, понимаешь, что я имею в виду?

Он не ответил.

– Знаешь, бывает, что уже нет желания вылезать из дерьма, говоришь себе, раз нет ничего другого, можно прожить и в дерьме.

Он даже не улыбнулся.

– Нет, – возразил он, мой юмор пришелся ему явно не по нутру, – так не годится.

– Многие поступают точно так же, – сказал я. – Почему бы мне на ней не жениться?

– А что она за женщина?

– Сам видишь, – ответил я, – всегда всем довольна. Веселая. Она оптимистка.

– Понятно, – проговорил он и слегка поморщился, – знаешь, мне не очень-то по вкусу женщины, которые всегда всем довольны. Они… – Он искал подходящее слово.

– От них устаешь, – подсказал я.

– Вот-вот, именно, устаешь.

Он повернулся ко мне и улыбнулся.

– Я вот все думаю, – проговорил я, – а стоит ли искать какие-то там великие причины, на целую жизнь, чтобы быть довольным. Ведь достаточно, чтобы сошлась вместе какая-нибудь там пара-тройка пустяковых условий, да и в любом случае можно…

Он повернулся ко мне и снова улыбнулся.

– Что и говорить, пустяковые условия – дело нужное, – согласился он. – Да только быть довольным жизнью – этого мало. Время от времени нам хочется чего-то побольше, разве не так?

– Это чего же еще?

– Да счастья, вот чего. А любовь, она к этому очень даже располагает, так или нет?

– Не знаю, – ответил я.

– Как бы не так, очень даже знаешь. Я не ответил.

– Съезди-ка ты в Рокку, – повторил он. – Если приедешь в субботу, я буду там. Можем вместе заняться подводной рыбалкой.

Больше мы не говорили о себе. Добрались до Ластры и теперь уже надолго покинули долину Арно.

– Еще четырнадцать километров, – сообщил он. Он опустил ветровое стекло, и ветер со всей силой ударил мне прямо в лицо.

– Ах, как хорошо, – проговорил я.

– Как проедешь Ластру, всегда так, сам не знаю почему.

Из-за ветра казалось, будто мы стали ехать куда быстрее. Теперь мы почти не разговаривали – чтобы услышать друг друга, пришлось бы поднять ветровое стекло, но ветерок был так приятен, что никому из нас это и в голову не приходило. Время от времени он громко, стараясь перекричать шум ветра, объявлял:

– Еще полчаса, еще минут двадцать, еще четверть часа, и ты увидишь.

Он имел в виду город. Но с тем же успехом он мог говорить и о чем-то другом, уж не знаю, о каком-таком счастье. Мне было так хорошо сидеть подле него, с этим обдувающим лицо прохладным ветерком, что я охотно остался бы здесь еще на целый час. Но он настолько горел желанием побыстрей показать мне, как мы будем въезжать в город, что заразил и меня. Так что очень скоро и мне тоже не терпелось добраться до Флоренции.

– Еще семь километров, – выкрикнул он. – И ты увидишь там, внизу, когда будем проезжать по холму.

Может, он уже в сотый раз проделывал этот путь от Пизы до Флоренции.

– Гляди! – крикнул он. – Мы как раз над ней! Она сверкала под нами, словно опрокинутое небо.

Потом, поворот за поворотом, мы спустились и нырнули в ее глубины.

Но я думал совсем о другом. Я спрашивал себя, может, это и есть решение всех моих проблем, вот так вот путешествовать от города к городу, довольствуясь случайными приятелями, вроде него. И так ли уж необходимо обзаводиться женой, может, бывают случаи, когда лучше обойтись без этого.

По прибытии в город мы вместе выпили в одном из привокзальных кафе по бокалу белого вина. Жаклин вылезла из-под брезентового покрытия вся растрепанная, но дело ограничилось легкими заигрываниями и до серьезных посягательств на ее честь явно не дошло. Конечно, кто угодно, кроме меня, нашел бы ее прехорошенькой. А вот мне она показалась просто симпатичной. Она была в прекрасном настроении.

В кафе он снова заговорил со мной о Рокке. Пока он говорил, я внимательно рассматривал его лицо – ведь в машине я видел его только в профиль. И пришел к выводу, что все остальные рабочие были похожи друг на друга, он же – ни на кого. Может, причиной тому было огромное удовольствие, какое доставил мне наш разговор? Внезапно он вызвал во мне какую-то робость. Надо съездить в Рокку, снова повторил он, по крайней мере хоть отдохнешь. Вот-вот наступит жара. Неделя, ну что такое неделя? Будем вместе купаться в Магре, а если успеем, то сходим на подводную рыбалку, там есть одно местечко, которое он хорошо знает, а очки и все, что нужно, он мне одолжит. Ну так что, едем? Едем, ответил я. Жаклин улыбнулась, она не поверила. Ее он не пригласил приехать в Рокку.

Эти дни во Флоренции оказались самыми жаркими за весь год. Мне уже приходилось в жизни страдать от жары, ведь я родился и вырос в колонии, в тропиках, к тому же я немало читал об этом в книгах, но только в те нескончаемые дни во Флоренции я действительно узнал, что такое настоящая изнуряющая жара. Эта жара поистине стала главным событием в стране. Кроме этого, больше ничего не происходило. Было жарко – и это все, по всей Италии. Говорили, что в Модене сорок семь градусов. Сколько было во Флоренции? Я не знал. Четыре дня весь город был во власти какого-то безмолвного пожара – без огня, без криков. Четыре дня люди, объятые страхом не меньше, чем во время войны или эпидемии чумы, жили одним стремлением – только бы выжить. Такая температура не подходила не только человеку – ее не переносили и животные. В зоопарке от нее умер шимпанзе. Рыбы и те дохли от удушья. От Арно исходило зловоние, об этом писали в газетах. Тротуары на улицах расплавились и стали вязкими. Думаю, даже любовь была изгнана из города. Вряд ли в эти дни был зачат хоть один младенец. И никто не написал ни единой строчки, кроме разве что газетчиков, которые, кстати, тоже не говорили ни о чем, кроме этого. Собаки не совокуплялись, дожидаясь более подходящей погоды. Преступникам приходилось откладывать задуманные убийства, влюбленные не замечали друг друга. Никто уже не понимал, что такое здравый смысл. Раздавленный жарою разум отказывался действовать. Человеческая личность превратилась в категорию весьма относительную, и никто уже не мог бы сказать, чем он отличается от другого. Это оказалось еще похуже, чем военная служба. Должно быть, даже сам Господь Бог никогда не надеялся достичь подобных результатов. Словарь жителей города сделался однообразным и свелся к минимуму. Пять дней все говорили одно и то же. Пить хочу. Так больше невозможно. Это должно кончиться, такое не может больше продолжаться, никогда еще не было, чтобы такое продолжалось больше нескольких дней. В ночь четвертого дня разразилась гроза. Пришло время. И тут же все в городе снова занялись своими мелкими, обыденными делами. Все, кроме меня. Я все еще был в отпуске.