Индиго - Джойс Грэм - Страница 50

Джек стащил с головы противогаз, вылез из шинели и бросил то и другое на пол.

Сара взъерошила волосы.

— Ни к чему было сбрасывать его с лестницы. Ты мог убить его.

— Он столкнул меня в реку. Это он мог убить меня.

— Как ты мог подумать, что я имею к этому какое-то отношение? И парень клялся, что не сделал тебе ничего плохого.

— Он ревновал. Ты трахалась с ним и одновременно забавлялась со мной.

— Неправда! — Она вскочила и шагнула к нему. Руки у нее дрожали, лицо исказилось гримасой страха. — Ты бросил меня! Я связалась с ним только потому, что пыталась забыть тебя, Джек! Я страдала!

На взрывное мгновение, на атомарный промельк времени его пронзило желание вернуться к ней. В ушах возник какой-то звук, может вздох крови, комнату застлал туман, и она предстала ему в безбрежном сиянии небывалого цвета. Он мог бы пойти за ним. Но справился с собой.

— Эй! Я чуть не назвал тебя Натали! Натали!

Он бросился вниз по лестнице. Бежать от нее, быстрей! Но она не отставала, умоляя:

— Поговори со мной! Где ты был все это время? Что делал?

— Знаешь, что ты меня чуть не убедила?

— Послушай! Мы были там. Были. Ты и я. Пыль Индиго сыпалась с неба. Повсюду вокруг нас. Ты просто не мог этого видеть! Ты смотрел слишком напряженно, потому и не видел! — Она обхватила ладонями его лицо и повернула к себе, так что волей-неволей пришлось смотреть ей в глаза. — Послушай меня, послушай. Индиго был повсюду. Я люблю тебя, Джек: это самое невероятное, что я видела в жизни. Не представляла, что такое случится. Я не владела собой. В первый раз я поняла, что такое Индиго. Я могу видеть его повсюду.

— Индиго не существует, Сара. Ты сама мне так говорила!

— Можешь думать обо мне всякие гадости, но ты должен поверить: он был там, Джек. Был, даже если теперь исчез. Ты лжешь себе, говоря, что его не было.

Он не мог заставить себя посмотреть на нее. Глаза его не могли выдержать огонь Индиго в ищущем взгляде Сары.

Позже они сидели за последней бутылкой вина из запасов Тима Чемберса. Джек рассказал о своем посещении настоящей Натали Ширер в психиатрической лечебнице и о смерти Николаса Чедберна в Чикаго. Бьюкенен знала их всех: Ширер, Чедберна, Анну Марию Аккурсо. Она сказала, что ей жаль Чедберна. Она всегда питала к нему слабость.

— Мы были кружком посвященных, — сказала она. — Хотя сильно друг к другу привязаться не могли. Твой отец следил, чтобы такого не произошло. Анна Мария была итальянкой, из высшего общества. Она всегда относилась к этому спокойно. У Натали нервы уже были никуда. Ник Чедберн — талант! Но в конце концов он просто сломался.

— Не хочешь рассказать, что все-таки случилось?

Она встала, допила свой стакан.

— Идем.

Бьюкенен отвела его в темную комнату под лестницей, включила ультрафиолетовый свет. Отодвинув стоявшее посреди комнаты кресло, скатала коврик, под которым оказалась крышка люка. Подняла ее, и глазам открылась короткая лестница, уходящая в темноту. Джек заглянул в люк.

— Не бойся, — сказала она устало. — Там ничего нет.

Это было не совсем так. Джек увидел еще одну ультрафиолетовую лампочку, продавленный диван, кресло и старый буфет красного дерева. На стенах — абстрактные завихрения тусклых тонов, поверх которых шли надписи. Джек сразу понял, что Чедберн постарался здесь повторить свою чикагскую нору. Окно было раскрашено снаружи. Джек сообразил, что оно находится на уровне тротуара.

— Этим путем они и проникали в дом, когда я остановился здесь в первый раз?

Она утвердительно кивнула.

— Как же я не заметил окно с улицы?

— Он нарисовал на нем кирпичную кладку. Надо подойти вплотную, чтобы это заметить.

— Что здесь происходило?

Обхватив себя руками, словно ей стало холодно от увиденного, Сара Бьюкенен оглядела раскрашенные стены подвала. Стены были влажные и в известковых потеках, краска пошла пузырями и отслаивалась, как чешуйки нездоровой кожи.

— Мы устроили это убежище, чтобы отмечать здесь ежегодный праздник луперкалий. Ты должен понять состояние, в котором находились те, кто в этом участвовал. Наркотики, которые приносил твой отец, хотя сам их никогда не употреблял. Психоделические наркотики, он называл их энтеоделиками. От слова Theos, то есть Бог. Он говорил, слабые люди нуждаются в том, чтобы в них вошел Theos. Не в него, разумеется: в нем Теоса было достаточно, чтобы убить лошадь. Как бы то ни было, если ты к психоделикам добавлял еще ту его книгу, то очень сильно рисковал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Руководство?

— Руководство по обретению Света. Хочу сказать, мы занимались этим целый год. И в тот день Индиго должен был озарить мир для всех нас. День волка. Именно так. И не только для нас: новый цвет должен был вернуться во вселенную, нам предстояло открыть ему дорогу. Ты сам следовал указаниям этой книги, знаешь, что могут происходить удивительные вещи. Оставалось сделать один, последний шаг… Только я не верила во все это. Из всей нашей четверки одна я была настроена скептически. Остальные захлебывались от восторга. Я не могла высказать своего сомнения, потому что твой отец вечно наставлял, проповедовал, что если один из нас усомнится, все провалится. Ну, знаешь: скептицизм делает цель недостижимой… Он велел нам собраться здесь, в подвале, накануне луперкалий, ровно в полночь, он тоже должен был прийти. Он собирался совершить финальное действо. Но что-то ему помешало. Он позвонил по телефону, сказал, что опаздывает, и назвал пароль: Митра. Это был заранее оговоренный сигнал, чтобы мы все делали сами, без него. Думаю, он давно это задумал… Как помню, все происходило в синем свете; инструменты лежали на том серванте: бритва, местный анестетик, ванночка для стерилизации, подробная схема операции, трепан. Я никогда раньше его не видела. Такой тонкий кольцевой нож для проделывания отверстия в черепе; в центре — игла, чтобы нож не соскальзывал… Так вот, мы собрались все отменить — давайте лучше выпьем, предложила я, — но Ник Чедберн настаивает, чтобы мы продолжали. Он не собирается ждать еще год до следующих луперкалий. Садится в кресло и говорит: «Ладно, кто возьмется сделать это?» Натали в полной отключке. Она «кислоту» глотала, как витаминные таблетки; она уже увидела столько Индиго, что не могла отличить тень от света. Анна Мария налакалась коньяку и что-то бормочет на смеси итальянского с английским. Так что вызвалась я.

Бьюкенен подвела палец под косым углом к точке у себя над ухом.

— Проникнуть в череп надо по касательной, вот так; во всяком случае, как говорил твой отец, до артерии нужно лишь чуть дотронуться. Я выбрила Нику над ушами и сделала местное обезболивание, остальные двое смотрели, вытаращив бессмысленные глаза. Сверлить череп на удивление легко. Это, наверно, ужасно больно, но Ник говорит, что только и чувствует, как скребет трепан. Не знаю, каких наркотиков он наглотался. Он морщится и стискивает зубы, но я-то еще не до конца просверлила отверстие. Костная пыль — или что там? — сыплется, но я знаю: еще не насквозь. Еще не проделала окулус. Но больше не могу и выхожу из игры. Залепливаю пластырем надрез и отступаю. Ник вылезает из кресла, бледный и трясущийся. Кричит: «Ладно! Кто следующий?» Тут я падаю в обморок… Когда прихожу в себя, они собрались вокруг меня и хихикают. Им, видите ли, смешно.

Трепанацию сделали Нику, а в обморок упала я. Натали готова занять место в кресле, и они хотят, чтобы я повторила операцию теперь на ней. Но у меня уже пропало всякое желание… Натали сидит в кресле. Ник говорит, что у него трясутся руки. Я отказываюсь, остается Анна Мария. Она со стуком ставит бутылку коньяка и закатывает рукава. Я не могу смотреть на это и выбираюсь из подвала. Когда я возвращаюсь, Анна Мария уже чисто вырезала диск, кружочек кости, похожий на таблетку аспирина, такой же, какой носил на шее твой старик, но Натали потеряла сознание. Я наклоняюсь, чтобы посмотреть на отверстие. Вижу, из раны течет кровь с кусочками серого и белого вещества. Потом Натали приходит в себя и сразу же начинает кричать… Она кричит не переставая. Мы пытаемся ее успокоить, пихаем в нее болеутоляющее, но она в агонии. На нее страшно смотреть. Она бьется в конвульсиях. У кого-то хватило ума вызвать «скорую». Она не смолкая кричит, когда ее уносят в ночь луперкалий… Я до сих пор слышу ее крик, Джек. Каждый божий день слышу этот вопль. Может, уйдем отсюда, пожалуйста?