Маркиз де Сад - Альмера Доктор - Страница 21

«Величайший долг, — воскликнул он, — истинных республиканских сердец есть признательность, оказываемая великим людям; из исполнения этого долга рождаются все добродетели, необходимые для благополучия и славы государства…»

«Как осмелились, — спрашивает далее оратор, — убить лучшего слугу революции, добродетельного Марата? Вы, скромные и нежные женщины, как могло случиться то, что ваши руки взяли кинжал для этого убийства? Вы поспешили усыпать цветами могилу этого истинного друга народа, и это заставляет нас забыть, что между вами нашлась рука для этого преступления. Дикий убийца Марата похож на те существа, которые нельзя причислять ни к какому полу; он был извергнут адом к отчаянию обоих полов и действительно не принадлежит ни к одному из них. Пусть траурная пелена окутает ее память: необходимо перестать изображать ее перед нами, как это осмеливаются делать, в сиянии обольстительной красоты. Артисты! Разбейте, уничтожьте, переделайте черты этого чудовища, изображайте ее нам, как одну из адских фурий».

Тот же Сад редактировал петицию, в которой секция Копьеносцев требовала посвятить все церкви новым божествам, Разуму и Добродетели.

Некоторые места этой петиции очень интересны.

«Законодатели!

Царство философии явилось уничтожить царство лицемерия; наконец, человек просветился, и, разрушая одной рукой пустые игрушки глупой религии, он воздвигает другой алтарь для самого дорогого его сердцу божества. Разум займет место Марии в наших храмах, и фимиам, который курился у ног ее, будет куриться перед богиней, разорвавшей наши цепи…»

Петиция секции Копьеносцев удостоилась почетного отзыва, включения в бюллетень и отсылки в Комитет народного просвещения.

Сад не удовольствовался тем, чтобы являться в торжественных случаях оратором секции. Он хотел сделаться одним из основателей нового режима. Он приготовлял свой план Конституции. Он тщательно редактировал два проекта, чтобы представить их революционному правительству. На них он возлагал большие надежды. Один из них касался устройства публичных арен, на которых состязались бы, как в древних Греции и Риме, гладиаторы, другой — устройства публичных домов для проституток, содержимых и управляемых государством. Сделать государство покровителем домов терпимости — эта мысль могла родиться только в голове гражданина Сада.

Все это показное гражданское рвение не послужило ему на пользу. Заподозренный как дворянин, он был арестован по распоряжению Комитета общественной безопасности в декабре 1793 года, менее чем через месяц после того, как являлся в Конвент, где его антирелигиозная проза имела успех. Революция не была к нему справедлива. Известно, впрочем, что он был тоже неблагодарен своим самым верным защитникам.

Сад был заключен… Он поостерегся сильно протестовать. Он знал, что новое правительство менее добродушно, нежели бывшее, и охотно пошлет беспокойного заключенного прогуляться на Национальную площадь в сопровождении палача. Эта прогулка ему не улыбалась. Ему хотелось сохранить отца своим детям и полезного гражданина своему отечеству. В течение нескольких месяцев он старался лишь, чтобы о нем забыли; затем он нашел себе могущественного покровителя в лице «человека дня» члена Конвента Равера, которому уступил свою землю де ла Коста; и в октябре 1794 года был выпущен на свободу.

В политике ему не повезло. Он вернулся к литературе; 5 декабря 1794 года он писал членам департамента:

«Граждане!

В числе опечатанного имущества издателя Жируара, которое вскоре будет освобождено от ареста по ходатайству его вдовы, есть наполовину напечатанное сочинение „Алина и Валь-кур, или Философский роман“. Я автор этого произведения и прошу Вас сделать распоряжение возвратить его мне. У меня есть три основания для этой просьбы.

Первое то, что это произведение, отданное в печать пять лет назад, несмотря на прекрасные принципы, положенные в его основу, не носит все же того характера, который можно придать ему при нынешнем правительстве. Небольшие изменения дадут ему мужественную и строгую физиономию, которая вполне соответствует свободному народу, и я хочу сделать эти исправления…»

Он жил в роскошной квартире, где принимал довольно смешанное, но очень веселое общество: более или менее известных писателей, артисток, разорившихся дворян, поэтов без издателей и журналистов без читателей.

Женщина, имя которой неизвестно, но которую Сад называл «своей Жюстиной», принимала гостей.

Говорили, что она дочь эмигранта и все в ней: от гордой осанки и прекрасных манер до матовой бледности лица с выражением меланхолии — выдавало аристократическое происхождение.

У бывшего маркиза очень веселились, хотя обстоятельства этому не благоприятствовали. У него разыгрывались пьесы, как во времена Дюбарри или Помпадур. Де Сад был хорошим актером. Несмотря на то, что ему было более пятидесяти лет, он превосходно играл влюбленных. В его игре, как уверяют, было много чувства. Как жаль, что его недоставало ему в жизни.

Превратившись снова в литератора, он написал в 1796 году «Жюльетту» и усердно занимался изданием этих двух романов.

Он поручал рисовать при себе, рассказывает Поль Лекруа, ряд иллюстраций на избранные сюжеты и с заботливым вниманием следил за изображением своих героев.

Общее издание, в котором «Жюстина» была переделана, появилось в 1797 году.

В следующем году де Сад напечатал очень скучный, но более нравственный, чем предыдущие, роман «Полина и Бельваль, или Жертвы преступной любви», представляющий не что иное, как парижский анекдот восемнадцатого века.

Жертвами этой преступной любви были преимущественно те, кто покупал этот роман.

В это же время он сильно хлопотал о том, чтобы его вычеркнули из списка эмигрантов, куда он был занесен по оплошности его родственников вследствие того, что содержался в тюрьме, хотя и не покидал Францию.

12 июля 1799 года (22 мессидора VII года) Совет Пятисот издал закон, совершенно несправедливый, по которому родственники эмигрантов и бывшие дворяне считались ответственными за разбои и убийства, которые происходили в южных и западных департаментах. Исключение было сделано для тех, кто исполнял общественные обязанности по воле народа.

В петиции, поданной через несколько депутатов, де Сад просил, в надежде извлечь пользу для себя, прибавить еще исключение для граждан, достигших шестидесятилетнего возраста, которые дали доказательство своей приверженности республике.

Эта петиция была прочтена в Совете Пятисот 31 июля, но Совет оставил ее без последствий, перейдя к очередным делам.

Ловкий и упорный проситель, де Сад понял, что его ходатайства останутся без успеха, если не будут поддержаны влиятельным лицом. Он обратился к члену Совета Пятисот Гупильо де Монтегю… Он написал ему 4 февраля 1799 года письмо с просьбой о поддержке. Де Сад попытался воспользоваться Гупильо де Монтегю не только для того, чтобы добиться для себя исключения из списка эмигрантов, но и для того, чтобы провести постановку на сцене Французского театра его пьесы «Жанна Ленэ, или Осада Бовэ»…

Гупильо был очень польщен тем, что его считают способным судить о трагедии.

В нашем распоряжении нет ни одного его ответа, но можно думать, что они были очень любезны в отношении его протеже, если судить по второму письму де Сада от 30 октября.

«…Сад будет очень счастлив, если гражданин Гупильо в этот день будет у него вместе с некоторыми лицами, способными, как и гражданин Гупильо, судить о произведении. Если пьеса понравится, правительство должно своей властью приказать играть ее, как патриотическую пьесу.

Без этого ничего не выйдет, и удобный момент для ее представления будет пропущен; из-за ваших побед она и без того уже немного устарела».

В то самое время, когда бывший маркиз, покровительствуемый бывшим террористом, старался принудить Французский театр поставить свою пьесу под предлогом патриотических соображений, он же пытался поставить пьесу, которую остерегся подписать, но которую, пока не доказано противное, приписывают ему.