Штольня в Совьих Горах - Добкевич Корнелия - Страница 23

Ну, конечно, Марцин глазел на Селезня, затаив дыхание, и даже пошевелиться боялся, чтобы не вспугнуть дивную птицу. А Селезень на воду спустился и поплыл себе тихонько посреди реки, пока не скрылся в камышовых зарослях, что в излучине Бобра стеной стояли…

Когда вокруг парня снова ночная тьма легла, вышел он из укрытия и, к своему удивлению, веселей себя почувствовал. Улетели мысли печальные, сердце покоем наполнилось. Но сразу же охватила Марцина огромная усталость — лег хлопец на камышовое ложе, и тут же сморил его крепкий сон.

Разбудил парня ветер холодный, который принес с горы Сьлёнжи тучу дождевую. Поднялся он и с большой охотой искупался в Бобре.

В глубине бора дятлы равномерно постукивали, вроде бы своими ударами по стволам сосновым часы утренние отмеривали. Резво, не оглядываясь, зашагал Марцин снова на север по обрывистому берегу Бобра.

В те времена жил в Болеславце богатый и могущественный рыцарь. Было у него возле рыночной площади шесть домов, а за городом — шесть садов. На конюшнях же — множество лошадей, в амбарах — полно зерна, а в сундуках столько серебра, что каждый месяц приходилось ему два дня и две ночи подряд мерить их… шапкой! И всё для того лишь, чтобы посмотреть — не убывает ли у него денег?

Звали того рыцаря — Любина. Жил он в крепком дворце, из тиссового дерева срубленном, обед и ужин подносили ему на золотых блюдах. Ну и, как это часто бывает с такими большими богачами, был он необычайно хитрый и лукавый, как лиса.

— Ох, и скряга же, ох, и пройдоха он! — говорили люди, когда спесивый и гордый Любина ехал по городу на буланом коне, с которого до самой земли ниспадала зеленая попона, расшитая серебряными листьями.

Как и всякий другой человек, алчный на деньги, не доверял Любина никому: даже отца и мать подозревал — не зарятся ли они на богатство его? И днем, и вечером, и утром жадный рыцарь подглядывал за слугами своими — не слишком ли много едят они? Даже и так бывало, что украдкой проскользнет в хлев да поубавит корма у свиней — чтобы на дольше хватило им брюквы с отрубями и травяной сечкой!

— Корыстолюбец, жадюга, — отзывались о нем всякий раз, как только Любина появлялся в корчме или на ярмарке.

Хотя и одевался он завсегда богато — в бархатный плащ с красной бахромой и туфли с пряжками — все, кто был там, несмотря на его пышный вид, отворачивались от рыцаря. Известно ведь — никакая одежда, даже самая богатая и красивая, не прикроет мерзости человеческой!

А еще любил жадный рыцарь… подслушивать! Очень уж хотелось ему знать про всё — и что конюхи говорят, когда в его конюшнях работают, и что болтают сторожа у ворот… Этим он и вовсе не доверял: подозревал, что спят они ночью где ни то в укромном местечке, и вообще небрежно дом его стерегут.

Вот и вставал он, бывало, в полночь да, крадучись вдоль стен, выслеживал старательно, что старый дед-ключник делает? У этого деда большая связка ключей была от дверей, а помогал ему мальчик-сирота, что у рыцаря за кусок хлеба да миску похлебки работал.

Был Любина очень проворен и ловок, ступал тихо, как кот. Одевал всегда пантофли на мягкой подошве и внимательно следил, как бы чего не свалить в потемках и шумом себя не выдать. Поэтому никто из его слуг и работников так и не знал ничего о привычках господина. Ни оруженосцы, ни стража, ни псарь, что большую свору чутких собак выкармливал, даже и помыслить не могли, что хозяин так зорко следит за ними…

Когда Марцин добрался до Болеславца, стал он расспрашивать горожан — то в корчме на рыночной площади, то у городских ворот — где бы ему службу себе подыскать? Управитель рыцаря, видя такого ловкого и крепкого парня, уговорил Марцина пойти на службу к Любине.

Согласился парень. И назначили его хозяйство рыцаря охранять. Как только вечер наступал — трубачи на башнях сигнал подавали, что время разводной мост поднять и закрыть городские ворота. Тогда Марцин спускал с цепи злых дворовых псов, брал в руки палицу и вместе с дедом-бородачом и мальчиком-сиротой всю ночь ходил по двору: охранял дом и хозяйство Любины.

Однако ночь была долгой, а часы тянулись медленно. Чтобы отогнать сон между обходами, сторожа обычно усаживались на скамье у ворот и рассказывали друг другу сказки или необычайные случаи.

— Давным-давно это было… — как-то начал свой рассказ дед-бородач. — Шел я полевой дорогой, а время к полудню было. Как раз хлеба колоситься начали и пшеница высоко поднялась — человека не видно! Гляжу, а впереди меня вдруг облако пыли взвилось и всё ширится, густеет. Потом… не поверите, — человечий облик принимает! И вижу я перед собой деву красоты несказанной. Волосы у нее светлые как лен и распущены по спине. А очи серые, большие. Голову ее венок из алых маков украшает, одежда белая, легкая, словно из паутины сотканная…

— Ну? Что вы говорите! — в один голос воскликнули Марцин и сирота, ближе к деду подвигаясь.

— Да, да! Уж очень красива была… — продолжал дед. — Улыбнулась мне, рукой поманила… Но тут как раз в деревне колокол на башне костельной ударил — полдень прозвонили. И вдруг она из глаз моих исчезла, пылью по дороге рассыпалась…

— Кто же это мог быть? — с любопытством спросил Марцин.

— Полудница![20]

— А! Слышал и я, что они появляются на полях. Только вот не знаю: добры ли они к людям? — спросил мальчик-сирота.

— Нет! Нехорошие они, эти полудницы, — ответил дед. — Крадут у матерей младенцев из колыбели, а если парню какому покажутся — никогда у него жены не будет, вечно одиноким останется, как я…

— Ой, лучше тогда не встречаться с ними! — испуганно сказал мальчик. — Худо и печально жить одному в хате.

— То-то, что худо… — покачал головой дед.

— А я тоже, когда шел в Болеславец, кое-что увидел по дороге, — вмешался Марцин.

— Лесного Деда? Русалку? — с любопытством спросили дед и сирота.

Марцин поудобнее на скамье уселся, шапку на лоб надвинул и стал рассказывать:

— Нет! Видел я Золотого Селезня! Плыл он себе по реке, как обыкновенно птица плавает, но светился весь, как звезда яркая… Искры из-под крыльев его так сыпались, что вокруг светло стало. Ох, едва глазам своим поверил, когда он нежданно из аира выплыл!.. Не описать, какая дивная это птица!

— О-о-о! — воскликнул дед и палец вверх поднял. — Золотой Селезень? Да, это, брат, птица! — и, наклонившись к Марцину, прошептал таинственно. — Послушай, сынок! Если он тебе показался, это добрый знак! Будет тебе большая удача на всю жизнь!..

Так и проговорили они до утра. Марцин ничего не утаивал, и чем больше интересовал деда и сироту рассказ его, тем охотнее говорил обо всём виденном. Ночь темная была, и только порой месяц молоденький из-за туч выглядывал. Сирота встал, зажег смоляной факел и воткнул его в бочку с песком, что у ворот стояла — посветлей стало.

Но свет багровым отблеском охватил лишь узкую полосу темной площади двора. Дом же Любины — с большим резным крыльцом — по-прежнему тонул во мраке, поэтому рыцарь, как всегда поднявшись около полуночи, сумел незаметно для трех сторожей пробраться к воротам и спрятаться за большими кустами сирени. Затаившись там, он каждое слово Марцина слышал.

«Золотой Селезень? — жадно потирая руки, думал рыцарь. — Так это же целое сокровище! Сколько у него перьев, сколько пуха и всё золотое, золотое, золотое… Эх, изловить бы его!»

Всесильная жадность ослепила Любину, все его мысли поглотила. Недвижимо сидел он в кустах — только шею вытягивал в сторону ворот, да уши наставлял, чтобы ни единого словечка не пропустить…

Недолго спал Марцин в темных сенях, на тощей подстилке из вымолоченных снопов гороховых. Только лег, да накрылся попоной конской, только успел немного согреться после ночного холода — кто-то грубо толкнул его в плечо. Открыл он глаза и потянулся лениво: думал, что его одна из кухонных девушек разбудила — завтракать, мол, пора. А это оказался сам Любина! Одет был рыцарь так, словно в дорогу дальнюю собрался: в темную епанчу[21] с капюшоном, кожаный кафтан и сапоги длинные. А в руке держал самый лучший свой ясеневый лук и большой колчан, стрелами набитый. Испугался парень, мигом вскочил с подстилки гороховой, поспешно сермягу одел и шнуры на кожаных постолах начал завязывать.