Жесткая проба - Дубов Николай Иванович - Страница 35

18

Идя на завод, Алексей, как не раз в детстве, думал: как бы хорошо, если бы всё уладилось само собой! Виктор осознал, начальство поняло и стало на сторону Алексея, никто теперь не будет к нему приставать, грозить, А Гаевский?.. Гаевского за что-нибудь сняли, совсем прогнали с завода...

Он невесело усмехнулся. Вырос, а всё ещё не расстался с детскими надеждами на то, что все сделается само по себе, будет счастливый случай, чудо... Пора перестать верить в сказки. Нет в жизни легких дорог, волшебных случайностей, не бывает чудес, ничто не приходит само. Бывает только то, что ты сделал, чего добился... Вот он сделал. А чего добился?

Работа ещё не началась, а Федор Копейка был уже замурзан. Он подмигнул, ободряюще кивнул Алексею. Что проку в его одобрительных кивках?

Виктор, заметив Алексея, отвернулся. Сколько раз Алексей слышал, читал: настоящая дружба состоит в том, чтобы указывать другу его ошибки, недостатки. Алексей попробовал, и теперь самый большой, настоящий друг показывает ему спину.

Дядя Вася, хмурый больше обычного, еле поздоровался. Неужто и он?..

Работалось трудно. Полночи он не спал, думал о вчерашнем, сейчас гнал от себя эти мысли и не мог не думать о том, что теперь будет и что они сделают. Будет плохо, тут нечего и думать. Если бы ещё не Гаевский... А он, гад, всё подобрал и повернул так, что Алексей получался самый настоящий враг...

Другие ведь не знают, что это вранье, и будут думать, что так оно и есть, что Алексей на самом деле баптист, уголовник и член какой-то тайной организации. Теперь попробуй доказать, что ты ни то, ни другое, ни третье и вообще не верблюд...

В цехе о вчерашнем, конечно, знали – Ефим Паника наверняка растрепал, – но к Алексею никто не подходил, никто с ним не заговаривал. Алексею казалось, что его даже сторонятся, встретив взгляд, отворачиваются, притворяется очень запятыми или уходят, боясь что он такой...

Незадолго до обеда к Алексею подошел мастер. Строго поджимая губы, он перебрал наряды уже размеченных деталей, собрал чертежи и небрежно спросил:

– Ну, что ты себе думаешь?

– А что мне думать?

– Свое «я» хочешь доказывать? Смотри, допрыгаешься!

– Не пугайте. Меня вчера уже пугали.

– Я не пугаю, я советую. Пока не поздно. Вчера были цветочки, а ягодок лучше не дожидаться... Пошел бы, по-человечески сказал: так и так, мол, осознал, прочувствовал свои ошибки, и больше впредь ничего такого не повторится... Ну, чего-нибудь тебе припаяют, чтобы крепче осознал. И всё. А будешь дальше свое «я» доказывать – тогда не жалуйся...

– Вам не пожалуюсь.

– Ты гордость эту брось! И не таких обламывали. Ведь это вопрос двоякий: как с тобой решат поступать...

– Не вопрос, совесть у тебя двоякая, – сказал Василий Прохорович. Он подошел незамеченный и стоял теперь возле плиты, обтирая руки концами. – Ты парня не сбивай, совесть ему не укорачивай. Что укоротишь, того не воротишь...

– Я его не сбиваю – советую. У меня опыта побольше его, и голова на плечах...

– На твою голову, Ефим, только штаны надевать.

– Василий Прохорович! Я вас уважаю, но...

– Ладно, потом доругаемся. Докладываю, как начальству: я, видно, пошабашил сегодня. Пойду в здравпункт. Ломает меня что-то, просквозило, видать...

Ефим Паника посмотрел на станок – он был уже прибран.

– Да как же, Василий Прохорович? Ведь блок срочный!

– Тебе – блок, а мне к партийному собранию выздороветь надо.

– Так это ж на той неделе!

– А я не знаю, сколько я хворать буду... Вас чему учат? Самый ценный капитал – люди. А ты – блок! От тебя, Ефим, любая наука, как от стенки... На, держи, может, умнее станешь.

Он сунул в протянутую руку мастера грязные промасленные концы и пошел по пролету к выходу. Мастер посмотрел на ком ветоши, в сердцах швырнул его на пол.

Старик шел сгорбившись, ни на кого не глядя и даже чуть покачиваясь. Алексей догнал его.

– Дядя Вася, может, помочь?

– Не надо, я на ногах удержусь... Ты-то сам держись!

Алексей вернулся к плите.

Значит, дядя Вася на его стороне! Как он Ефима Панику... Интересно, Ефим сам или его послали «советовать»? Значит, Алексею просто хотят заткнуть рот. Отступись он, и они отстали бы от него...

Дядя Вася может быть спокоен: он будет держаться. Если он отступит, соврет сейчас, то потом будет врать всегда. Если сегодня стерпит чужую ложь, обман, завтра солжет и обманет сам. И тогда уже возврата нет. «Что укоротишь, того не воротишь»...

Пусть делают что хотят! В конце концов, что они – съедят его?..

Всё это будет потом. А сейчас приближается то, что уж никак не может отодвинуться или не состояться. Поезд в шесть. Доехать, переодеться, добежать до Наташи – не меньше часа. Она просила пораньше...

За несколько минут до гудка Алексей убрал инструменты, умылся. И в это время подошел мастер.

– Иди в контору. Сразу после работы – заседание цехкома. По твоему вопросу, – внушительно сказал он.

– Почему сегодня? Я сегодня не могу...

– Как это – «не могу»?

– Не могу, и все! Занят сегодня.

– Ты с ума сошел? Какие могут быть занятия, когда об тебе вопрос?! Ты что, с этим шутки шутишь?

– Никакие не шутки! Что им приспичило? Я никуда не сбегу, можно и завтра...

– Может, ты вообще не пойдешь? Отменишь цехком? Набезобразничал, а теперь струсил?

– Ничего я не боюсь. А сегодня не пойду. Я же сказал – не могу!

– Иди объясняй Иванычеву, а не мне.

Самое разумное – было пойти и объяснить, почему он не мажет сегодня присутствовать на цехкоме, но он тут же понял совершенную невозможность сделать это. Сказать о Наташе? Поднимут на смех, скажут про неё какую-нибудь гадость... Он только задержится, опоздает и ничего не добьется.

– Я не пойду, – набычившись, сказал Алексей.

– Ты дурака не валяй! – закричал Ефим Паника. – Ты не понимаешь, чем это может кончиться? Да если только...

Рев гудка заглушил его слова. Алексей секунды две смотрел на его беззвучно кричащий рот, махнул рукой и побежал к выходу.

Он бежал по заводскому двору и чем больше удалялся от цеха, тем отчетливее сознавал, что делает непоправимое. Они и так готовы съесть его с сапогами, а од сам дает им козырь в руки, да ещё какой!

В проходной, показывая пропуск вахтеру, он на секунду приостановился. Ещё не поздно вернуться, ещё можно поправить...

А Наташа? Она же волнуется, смотрит поминутно на часы. Что она подумает? Как они вдвоем справятся с вещами? Да что вещи? Не увидеть её в последний раз?! Алексей ринулся в автобус.

Место оказалось удобным, вещи были разложены, они вышли на платформу. По ней ещё спешили отъезжающие с чемоданами, авоськами, цветами. В большинстве это была молодежь. Юность уезжала в науку, и над платформой звенели громкие голоса и смех, взлетали обрывки песен. Наташа улыбалась, наблюдая предотъездную суматоху, уговаривала мать не беспокоиться – что она, маленькая? – спрашивала о чём-то и тут же, не слыша ответов, сетовала, что не повидала Киру, не попрощалась с ней. Ей, бедняжке, трудно теперь с ребенком... Алексей молчал и не сводил с неё глаз.

– Почему у тебя такое лицо? Алеша! Что-нибудь случилось?..

– Нет, всё в порядке.

Не это, совсем не это хотел и должен был он сказать... «Наташа, Наташа! Не уезжай. Останься здесь хоть на пять, хоть на три дня, пока не закончится это... Если бы ты знала, как ты мне нужна! С тобой я могу всё. Я всё выдержу. Ничего не делай, ничего не говори, только будь здесь. Чтобы был человек, который мне дороже всех, и чтобы я знал, что кому-то немножко нужен и я...»

Она ничем не могла ему помочь. Он и не ждал, что она поможет. Важно только, чтобы она была здесь, он мог прийти и сказать: «Понимаешь?» И пусть бы она даже не поняла, а только кивнула. Ему было бы легче. Он стал бы сильнее.

Ах, как это важно, чтобы рядом с тобой был человек, к которому можно подойти и сказать: «Понимаешь»! И как часто, слишком часто такого человека рядом с тобою нет...