Штольня в Совьих Горах - Добкевич Корнелия - Страница 17

— Мне нравится твое искусство, юноша. Я хочу, чтобы ты был здесь, при моем дворе. Поэтому останься во дворце — не пожалеешь: всё у тебя будет! Своей игрой станешь ты развлекать нас самих и достойное общество венское…

Повелел тут император подать Метеку кошелек с деньгами.

Поблагодарил Метек императора за этот дар и за милость к нему, но в душе понял всё и задумался горько: такое приглашение означало всю жизнь в клетке золотой провести, от милости и немилости императора зависеть. Понял еще, что будет страшно тосковать по горам любимым, по матери родной, по далекой горной деревне…

Встревожила парня милость императорская, напугало приглашение властное. Однако ум его рассудительный, хороший совет тут же подсказал:

— Государь мой милостивый! — сказал он, подождав немного, будто придя в себя после счастья такого нежданного. — При дворе вашем остаться, — это большая честь для меня, и от всего сердца благодарю за нее. Однако, позвольте мне слово молвить: до того, как мне тут в Вене навсегда остаться, разрешите еще раз в горы съездить, с матерью старой проститься?

Все окружающие сочувственно головами кивнули, а император промолвил:

— Достойна похвалы твоя сыновняя привязанность! Поезжай же к себе в горы, юноша, простись с матерью. Но к весне возвращайся к нам, в Вену!

Вот так и удалось Метеку, хоть и на короткое время, вырваться на свободу из клетки золотой.

Вернулся Метек домой в солнечный день зимний. А ехал он всю дорогу на сером коне собственном, которому в Вене купил уздечку, серебром украшенную. Люди по пути встречали его, как важную особу, из окон ему глаза девичьи улыбались. Но парень ни в одной деревне не остановился, не поговорил ни с кем — домой торопился. Скакал по дороге, что высоко в горы ведет меж заиндевевших пихт — к вершине Бараньей Горы, где его хата стоит. К матери спешил!

Издалека заприметила сына обрадованная старушка. Скорее дров в печку подбросила, горшок с борщом ближе к огню подвинула, а рядом — еще горшок, с клёцками. Сама же, как возилась у печи в безрукавке — за порог хаты выбежала: встречать Метека после дальней дороги.

— Вернулся, сынок мой ненаглядный!

— Здравствуйте, матушка! Вернулся…

Сердечно обнял Метек старушку, руки ее натруженные поцеловал, а она — в радости несказанной — скорее Метека в хату повела.

Пока уставший от долгого пути конь уже овсом в теплой конюшне лакомился, а молодой скрипач борщ и клёцки доедал, начала старушка расспрашивать сына про Вену, про императора и двор его, про дорогу дальнюю. Любопытно ей было — каково-то пришлось ее дорогому сыну в том далеком свете?

— Хорошо, матушка, всё хорошо! — с этими словами положил Метек на стол кошелек с деньгами.

А когда мать села кудель прясть и с любопытством поглядела на него, ожидая рассказов, Метек обо всем ей поведал, ничего не утаивая. Встревожилась старушка, слезами залилась. Не было и для нее тайной, что милость императорская — это приказ. Ни обойти его, ни воспротивиться…

В долгие зимние вечера шила она сыну рубахи нарядные, красивой стёжкой камзол расшивала, сырки над огнем сушила — в дорогу неближнюю. Так и шло время. И оглянуться мать с сыном не успели, как на лугах снег уже начал таять. А из-под него сначала робко, по одному, а потом уже пучками, начали выглядывать подснежники. Следом за ними появились белые и лиловые крокусы, ветер ласковый и теплый подул, помог почкам расцвести на старой черешне, пташек разных петь сманил…

Была это первая в недлинной жизни Метека весна, когда не радовался он ни солнышку, ни бурливой воде горных потоков. Наступал несчастный день, когда ему предстояло расстаться с матерью и родным домом, с горами любимыми и свободой… Как жаль ему было покидать пихты зеленые, шумные потоки и луга горные!

Однажды утром взял Метек свою яворовую скрипку и пошел на луг, чтобы с родными местами на долгие годы проститься. Как всегда сел на поваленный бук, напротив груды камней, и повел очами по лесам далеким, по долинам цветущим, по вершинам гор, на которых еще снег лежал. Только печальными были теперь глаза эти, и слезы в них крупные блестели. Зарыдала и скрипка: лилась по горам песня грустная о яворе, который засыхает, потому что злые люди обрубили у него кроны:

Долго играл Метек свои печальные мелодии, давно уже прозвонили в костёле к поздней обедне. Когда солнце к западу склоняться начало и над потоком в долине медленно туман седой стал подниматься — зашуршало среди камней и блеснуло что-то под солнцем: словно бы потерянная монета.

Поглядел Метек на камни. И опять то самое диво увидел, что и летом: Змеиный Король в золотой короне. Явился сюда из далекой пещеры, скрытой где-то в скалах у подножья Бараньей Горы. Пробудила его от глубокой дрёмы пришедшая в горы весна, привлекла на зацветший луг Метекова скрипка. Спустился он с груды камней и у ног парня в клубок свернулся, как прежде, только голову высоко поднял. Корона его отбрасывала во все стороны золотистое сияние.

— Вот и снова мы с тобою свиделись, Метек! — человеческим голосом промолвил Змеиный Король. — И очень я рад этому. Но скажи мне — почему ты так печально играешь? Глаза у тебя тоскливые, и лицо изменилось. Скажи же мне, что тебя тревожит, а я попробую помочь…

Опустил Метек скрипку яворовую, с благодарностью посмотрел на змею и сказал:

— Правду говоришь, ваша милость, Король! Грустно мне очень, и потому тоскливые песни сегодня играю. А всё это из-за того, что расстаюсь я с матушкой родимой, с горами, со свободой…

Проницательно посмотрел на него Король глазами изумрудными.

— Как это так? — недоверчиво спросил юношу. — Хочешь покинуть горы? Бросить мать и хозяйство отцовское?!

— Да… — прошептал Метек, и по лицу его две слезинки горькие скатились.

— Но скажи, почему так получилось?.. Говори же, человек! — беспокойно зашипел Змеиный Король. И тогда Метек рассказал ему обо всём, что случилось в Вене.

— Нет, не уедешь! — очень строго и важно сказал на это Король. — Не печалься: никогда этого не будет, потому что ты горячо любишь горы и оттого так чудесно играешь, что сердце твое этого жаждет. Над сердцем даже император не властен!

Сказав это, Король качнул головой.

Упала с его головы корона золотая и, излучая дивный блеск, прямо к ногам Метека подкатилась.

— Оторви теперь от моей короны один листочек, спрячь на груди и всегда носи при себе! — сказал Змеиный Король. — Даже крохотная частичка моей короны делает невидимым того, кто ею обладает. Видеть тебя будет только тот, кто больше всех любит!

— Матушка! — радостно прошептал счастливый Метек.

— Да, мать и… я! — добавил Змеиный Король.

Никто во всех Бескидах так никогда и не узнал, как и почему навсегда исчез Метек Облаз из глаз людей. Сначала думали, что скрывается он где-то на самой вершине Бараньей Горы — порой доносились оттуда далекие звуки его скрипки. Не один раз искали его люди — не нашли и следа юноши. Тщетно разыскивали его солдаты императорские: все Бескиды перетряхнули, но и они не нашли.

Метек исчез.

Говорили о нем, что в горах затерялся… А другие иначе рассказывали — будто его скалы поглотили: не хотели, чтобы ушел из Бескидов тот, кто их так горячо любил.

Только мать старая знала, что это листок с короны Змеиного Короля скрывает ее сына от глаз людских и хранит от приказа императорского. А Метек по ночам приходил домой и, как надлежало хорошему крестьянину, хозяйство свое исправно вел. Днем же сидел высоко на горном лугу, овец пас и на скрипке играл. Тогда выходила мать его на порог хаты, да смотрела издали на сына. Счастлива была, что он при ней остался и что не запрятали его в золотую клетку неволи императорской, во дворце…