Дочь банкира - Карасик Аркадий - Страница 21

Горяче-холодный душ не только освежил тело, но и придал Родимцеву уверенность в благополучном завершении своей смертельно опасной одиссеи. Банкир, выполняя просьбу любимой дочери, переговорит с начальством Антона, внушит охранникам распивочной азы хорошего поведения. Николай возвратится домой к матери, найдет приличную работу и заживет счастливой жизнью благополучного москвича.

Мечты, мечты! Сколько раз они, розовые, благоуханные, посещали его после увольнения из армии! Будто миражи в пустыне. Но как быстро эти миражи сменялись непроглядной тьмой!

В стенном шкафу Родимцев нашел плавки, футболку, махровый халат и тапочки. Даже спортивный костюм его размера. Похоже, Вавочка, переодеваясь, успела распорядиться.

Умница, девочка, с неожиданной теплотой Николай про себя похвалил хозяйку. Будто погладил по головке.

Свою изорванную, со следами крови рубашку затолкал в туалетную тумбочку. Лучше всего — сжечь, но, во первых, негде, во вторых, жалко. Любимая мамина рубашка.

Размышления прервал легкий стук в дверь. Неужели Вавочка, замаливая вчерашнюю грубость, пришла поздороваться?

— Войдите. Открыто.

Но появилась не Вавочка. В комнату вошел удивительный человечек. Именно, человечек, ибо ростом он — с десятилетнего пацана. Узкоплечий, с широкими женскими бедрами, на голове — обширная лысина. А лицо… Господи, в каком паноптикуме банкирша отыскала подобного урода! Лохматые брови нависают над глазами-щелками, тонкий, длинный нос заканчивается шишкой, тонкие губы растянуты в услужливой улыбке.

А он— то, непроходимый глупец, зачислил это чудище в любовники прелестной девушки.

— Доброе утро, — приветливо поздоровался урод. — Вера Борисовна, наверно, предупредила вас о моем появлении. Борис, больше известный в этом особняке под именем Бобик. Называйте, как хотите. Не обижусь.

— Лучше — Борис. Прости, друг, но я не привык именовать людей собачьими кличками. — Николай невольно повторил недавно сказанную хозяйкой брезгливую фразу. — И ещё — давай общаться на «ты». Привычней. Если не ошибаюсь, мы — однолетки.

Тонкие губы вообще исчезли, превратив хозяйкиного секретаря в безгубое существо. Из провала рта послышались звуки, отдаленно напоминающие бульканье текущей воды.

— Мне — сорок пять, — проинформировал Бобик. — Но это не имеет значения. Хочешь на «ты» — давай… Если не возражаешь, мы вместе позавтракаем?

— Не возражаю. Сам хотел предложить. Где здесь у вас столовка?

Очередное бульканье.

— Разве хозяйка не предупредила — твое появление вне комнаты нежелательно?

Не ожидая ответа, Бобик приоткрыл дверь, что-то проговорил. Тут же человек в камуфляже с висящим на плече автоматом вкатил «двухэтажный» столик на колесиках. Нижний «этаж» — бутылки с напитками, верхний — тарелки с холодной закуской, молоко, творог, сметана.

— И это — на двоих? Многовато… Ничего, осилим.

— Осилим, — подтвердил Бобик. — Я подумал: до обеда далеко, не мешает заправиться получше. Обедают у нас по западному образцу — по вечерам.

Камуфляжный «официант» ушел. Будто робот — ни здравствуй, ни досвиданья, ни приветливой улыбки, ни злой иронии. Ну, и выдрессировал же Борис Моисеевич своих подчиненных — позавидуешь!

Бобик устроился на диване, предоставив гостю-пленнику почетное место в глубоком кресле. Между ними — столик. «Вертухай» ел культурно, маленькими кусочками и глотками, поминутно вытирал безгубый рот накрахмаленной салфеткой.

Зато Родимцев плюнул на этикет и разные, внушенные матерью, интеллигентные правила поведения за столом. Во всю работал крепкими зубами, перемалывая сыр, колбасу, холодец, козлятину. Иногда пользовался вилкой, чаще — прямо руками. Со вкусом сдергивал с шампура намаринованные кусочки мяса, запивал тоникой и молоком. Вперемежку.

— Неужели твой хозяин такой страшный, что приходится прятать от него гостей? — блаженно откинувшись на спинку кресла, спросил Родимцев.

Глазки урода превратились из узких щелок в мерцающий точки.

— Давай, Коля, не будем говорить о хозяевах, ладно? Поверь, так лучше.

— Что, накажут? — веселился Николай. — В угол поставят или по попке отшлепают?

— Был у нас один гость, такой же любопытный. До сих пор разыскивают и не могут найти.

Вот тебе и полная безопасность, встревожился Родимцев. Кажется, он попал из огня в полымя. Ну, что ж, предупрежденный — дважды вооруженный.

— Мне-то что до твоих хозяев, — деланно равнодушно пробурчал он, выбирая на первом «этаже» столика безалкогольный напиток. Между бутылками водки, виски, бренди — одна единственная с нарзаном. — Когда ожидается приезд Бориса Моисеевича? Честно говоря, не прельщает долго сидеть в этой конуре.

— Трудно сказать. Хозяин никогда не сообщает о своем появлении. Иногда месяц не дает о себе знать, а однажды рано утром — звонок из кабинета: зайдите… Любишь смотреть телек?

— Как когда. О политике — обрыдло, примитивный секс надоел, а вот концерты иногда нравятся. Но здесь даже замшелого ящика нет.

Бобик снова что-то пробулькал, поднялся, подошел к стене с висящей картиной, изображающей голую бабу в обнимку с таким же голым мужиком… Снова — секс? Похоже, в этом доме не одна только Вавочка — все помешались на половом вопросе… Нажал невидимую кнопку. Картина вздрогнула и отошла в сторону. За ней — огромный экран. Под ним, в нише — пульт управления.

— Выбирай программу и любуйся. Мне придется на время тебя покинуть — нужно разобрать почту Веры Борисовны.

Возле выхода неожиданно остановился, повернулся к Родимцеву.

— Что за шрам на щеке?

Усмотрел все же, глазастый черт, про себя ругнулся Николай. Во время пребывания в гараже Сансаныч по три раза в день смазывал своему постояльцу каким-то вонючим снадобьем огнестрельную рану на лице. За неделю она подсохла, потом слезла короста, но багровый шрам все-таки остался.

— С кошкой поцапался, — недовольно проворчал Родимцев. — Злая оказалась котяра.

— Значит, кошка? — пробулькал хозяйкин секретарь. — Как её звали, не помнишь? Макаром или Тэтушкой?

Отреагировать на ехидный вопрос Николай не успел — дверь закрылась…

Первый день бездельной жизни — самый тяжелый.

Родимцев бездумно щелкал кнопками пульта, перепрыгивая с программы на программу. Ничего интересного. Политические схватки его не интересовали, они — из серии осточертевших шоу, когда друг на друга опрокидывают ведра помоев и радостно смеются. Будто вовсе не помои — ароматная водичка.

Сексуальные сценки со всеми подробностями немедленно вызывали в памяти Симкины ночные упражнения в постели. Вертелась, будто под ними не прохладные простыни — обжигающая жаровня. Казалось бы, вспоминай и блаженствуй, надейся на повторение, но безжалостный рассудок тут же менял симкиного партнера: с безработного, нищего парня на всесильного фээсбэшника.

Поэтому Николай старался не смотреть сексуальных фильмов.

Непременные, ежедневные посещения Бобика, его приветливое бульканье, совместные обедо-ужины немного рассеивали скуку пленника. Но секретарь хозяйки всегда торопился: то необходимо разобрать почту, то сопровождает Ольхову на какое-то деловое свидание, то порученная ею работа над важными документами.

На третий день Родимцев попросил «опекуна» добыть ему гирю и гантели. Не только для времяпровождения. Он боялся по причине бездельного существования потерять спортивную форму, основной свой капитал. Ослабнут мышцы, забудут внедренные в их генную память приемы рукопашного боя — тогда придет самая настоящая беда.

Ибо Николай уже не верил в благодатную безопасность. И это неверие пришло к нему на второй же день заключения. Тогда он решился выглянуть в коридор. Если ему запрещено выходить из комнаты, то он не переступит порог — просто осмотрится.

Дверь была на запоре.

Немедленно взбурлило присущее парню самолюбие. Он бегал по комнате на подобии дикого зверя, запертого в клетку, несколько раз громыхнул кулаком по дверной филенке. Сейчас заглянет охранник и он прикажет ему немедленно вызвать Веру Борисовну.