Иосиф Сталин: Великое "Да" бытия - Дугин Александр Гельевич - Страница 2

Иосиф Сталин прекрасно понимал антропологический дуализм двух подходов. По ту сторону безответственных, кабинетно-интеллигентных "гуманистов" от социализма, Иосиф Сталин имел дело с реальностью, причем с нутряной, побеспокоенной, разоблаченной, обнаженной человеческой реальностью, вывернутой наизнанку после акушерской мистерии Революции. Неэкономическое принуждение к труду, жесткая этическая антропологическая терапия – второй уровень осмысления чисток. 

Людей надо наказывать, надо заставлять трудиться, надо силовым образом трансмутировать их косную природу, превращая ее из лунно-пассивной в солнечно-активную, из потребительской в трудовую, из ветхой в новую. Социализм перестанет быть социализмом, если он откажется от этой важнейшей миссии. Сталин понимал все. И воплощал принципы "новой антропологии" в жизнь. 

4. Философ Сталин 

Философия социализма основана на основополагающем принципе – вторичности индивидуума относительно некой органичной, целостной, коллективной реальности. Индивидуум – лишь отлитая деталь. Матрица – общество. Индивидуум – серийная штампованная продукция. Причем в социалистической перспективе само общество не складывается из индивидуумов, но, будучи первичным, создает индивидуумы, учреждает их как свое продолжение, как нечто вторичное. Буржуазная философия, напротив, ставит во главу угла индивидуума. И все коллективные формы считает продуктом агломерации атомарных индивидуальных особей. Отсюда идея контрактной, искусственной, договорной, вторичной основы любых объединений – нации, государства, класса и т.д. Два несовместимых философских подхода предопределяют два взгляда на террор, формируют две философии террора. 

Буржуазное общество рассматривает террор как необходимую меру, осуществляемую на договорной основе над теми индивидуумами, которые переступают границы в соблюдении индивидуальных прав остальных граждан или нарушают социальный контракт, принятый этими гражданами. На этом строится либеральная теория права. 

Социалистический подход иной. Не признавая первичности индивидуума, социализм совершенно иначе видит саму природу террора. Террор – неотъемлемая прерогатива общественного целого по отношению к каждому отдельному его фрагменту, коль скоро этот фрагмент отказывается признавать себя инобытием целого и заявляет (словом, делом или намеком) о своей самости. Иными словами, социалистический террор направлен сущностно против "автономного индивидуума", против особой философски-бытийственной установки человека. Это – социалистический аналог того, что немецкие романтики, органицисты и русские славянофилы называли "холизмом" или "соборностью". 

Нелепо мерить буржуазными нормами и критериями правовую и этическую модель социализма. Когда несправедливо истязаемые в застенках НКВД советские вожди или простые люди после унижений и пыток, тюремных лишений и морального садизма перед расстрелом выкрикивали "Да здравствует, Сталин!", "Да здравствует социализм!" – они не кривили душой и не вымаливали пощаду. Они утверждали великую социалистическую философскую истину: индивидуум – ничто перед лицом общества, но не всякого общества, а социалистического, положившего "онтологию общественного бытия" (Д.Лукач) в свое основание. Иосиф Сталин превратил в педагогический (почти метафизический) праксис философский принцип "первичности общественного бытия". 

Как и Иван Грозный, считавший царский террор необходимым трагическим элементом социального "домостроительства спасения", Сталин через практику репрессий утверждал важнейшую духовную, сотериологическую истину. 

5.Dulce et decorum est pro Stalin mori 

Много раз цитировались слова Сталина генералу Де Голлю в ответ на его поздравление с Победой – "В конечном итоге, побеждает Смерть". 

Да, Смерть! 

Что это за тезис, смутно напоминающий строем своим глубокую религиозную истину? Смерть – это реальность, кладущая предел раздельности индивидуального существования. На этом кончаются временные и пространственные трепыхания отдельного, атомарного существа. Как будто мы входим в торжественную, темную залу, где царит возвышенный покой, мягкий строй непоколебимого, вечного, триумфально застывшего бытия. Смерть – высшая стадия дифференцированной всеобщности. 

Невротичные индивидуалисты еще при жизни пытаются загромоздить чистейшие просторы смерти обрывками сюжетов и перипетий, сверстанных по аналогии с посюсторонним миром, сделать и посмертные регионы ареной бессмысленной мышиной возни жалких, ленивых и неказистых человеческих душ в кампании со столь же "человеческими– слишком человеческими" ангелами или чертями. Но как самый правильный сон – это сон без сновидений, так есть и самая правильная смерть – смерть как темная тишина, как реальный и строгий, благородный покой. То, что следует за смертью , не имеет ничего общего с тем, что ей предшествует. В синкопическом миге разрыва схватки агонии превращаются в готически успокоенное небытие. Смерть есть тайный двигатель жизни, именно она дает духовную насыщенность всему тому, что и в посюстороннем мире представляется достойным, благородным и интересным. Что может быть чище самурайского культа смерти, являющегося животворной основой верности и чести, кодекса благородного воина. Dulce et decorum est pro Patria mori.

"Сладко и благородно погибнуть за Отечество". Если внимательнее приглядимся к этой формуле, увидим, что акцент в ней ставится не столько на этической нагрузке поступка, сколько на факте смерти, который сам по себе и облагораживает все остальное. Вообще все вещи, за которые считается достойно умереть, уже сами в себе несут нечто от Смерти. Отечество, Родина – эта идея связана с умершими поколениями, с тихим миром тех, кто когда-то, жертвуя собой, создал из хаоса ландшафтов и территорий прекрасную стройную государственную конструкцию. Римляне считали империю сакральной (не контрактной), поэтому и умирали за нее с готовностью и радостью. "Сладко и благородно погибнуть за Справедливость". "Сладко и благородно погибнуть за высокий идеал Целого". Все, что превышает индивидуальность, достойно того, чтобы отдать за это жизнь. Смерть побеждает не бытие, она побеждает лишь индивидуальность, индивидуальную иллюзию бытия. Все остальное остается. И по ту и по эту сторону. В тайной гармонии, связывающей между собой все, что по настоящему ценно. 

Иосиф Виссарионович Сталин, – с именем которого миллионы русских, советских людей шли на верную смерть, с именем которого поколения трудились в чудовищных условиях, преодолевая неподатливую, косную плоть упрямой материи, с именем которого смиренно и озлобленно тянули страшную лямку ГУЛАГа и правые и виноватые, с именем которого фанатики Великой Мечты всех наций и рас бились с унизительными энтропическими темными законами Капитала, – имел необъяснимую связь с последним таинством Истории – с таинством Смерти. 

Кажется, половиной своего существа он напряженно вглядывается в непроглядный темный горизонт. Без дешевых ораторских трюков, без мещанских среднеевропейских факелов (напоминающих парады gay pride), без слащавой мистики бутафорских рыцарей с картонными мечами, без карикатурного псевдожречества и псведоритуала, строгий и светский, скромный, невысокий грузин, он был настоящим посланцем из высшей инстанции мира, носителем тайной вести, вести о Смерти, о ее загадочной, обволакивающей стихии, вести о Тишине, о странном достоинстве того, что покинуло сферу превращений. Великий Сталин. Молчаливый посланец Смерти. 

Один индийский философский текст "Маджхиманикайо" намекает на сущность этой мистерии: "Тот, кто понимает смерть как полную смерть, и приняв смерть как полную смерть, думает, исходя из главенства смерти, думает о смерти, думает исключительно о смерти, думает "смерть – это моя последняя цель", и кто беспрестанно радуется смерти, тот … никогда не познает смерти". 

Это означает, что Сталин жив, потаенно жив в каждом из нас.