Охранник - Алексин Анатолий Георгиевич - Страница 1

Анатолий Алексин

Охранник

Вообще-то я кандидат биологических наук. И еще филологических… Как биолог я призван был охранять природные богатства, а как филолог охранять богатства литературные. Иммиграция же предложила мне охранять богатства продуктового магазина. И я сгоряча согласился… Но вскипела жена:

— Ты сошел с ума! Для того ли мы пересекли океан?

Для того ли ты защитил две диссертации, чтобы защищать «торговую точку»? И давай поставим точку на этой «точке»! Вот если бы ты, привыкший оберегать юных граждан, стал бы, пока суть да дело, и х охранять…

Сама жена временно пылесосила подъезд и лестничные площадки многоэтажного дома, хотя имела иную профессию: она слыла опытнейшим хирургом. Что до местного «слуха», увы, еще не дошло… Я же, действительно, в течение долгих лет я раскрывал перед школьниками, а позже перед студентами очарование природных и литературных чудес. Своих детей ни тогда, ни сейчас у нас не было. Я убедил себя, что, когда нету детей своих, еще сильнее любишь чужих. Но нуждались ли на другом континенте «чужие» дети в моей любви? Сложно было ответить…

Однако за охрану «Еврейского Центра заботы о наших детях» — так его называли — я, с благословения жены, взялся. В буквальном смысле нашими да еще на незнакомой земле эти дети, как, впрочем, и дети на прежней, знакомой, не были.

— А ты воспринимай их как «наших», — настаивала жена. Ощущать всех детей своими было ее призванием.

Я привык следовать наставлениям жены. Помню, однажды увидел на телеэкране в популярной передаче «Сознайтесь!» такой сюжет… Появились десять немолодых мужчин, которым телеведущий скомандовал: «Кто живёт под властью жены, сгруппируйтесь направо от меня, а кто не живёт во власти жены, сгруппируйтесь налево». Девять мужчин уверенно шагнули направо. И только один без промедления «сгруппировался» налево. «Почему вы — единственный! — избрали такой маршрут?» — заинтересовался ведущий… «А это мне жена приказала!»

Я бы тоже оказался среди безупречно послушных мужей.

Директор «Центра заботы», когда мы с женой вдвоем явились к нему, спросил:

— Кто из вас готов охранять наших детей?

— Мы оба, — ответила жена.

— Вместе?

— Мы всегда вместе.

Не имея собственного потомства, жена все обуревавшие её материнские чувства обрушила на меня. И казалось порой, что я в свои сорок лет оставался дитём. Иногда, как подчеркивала жена, «трудновоспитуемым»… Обо всем этом она в сокращенном варианте рассказала директору.

Он уточнил, обращаясь к ней:

— Значит, своих детей у вас нет?

— Вы не поняли: у меня есть ребёнок… — И кивнула в мою сторону.

Я думал, что на этом директорская беседа с нами будет завершена и приуныл: всё-таки «охранять» вместе со мной было привлекательной, чем убирать подъезды. Но директор, услышав, что я её «ребёнок», напротив, обрадовался:

— Детство в себе сберегают только хорошие люди.

Когда видишь плохого человека, удивляешься, что он когда-то был ребенком. Так что вы дали мужу замечательную характеристику. К тому же, «взрослому ребенку» общаться с детьми, безусловно, сподручнее. И вы его будете сопровождать на работу?

Он еще мою жену не вполне понял.

— Почему «сопровождать»? Я неотлучно буду с ним рядом… Ведь должность его, как я разумею, сопряжена с риском. А чтобы он рисковал один, без меня, я не позволю!

«После такого заявления мне уж точно предстоит рисковать в другом месте», — печально подумал я.

Но директор был в своих взглядах непредсказуем:

— Я очень доволен! Женщина у входа в наш Центр смягчит присутствие мужчины с жёсткой должностью «охранник». У нас всё должно быть проникнуто мягкостью, нежностью. Я именуюсь директором…

Это, сознаюсь, для нас не вполне подходит: казённо звучит. Для какого-нибудь взрослого учреждения подобный чин — в самый раз! Однако, у нас ведь не учреждение, а, я бы сказал, «Храм доброты». Так что женщина у ворот — это прекрасно! — Он погулял рукою в затылке. — «Центр» тоже звучит пресно, холодновато. А назвать «храм» храмом вышестоящие начальники считают нескромным. Я же настаиваю: всё, что касается юных, требует святости, помноженной на доброту. Неофициально, про себя, упрямо именую Центр «храмом». И женщина возле мужчины-охранника у ворот «храма», — это, позволю себе повториться, то, что надо! — Он слегка понизил свой голос, тоже проникнутый нежностью: — Зарплату, к сожалению, будете получать одну на двоих… ибо должность «охранник охранника» не предусмотрена. Тут уж ничего не поделаешь. Ну, а назовём мы вас «внешней охраной». Там, в глубине, где дети, расположена основная охрана, главная.

Она вооружена. Но дети об этом не знают. Зачем их пугать?

— Неужели есть люди, которые могут нападать на детей? — задал я наивный вопрос.

— Людей таких нет. А нелюди такие, к несчастью, имеются.

… Дома жена вынула из сумочки изящного, но и угрожающего вида пистолет.

— Разве у тебя есть право на ношение…

— Игрушечного пистолета? — перебила жена. — Пусть будет… на всякий случай.

… Так как мужчиной в нашем доме была женщина, я уразумел, что и зарплатой и пистолетом (слава Богу игрушечным!) станет распоряжаться она. Это облегчало мое существование…

У ворот «храма», называвшегося Центром, мы со всеми детьми и родителями, как повелел директор, не между прочим, а нежно здоровались. Вполне проснувшиеся дети, как и сопровождавшие их папы и мамы, нам отвечали. А тех, которые проснулись не до конца, родители тихонько подталкивали — и они тоже обретали вежливость. Но лишь один из всех обучавшихся в Центре на третий день к нам вернулся. И заговорил не с дежурной корректностью, а всерьёз. Он был, мы поняли, один из немногих, кто, оставаясь ребёнком, догадывался, что миры взрослых и юных неразделимы. Что со взрослыми можно общаться «на равных»… И еще многое он понимал…

На вид ему было лет десять или одиннадцать. Жена считала, что осведомляться о возрасте нетактично.

Если речь не шла об её пациентах… Я был евреем, а она происходила из старинного дворянского рода с его представлениями о такте и этике.

Подошедший к нам мальчик, как и я, дворянином не был, — и потому в вопросах себя не стеснял.

— Вы нас охраняете?

— Вернее, мы вас встречаем, чтобы поздравить с хорошим днем, — ответила жена.

— Я понимаю: с плохими днями не поздравляют. А почему вы думаете. что каждый день выдастся хорошим?

— Мы надеемся…

— Но ведь не все надежды сбываются. А вот моя надежда сбылась… Директор сказал, что вы врач. Это правда?

— Я была врачом.

— Разве доктор может перестать быть доктором?

— Ты же видишь…

— Должность может поменяться, а профессия, мне кажется, поменяться не может.

— Тогда я врач. — Спорить с ним было глупо: в каждом вопросе таился точный ответ.

— А я как раз очень хотел тайно от мамы встретиться и посоветоваться с доктором.

— Нехорошо себя чувствуешь?

— Чувствую, что нехорошее может произойти с мамой… — Он опять раздумчиво помолчал. — Вообще-то она у меня очень умная.

— Значит, ты в неё? — вставил я.

— Мне её не догнать! Хотя на перегонки мы с нею не бегаем.

— Ты разговариваешь, как взрослый.

— Наверно, я рано старею.

К беседам с ним надо было готовиться.

— Так о чем же ты хотел со мной посоветоваться? — спросила жена.

— Мама у меня очень мудрая! — Он повысил планку до мудрости.

— И что же, несмотря на это, ей грозит?

Он утратил свою уверенность, низко опустил голову, стал переминаться с ноги на ногу. Наконец отважился:

— Мама заставляет меня, как она говорит, «усиленно питаться», чтобы я вырос здоровым и сильным.

— Мудрым ты уже вырос, — вставил я.

Он меня не расслышал и продолжал:

— Мама заставляет меня… А сама, хоть и очень мудрая, соблюдает какие-то жуткие диеты. Из-за которых очень худеет. Я стараюсь её остановить, А она не останавливается. Всё худеет и худеет… Знакомые просто не узнают её. Она доказывает, что диеты очень полезны. И что, кроме того, она соблюдает моду… Что я это пойму, когда вырасту. А мне из-за этого не то что расти, даже жить страшно. Можно я вас с ней познакомлю? Чтобы вы отговорили её от этих ужасных диет. А?..